А. Сахаров (редактор) - Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II

• Название: Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II
• Автор: А. Сахаров (редактор)
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0283-Х

В этом издании на строго документальной основе отражена жизнь и деятельность всех царствующих представителей Дома Романовых на протяжении его трехсотлетнего существования. Вторая книга включает очерки, посвященные царствующим персонам, начиная от Екатерины II и кончая Николаем II

---

Примечательна сама множественность рассмотренных нами версий. Взятые в целом, они, однако, не имеют взаимоисключающего характера, а могут отражать некоторые реальные черты масонской биографии Павла. Дело в том, что по масонскому канону того времени допускалось членство одного лица в разные периоды его жизни в различных ложах, то есть последовательный переход из одной ложи в другую, и таких случаев в практике русского масонства второй половины XVIII — начала XIX в. было достаточно много. Не поощрялось только пребывание какого-то одного лица одновременно в ложах разных систем, но к Павлу, судя по вышеприведенным версиям, такого упрека предъявить было нельзя.

Подтверждением того, что Павел действительно был масоном, может служить и тот уже отмеченный выше факт, что при формировании в 1782— 1783 гг. высших органов Провинциальной российской ложи И. Г. Шварц намеревался должность Великого Мастера оставить вакантной для великого князя Павла Петровича. Но не будь он к тому времени уже посвящен в масонство, такое намерение вообще не могло бы иметь места, ибо по всем установлениям «вольных каменщиков» любая должность в масонской иерархии занималась, естественно, лишь членами масонского ордена, без каких бы то ни было исключений, в том числе и для царствующих особ. Любопытно, что присутствующие при этом видные масонские мартинисты считали формальную принадлежность Павла к масонству само собою разумеющейся. Отвечая на вопрос следствия по делу мартинистов в 1792 г., каким образом они «заботились изловить» в свои «сети» «известную особу» (так на следствии камуфлировалось нежелательное для разглашения в таком контексте имя цесаревича), Н. Н. Трубецкой заметил, что согласился на предложение Шварца только потому, что предполагал, что «сия особа принята в чужих краях в масоны».)

Недаром на некоторых из сохранившихся портретов Павла он представлен в орденском одеянии и с масонской атрибутикой. На одном из них, в частности, Павел держит в правой руке золотой треугольник с изображением богини правосудия и справедливости Астреи, особо почитаемой масонами, — в ее честь в Петербурге в 1775 г. была основана одноименная ложа, слившаяся затем с Великой провинциальной ложей, в которую, по преданию, был принят и Павел.

Столь далеко зашедшие масонские отношения Павла, в основе которых лежали, как мы видим, надежды новиковского кружка розенкрейцеров на занятие им российского престола, тесно переплелись, таким образом, с попытками придворной оппозиции, панинской «партии» оспорить права Екатерины II на трон, притом что сама эта оппозиция оказывалась насквозь масонской по своему духовному облику и своим потаенным общественным связям. Иными словами, оба течения слились в один тугой антиекатерининский узел. К тому же надежды на скорое воцарение Павла исходили и из масонско-розенкрейцерских кругов при прусском дворе, имевших свою агентуру в России. С этими кругами сам Павел втайне от Екатерины II вел переписку. В дипломатических сферах было, в частности, известно, что еще в 1788 г. в Берлине рассчитывали на смерть Екатерины II и воцарение Павла. На основе конфиденциальных сообщений одного из крупных агентов в Петербурге в 1792 г. в окружении Фридриха-Вильгельма снова распускались слухи о перемене царствующей особы на российском престоле.

Не забудем, что все эти ущемлявшие царственные прерогативы Екатерины и шедшие с разных сторон, но бившие в одну точку устремления развивались в течение почти всего ее правления на фоне стихийного бунтарского брожения «низов» в поддержку династических прав Павла, а с конца 1780-х гг. — и на фоне кровавых катаклизмов Французской революции.

Нетрудно поэтому понять, что именно связи московских мартинистов с Павлом более, чем что-либо другое, должны были навлечь на них гнев императрицы. «Преследование, которому в начале 1792 г. подвергались Новиков и московские розенкрейцеры, — писал по этому поводу Е. С. Шумигорский, — в значительной степени объясняется мнением императрицы, что они желали воспользоваться для своих „…“ целей именем великого князя».

Уже сам факт спорадических сношений московских мартинистов через посредство Баженова с Павлом и его благосклонное отношение к ним представлялись Екатерине II крайне тревожными и требовавшими от нее решительных действий. Мы располагаем на этот счет драгоценными мемуарными свидетельствами лиц, причастных в свое время к новиковскому кружку и посвященных в закулисную подоплеку событий.

Н. М. Карамзин писал в 1818 г.: «Один из мартинистов или теософитских масонов, славный архитектор Баженов писал из С.-Петербурга к своим московским друзьям, что он, говоря о масонах с тогдашним великим князем Павлом Петровичем, удостоверился в его добром о них мнении. Государыне вручили это письмецо. Она могла думать, что масоны, или мартинисты желают преклонить к себе великого князя».

Д. П. Рунич, вспомнив о тех же контактах Баженова с Павлом и о его сообщениях «братьям» масонам о своих разговорах с ним, заметил, что для Екатерины «и сего достаточно было, чтоб заключить, что Новиков и общество злоумышляют заговор».

В самом деле, по вполне убедительному предположению историка русской литературы XVIII в. В. А. Западова, наиболее сильные удары, нанесенные Екатериной II московскому кружку мартинистов — в 1785, 1787 и 1792 гг. — всякий раз провоцировались поездками Баженова по их поручению к великому князю: «Каждый из них наносится в ответ на очередную попытку Новикова связаться с наследником престола Павлом Петровичем».

О «павловской» доминанте в деле московских мартинистов можно судить и по направленности учрежденного над ним в 1792 г. следствия, несомненно руководимого самой императрицей.

Вынося уже свой обвинительный вердикт по итогам процесса над ними, Екатерина II в указе московскому генерал-губернатору А. А. Прозоровскому от 1 августа 1792 г. особо выделила сношения мартинистов с Павлом: «Они употребляли разные способы, хотя вообще к уловлению в свою секту известной по их бумагам особы; в сем уловлении „…“ Новиков сам признал себя преступником». И действительно, развернутый, с подробными фактическими пояснениями ответ на вопрос о связях с Павлом Новиков вынужден был предварить покаянным признанием предъявленных ему на этот счет обвинений, — в ответах на другие вопросы следствия подобных признаний мы не находим.

Хотя видимым поводом для гонений на мартинистов, и в частности, ареста в апреле 1792 г. Новикова, послужило, как уже отмечалось, издание ими запретной религиозно-мистической литературы, на следствии эта тема вообще не возникала, на первый же план была выдвинута политическая сторона дела — тайные сношения московских мартинистов с берлинскими розенкрейцерами, среди которых были лица и из королевской семьи, но главное, попытки мартинистов «уловить известную особу». Да собственно, и зарубежные связи мартинистов, их постоянная переписка с лидерами прусского масонства интересовали Екатерину преимущественно через призму отношений тех и других с Павлом. С не допускающей никаких сомнений ясностью об этом рассказал в своих записках И. В. Лопухин, отвечавший на следствии на предъявленные ему А. А. Прозоровским вопросы: «Вопросы сочинены были очень тщательно. Сама государыня изволила поправлять их и свои вмещать слова. Все метилось на подозрение связей с тою ближайшею к престолу особою „…“, прочие же были, так сказать, подобраны для расширения завесы». «Во всех вопросах, — уточнял далее свой рассказ И. В. Лопухин, — важнейшим было „…“ о связях с оною ближайшею к престолу особою, и еще поважнее два пункта. 1) Для чего общество наше было в связи с герцогом Брауншвейгским? 2) Для чего имели мы сношения с берлинскими членами подобного общества в то время, когда мы знали, что между российским и прусским дворами была холодность». «Прочие вопросы, — добавлял чуть далее И. В. Лопухин, — были, как я уже сказал, для расширения той завесы, которая закрывала главный предмет подозрения».

Сам А. А. Прозоровский, обобщая свои впечатления от следствия над мартинистами, писал Екатерине И: «Все их положения имеют касательства до персоны государевой; они были против правительства „…“, а если бы успели они персону (т. е. великого князя Павла, по следственной терминологии. — А. Т.), как и старались на сей конец, чтоб провести конец своему злому намерению, то б хуже сделали фр. кра.». Смысл этой не очень грамотной инвективы в адрес московских мартинистов в том, что планы возведения на престол Павла они собирались будто бы произвести путем насильственного устранения Екатерины, наподобие участи французского короля Людовика XVI, — крайнее преувеличение, ибо такого рода «злые намерения» решительно исключались всем складом их миросозерцания и духовно-нравственных постулатов.

Современники были в недоумении от суровости кары, постигшей Новикова. Но оно рассеется, если мы примем во внимание, что степень наказания московских розенкрейцеров во многом зависела, по точному определению В. А. Западова, от меры их участия в «уловлении известной особы». Так, те из них, кто подозревался лишь в религиозно-мистических исканиях (например, М. М. Херасков), вообще не пострадали. И. В. Лопухин, отрицавший свою причастность к сношениям с Павлом, был оставлен в Москве под присмотром полиции. Считавшиеся более замешанными в связях с цесаревичем Н. Н. Трубецкой и И. П. Тургенев были сосланы в свои имения. Теснее всего связанный из павловского придворного окружения с мартинистами Репнин был лишь оставлен под подозрением, но, конечно, навсегда потерял расположение императрицы. Баженов вовсе не был наказан — видимо, казалось выгодным представить «главного архитектора» только исполнителем поручений мартинистов. Но сам Новиков, в котором Екатерина II видела ведущую среди них по своему общественному весу и политическим устремлениям фигуру, наиболее ответственную за сношения с Павлом, по одному лишь указу императрицы, вне судебного разбирательства, был заключен на 15 лет в Шлиссельбургскую крепость — жестокость, в целом не характерная для прежних лет ее царствования. Арест и заключение Новикова в крепость были окружены атмосферой чрезвычайной секретности. В частности, коменданту Шлиссельбургской крепости лично Екатериной II было повелено принять некоего арестанта от А. А. Прозоровского, но имя Новикова при этом не называли, и в дальнейшем содержании его в крепости власти стремились этого имени не упоминать.