Иван Фирсов - Головнин. Дважды плененный

• Название: Головнин. Дважды плененный
• Автор: Иван Фирсов
• Издательство: ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство ACT»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: ISBN 5-17-011659-4

Один из наиболее прославленных российских мореплавателей Василий Головнин прошел путь от кадета Морского корпуса до вице-адмирала, директора департамента кораблестроения…

Прославленному российскому мореплавателю В.М.Головнину (1776-1831) посвящен новый роман известного писателя-историка И.Фирсова.

---

— Уж не знаю, как мне виниться, благодетель мой, — извинялся Греч, — в ближайшем же номере мы поместим и ваш ответ господину Лисянскому, и признаем вину издательства за упущение.

Из письма Лисянского в издательство «Сын отечества» следовало, что Лисянский, оказывается, укорял Головнина в необоснованных претензиях о точности его карты у острова Кадьяк, вступился за своего штурмана. В конце письма говорилось: «Быв всегда движим общественною пользою, я стараюсь избегать несправедливостей, почему и прошу мореплавателей заняться внимательно описанием залива Чиниатского и утвердить беспристрастно справедливость или несправедливость г-на Головнина в рассуждении оного. Через таковое их посредничество покойный штурман Калинин, которого рекомендую за искусного геодезиста, должен получить достойное возмездие, а публика будет выведена из сомнения, в котором она теперь находится; что же касается собственно до меня, то я всегда готов быть виновным для общего блага».

Упрек задевал честь Головнина, и вскоре «Сын отечества» поместил его ответ.

Уважая «славу имени г-на Лисянского», Василий Михайлович привел, как моряк, убедительные доводы в свою пользу и закончил миролюбиво: «В замечании о карте Чиниатского залива не упомянул ни имени капитана Лисянского, ни корабля его, а просто предостерегал мореплавателей от опасности в сем заливе; каким же образом не приняты в уважение мои поправки, я, право, не знаю. Теперь этому делу пособить уже поздно; по крайней мере оправдайте меня перед вашими читателями, что я не имел намерения никому сделать ни малейшего огорчения». Трудно установить правду в этой полемике двух маститых мореходов. Каждый из них был прав по-своему. Определенно одно — к острову Кадьяк они подходили совершенно отличными румбами. Лисянский — с запада в тумане, Головнин — с юга тоже в тумане. Потому, видимо, различны их доводы и оценки. По крайней мере изворотливый издатель Николай Греч взял на себя часть вины за случившееся перед автором записок…

Петербургская публика, кроме сведущих моряков, в таких перепалках не разбиралась, скользила глазами по тексту. Куда больше волновали ее два события. Первое произошло под боком. В Измайловском полку делал смотр входивший в силу цесаревич Николай. Походя, по привычке самодержцев, оскорбил незаслуженно офицера. В знак протеста против самодурства полсотни его товарищей подали в отставку. Инцидент замяли. Другое происшествие вскоре заставило поежиться сановников в столице.

Измученные аракчеевской муштрой, обильно сдобренной безудержным мордобоем полковника Шварца, взбунтовались семеновцы. Там дело закончилось казнями, каторгой, шпицрутенами…

Случившееся не взволновало Головнина. Он почитал прежде всего государя и порядок. К тому же в его жизни произошло знаменательное событие, завладевшее всем его существом. Он стал отцом. Первенца окрестили именем государя-императора. Александр появился на свет хиленьким и болезненным. Василий Михайлович на долгое время потерял покой в заботах о сыне. Частенько ночью просиживал у его постельки, а днем готовил к печати последние листы рукописи о вояже. Не покидали мысли о море, о людях, на кораблях бороздящих водную стихию. Чем помочь морякам? Надобно оградить от напастей стихии, предупредить о возможных каверзах и упущениях, ведущих к катастрофам. Листал давние записные книжки, просматривал донесения в департаменте, выспрашивал по случаю очевидцев. Иногда десятки судов гибли в кампанию. Следовало описать только примечательные и поучительные случаи и, главное, достоверно излагать события. А доклад о Русской Америке возымел действие.

Советы командира «Камчатки» заметили в правительстве, встрепенулось и Морское ведомство. Осенью к берегам Аляски отправился первый отряд военных кораблей для охраны владений компании. Командир отряда, капитан 1 ранга Тулубьев, принимал перед отправлением в плавание старинного приятеля. У Головнина была причина навестить товарища по службе в эскадре Макарова.

— Ты, Иринарх Степанович, моему шурину, Феопемту, спуску не давай. Сам знаешь, молодо-зелено, фуфырятся мичмана, покуда ума не наберутся.

— Спокоен будь, Василий Михайлович. Твой свояк горяч, но место знает. Обжился споро, дружбу завел с другим мичманом, Кюхельбекером, который со старшим Лазаревым к Новой Земле хаживал.

Тулубьев наполнил бокалы.

— Тебя с повышением, Василий Михайлович. Слух прошел в Кронштадте, в капитан-командоры тебя произвели, в Морской корпус помощником к Карцову определили.

— Так и есть, Иринарх Степаныч, — краешками губ улыбнулся Головнин, — благодарствую, тебе попутного ветра…

Четверть века с лишком назад покинул Головнин в Кронштадте стены Морского корпуса. Теперь он красовался на берегу Невы, наискосок от собора Святого Исаакия. В новых стенах царили прежние разнузданные нравы. Те же подзатыльники в классах, иногда подвыпившие учителя, их хриплые окрики «Эй ты каналья! Поди сюда, болван!» После классных занятий бранились ротные командиры, фельдфебели. Такие манеры перенимали гардемарины, кадеты. Взрослые, иногда двадцатилетние, гарде марины постоянно в столовой, в спальнях общались с младшими собратьями. Курили, пили вино, с ухмылкой делились «успехами» в кабаках и притонах. Кадетики исподволь приобщались к заведенным порядкам.

Вроде бы добротное здание, актовый зал, классы, ротные спальни, все чинно. Но только на поверхности.

Трудно пришлось Головнину с его требовательностью v нетерпимостью к беспорядку. Тем более на его плечах оказались все заботы. Директор корпуса, бывалый ушаковец адмирал Петр Карцов. Немногословный, себе на уме, он редко заглядывал в корпус. Заседал в Сенате, Государственном Совете, Адмиралтейств-коллегии…

Рьяно взялся Головнин наводить порядки в корпусе, изложил свои взгляды на обучение будущих моряков директору, но тот скептически ухмыльнулся…

Среди офицеров выделялся порядочностью пунктуальный инспектор классов, капитан-лейтенант Горкавенко, несколько набожный, но душевный ротный командир, князь Ширинский-Шихматов. Вместе с Головниным в корпусе появился толковый преподаватель, мичман Павел Новосильский. Он только что покинул шлюп «Мирный», плавал с Лазаревым к Южному полюсу. Вскоре коротко сошелся Головнин с незаурядным семнадцатилетним мичманом Дмитрием Завалишиным. Несмотря на молодость, Дмитрий второй год успешно преподавал высшую математику и астрономию. В юном офицере привлекали неравнодушие к порокам во флотской и общественной жизни, разносторонность взглядов.

Много лет спустя, в ссылке, Завалишин вспоминал: «Нас сблизило общее негодование против вопиющих злоупотреблений. Мы сделались друзьями, насколько допускало огромное различие в летах».

Отдаваясь новой службе на берегу, не забывал Головнин о кораблях. Давно вынашивал мысль создать пособие по тактике военных флотов. Вспоминал промахи Чичагова в войне со шведами, сметку Тревенена, перебирал в памяти схватки с французами, незаурядность и решимость в сражениях адмирала Нельсона, сопоставлял, делал самостоятельные выводы…

Ночами просиживал за правкой трех рукописей для Морского издательства. Книга о плавании «Камчатки» была набрана, когда пришла почта из Русской Америки. В конверте оказалось примечательное донесение Комитета Американского конгресса о колониях на берегах Тихого океана. Чем больше вчитывался Головнин в это донесение, «читанное в Конгрессе в январе 1821 года», тем больше негодовал и даже гневался. Удивлялся наглости и бесцеремонности заокеанских деятелей. Только что он оттуда вернулся, упомянул многое, изложив в книге о путешествии, но притязаниям американцев надо отповедь незамедлительно дать, хотя бы в виде приложения к книге, пока не поздно.

Начали конгрессмены издалека: «Соединенные Штаты имеют полное право на обладание весьма обширною частью северо-западного берега Америки, ибо комитет не находит, что какой-либо европейский народ кроме Испании предъявлял свои права на западный берег Америки от самого мыса Горн до шестидесятого градуса широты северной».

Отметая первую ложь, Головнин отвечал: «Очень странно, что никому из господ — членов сего комитета не удалось читать ни одной из множества книг, изданных на английском языке (который и им природный), ни путешествий капитана Кука и Ванкувера, во всех коих по нескольку раз упоминается, что русские прежде всех европейцев открыли северо-западный берег Америки и прежде всех заняли его. Комитет думал тем утвердить права своего отечества на весь западный берег Америки. Сколь неосновательны и, можно сказать, нелепы сии и подобные им притязания о том, не видав еще донесения комитета, я упомянул в моем путешествии». Справедливо возмущаясь, Василий Михайлович продолжает: «Уму непостижимо, каким образом комитет, правительством республики учрежденный, мог написать и обнародовать столь явную и грубую ложь. Неужели члены оного не имели никакого понятия о том предмете, о котором взялись рассуждать? Или комитет думал, что пишет для таких людей, которые ни дела сего не понимают, ни справляться не будут, но примут все им сказанное за истину, на честное слово?»