Розмэри Сатклифф - Алый знак воина

• Название: Алый знак воина
• Автор: Розмэри Сатклифф
• Издательство: Лицей
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-8452-0050-4

Книга посвящена событиям, происходившим три тысячи лет назад на далеком, мало известном мировой цивилизации острове, который впоследствии станет Британией.

Своим живым, интересным, увлекательнейшим повествованием, полным приключений, автор еще и еще раз доказывает нам, что в какие бы эпохи ни жили люди, какие бы традиции ни почитали, главное в жизни каждого человека во все времена и у всех народов остается неизменным стать настоящим человеком можно только научившись преодолевать трудности. Трудности жизни и трудности борьбы со своими недостатками и слабостями.

---

Поглощенный своим горем, он не замечал, что лес вокруг стал темнее и гуще, пока, споткнувшись о гнилой сучок, не полетел в муравьиную кучу. Неожиданное падение отрезвило его: он мгновенно собрался с мыслями и огляделся. Еще ни разу он не был ночью в лесу, а так далеко не заходил даже в дневное время, и теперь он не знал, где находится. Ему хотелось поскорее куда-нибудь зарыться, подальше от быстроногого Страха, который мог в любую минуту настичь его, но у него все же хватило здравого смысла понять, что одному не годится забираться так глубоко в лес ночью и что надо выходить к опушке. Он почти машинально определял направление: с северной стороны стволы деревьев пахли иначе, чем с южной. Ему следовало все время двигаться на юг, чтобы снова выйти к Меловой.

Он встал лицом к югу и тронулся в обратный путь. Однако он слишком устал и, кроме того, смертельно боялся возвратиться домой, так как дома его ждало все то, от чего он бежал. И этот ужас мешал ему и сбивал с дороги.

Лес, который должен был редеть, становился все гуще и гуще, и он уже с трудом пробирался через сплошные заросли ежевики и остролиста; ему приходилось отыскивать узкие звериные тропки, выбитые оленьими копытами, которые никогда не вели в нужном направлении. Ему казалось, что его задушат эти сплетенные ветви, но он был слишком измучен, слишком несчастен и потому почти не замечал их. Но вдруг ему почудилось, что в лесу произошла какая-то перемена, или, может быть, сейчас у него, как никогда прежде, были открыты глаза и уши — он видел и слышал лес. В темноте он различал теснящиеся вокруг деревья, совсем не такие, как в дневные часы; он вслушивался в звучную тишину, наполненную голосами, шелестом и шепотом, таинственными лесными голосами, которые невозможно услышать днем. В траве под ногами раздался неясный шорох, затем высоко в ветвях вспорхнула птица и тотчас же вдали взвизгнул какой-то зверек и затих — лиса, должно быть, поймала добычу.

Но не эти звуки заставили учащенно забиться сердце мальчика. Ему показалось, что совсем рядом дышит огромный зверь. Он прислушался и вдруг оцепенел от ужаса: кто-то пробирался сквозь подлесок прямо к нему и одновременно дождевые капли мелодично забарабанили по листьям, хотя никакого дождя не было. Он сорвался с места и побежал без оглядки, то и дело спотыкаясь о корни и низкорослый кустарник, и когда он наконец остановился проверить, правильно ли он выбрал направление, и убедиться, что никто за ним не гонится, он снова услыхал у себя за спиной тихие мерные вздохи. Он резко обернулся, сжимая рукоятку ножа, торчащего за поясом, но ничего не обнаружил. Все тонуло в кромешной тьме. Ему вдруг почудилось: за деревьями кто-то засмеялся. Сердце заколотилось так, что перехватило дыхание. Он снова вслепую стал продираться сквозь чащу. Главное — не останавливаться, чтобы ничего не слышать. Но ни треск ломаемых сучьев, ни громкие удары лихорадочно бьющегося сердца не заглушали тихих, вкрадчивых вздохов, будто кто-то шел за ним по пятам. Но эти таинственные вздохи теперь уже слышались не только позади, но и впереди, они доносились со всех сторон… и лес весь целиком превратился вдруг в гигантскую кошку, пригнувшуюся перед прыжком. «Не беги!» — говорил ему инстинкт охотника, всосанный с молоком матери. «Не беги!» — говорили ему все его знания о повадках зверей, передаваемые из поколения в поколение. «Не беги!» Но им уже овладел ужас и он мчался неведомо куда, как мышонок, удирающий от горностая.

Острые шипы ежевики рвали ему кожу, опавшие сучья цеплялись за ноги, нижние ветки деревьев хлестали по лицу, когда он яростно сражался с бесконечным кустарником, который, как злоумышленник, крепко держал его в своих когтистых лапах. Именно обо всем этом, понизив голос, рассказывали охотники, собираясь у очага.

Страх, разгуливающий по лесу и леденящий душу… Дрэм никогда прежде не ощущал его, но охотник, живший в нем, знал, что он существует; неслышно ступая, Страх подкрадывается к пещере и бродит у входа, привлеченный отсветом костра.

Задыхаясь от слез, обливаясь потом, Дрэм с усилием пробился сквозь густой ольшаник на краю небольшой вырубки и, не устояв на ногах, покатился по склону, шурша сухими прошлогодними листьями. Когда он снова обрел дыхание, то понял, что лежит в яме на комьях переворошенной земли среди корней огромного дуба, поваленного зимним ураганом. Дерево служило неплохим убежищем, как бы маленькой пещерой, где можно было спрятаться от рыскающего снаружи Страха. Громко всхлипнув, Дрэм подполз под мягкую шелестящую листву и, забравшись поглубже, скорчился там, зажатый со всех сторон перекореженными жесткими корнями.

Он еще долго сидел так, скорчившись. Дрожь не унималась, лоб покрылся испариной, сердце громко стучало, в то время как Страх сопел и вздыхал у входа в его укрытие. Но постепенно Страх стал затихать, а потом совсем ушел. Мальчику казалось, что он набирается живительной силы и крепости от вывороченных корней огромного дерева, еще недавно гордого властелина здешних лесов; сердце теперь билось ровнее, дыхание стало спокойнее, и постепенно отодвинулись куда-то все несчастья и ужасы. Он не осознавал, что медленно засыпает, словно маленький измученный зверек

Проснулся он будто от удара — горло перехватило от ощущения какого-то неотвратимого кошмара. Он почувствовал на лице жаркое дыхание, потом зверь принялся обнюхивать ему плечо.

Он лежал неподвижно, боясь пошевельнуться — внутри все сжалось и заледенело. Он знал, что стоит сделать хоть одно движение и волк — а это мог быть только волк — вцепится ему в глотку, прежде чем он успеет выхватить нож.

— Что же там такое? — вдруг неожиданно произнес тихий голос. — Быстроногий, фу! Фэнд, назад!

Всмотревшись, Дрэм увидел человека, или какое-то человекоподобное существо; человек наклонился к нему, голова и плечи темным силуэтом выделялись при свете восходящей луны.

Зверь, обнюхивающий его плечо, заскулил и неохотно отошел.

Затем послышалось короткое восклицание и к нему потянулась рука. Он крепко прижался спиной к корневищу с висящими на нем комьями земли и, как зверек, загнанный в угол, у которого только и остается, что слепой инстинкт самосохранения, хватил эту руку зубами — и тут же был отброшен назад. Затем рука сжала его плечо и он рывком был вытянут из-под корней к поставлен на ноги. Он лягался и вырывался, пытаясь снова укусить державшую его руку. Полная луна освещала всю эту сцену. Рука, стиснувшая ему плечо, была будто из железа, и сбросить ее он не мог, хотя извивался и вывертывался, как выдренок. Однако в голосе человека, когда он заговорил снова, не было жесткости, несмотря на прокушенный палец.

— Ну, ну, потише! Нет нужды так рычать и кусаться.

И Дрэм, успокоенный этим голосом, прекратил сопротивляться.

— Да это же внук старого Катлана!

Теперь Дрэм больше не вырывался — он внимательно разглядывал стоящего перед ним человека, у ног которого сидели, высунув языки, три огромных пса. Глаза их блестели при лунном свете. Человек был гибкий и смуглый, непривычно смуглый для племени Золотоволосых. От него исходил слабый лисий запах. Но даже сейчас, когда он неподвижно стоял, крепко сжав плечо Дрэма, в его спокойствии угадывалась затаенная звериная сила. Вся его одежда состояла из лисьей шкуры, дважды обернутой вокруг чресл. При свете луны сверкнуло лезвие длинного охотничьего ножа, заткнутого за пояс, и чешуйки змеи из кованой меди, свисавшей с предплечья: голова змеи приходилась на уровне локтя, а хвост кончался крючком, выполняющим функции левой руки.

— Так это ты ходил сегодня ночью по лесу и всполошил все Дебри? — спросил Тэлори-охотник. Дрэм кивнул. — Такой маленький щенок, совсем маленький, и вдруг спит в лесу.

— Я уже прожил девять весен, а сплю я в лесу потому, что мне нравится тут спать, — запальчиво сказал Дрэм.

— Что ж, причина не хуже любой другой В голосе охотника слышался едва сдерживаемый смех. — Ну, а теперь, мне думается, пора возвращаться домой.

Они стояли молча среди обступивших их деревьев. Наконец Дрэм сказал:

— Оставь меня тут Я вернусь немного погодя.

— Никакого «погодя».

Тэлори смотрел сверху вниз на маленькую фигурку, освещенную луной, и от его острых глаз не укрылись отчаяние и горе на лице мальчика.

— Этот лес не место для щенят, да еще когда нет никого вокруг. Поэтому мы пойдем вместе, ты да я. Ну, а теперь в путь.

Он отпустил плечо Дрэма и, наклонившись, ловким грациозным движением извлек из-под бурой листвы и белой цветущей крапивы свое копье и шкуру, только что снятую с убитого им бобра.

Затем, перекинув шкуру через плечо, он повернул к Холму Собраний.

Дрэм, все еще не смирившийся с глухой обидой, был озадачен и сбит с толку тем, как неведомый Ужас, которому он прокусил руку, вдруг обернулся Тэлори-охотником, и, невольно подчиняясь власти этого человека, двинулся за ним. Страх ушел из леса и предрассветная прохлада приятно освежала лицо, когда он, вместе с тремя собаками, шел по следу охотника, неслышно ступавшего по оленьим тропам; неожиданно оказалось, что все они, давно знакомые и привычные, и ведут туда, куда должны вести. У Дрэма было чувство, что он выпотрошен и опустошен, словно выплакал все слезы. Нереальной казалась минувшая ночь, темная, хаотичная, — от нее во рту остался привкус ужаса, какой остается в глубине сознания после кошмарного сна. Ему хотелось сказать об этом Тэлори. Ему казалось, что Тэлори, со змейкой вместо руки, поймет его, как никто другой. Как хорошо было бы поговорить с ним. Но он также знал, что, если охотник вдруг обернется и спросит: «Щенок, что заставило тебя бежать в лес?», он не выдавит из себя ни слова. Так что лучше об этом не думать.