Поль Феваль - Горбун, Или Маленький Парижанин

• Название: Горбун, Или Маленький Парижанин
• Автор: Поль Феваль
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993

Французский писатель Поль Феваль (1816-1877), автор популярных авантюрных романов, пока мало известен нашему читателю. Его историко-приключенческие романы созданы по всем правилам жанра: благородство и предательство, честь и бесчестье, извечное противостояние добра и зла. Герои его романов любят и ненавидят, страдают и радуются с полной самоотдачей. Характерной чертой героев Феваля является способность подчинить свою жизнь овладевшей ими страсти, жить в полном соответствии с чувствами. Им свойственна одержимость, превращающая их в символ, в квинтэссенцию чувства. Гениальная способность чувствовать предстает в чистом виде, на сцене действуют гений зла, гений добра, гений верности, гений чистоты и женственности. Захватывающая интрига, стремительное развитие действия на достоверном историческом фоне позволяет поставить Поля Феваля в один ряд с такими его современниками, как Александр Дюма, Теофиль Готье и другими авторами столь популярных романов «плаща и шпаги». Действие романа «Горбун» происходит на рубеже XVII-XVIII вв. Это время обостренного конфликта, время, когда буржуазное сознание, исподволь проникавшее во все слои французского общества периода абсолютной монархии, наконец полностью подчинило себе французов и погребло под собой Золотой век Франции. Любовь, благородство, понятия долга и чести — все подчиняется новому кумиру — деньгам, и лишь единицы находят в себе силы противостоять новоявленным идеалам, отстаивая вечные ценности. Честь и шпага вступают в бой против лжи, предательства и кредитных билетов. По сюжету романа был в 1957 г. был снят одноименный фильм, имевший головокружительный успех. В главной роли снялся знаменитый Жан Маре, одно имя которого для нашего зрителя является достойной рекламой и фильма, и романа.

---

— Что вы сейчас скажете, кузен? — шепнул Мортемар на ухо де Бисси.

— Черт побери, провалиться мне на этом месте! — ахнул прелат. — О, я даже стал богохульствовать! Это больше, чем чудо.

Спокойно, выделяя каждое слово, принцесса произнесла с порога:

— Господа, в поверенном нет необходимости Я пришла. Гонзаго поспешно вскочил и бросился навстречу супруге. С галантностью, исполненной почтительности, он предложил ей руку. Принцесса не отказалась опереться на нее, но все заметили, что она вздрогнула, когда коснулась его руки, и без того бледное лицо ее еще сильней побледнело.

У самого возвышения располагались «приспешники» Гонзаго: Навайль, Жиронн, Монтобер, Носе, Ориоль и прочие; они первыми расступились, образовав перед принцем и принцессой широкий проход.

— Какая пара! — воскликнул Носе, когда супруги поднимались по ступенькам на возвышение.

— Тс-с! — остановил его Ориоль. — Я никак не могу понять, патрон доволен или взбешен ее приходом.

Патрон это значит Гонзаго. Но он и сам, пожалуй, пока не понимал этого. Для принцессы заранее было приготовлено кресло. Оно стояло по правую сторону почти у самого края возвышения рядом с табуретом, на котором сидел кардинал. По правую руку от принцессы находилась портьера, скрывающая дверь в личные покои принца. Дверь была закрыта, портьера задернута. Потребовалось некоторое время, чтобы волнение, произведенное появлением принцессы, улеглось. Гонзаго, вне всякого сомнения, использовал эту передышку для внесения изменений в план сражения; было заметно, что он погружен в глубокие раздумья. Президент парламента приказал вторично зачитать акт о созыве совета, после чего объявил:

— Его светлость принц Гонзаго намеревался изложить, чего он требует фактически и по праву. Мы ждем, что он соблаговолит взять слово.

Гонзаго тотчас же поднялся. Он отвесил глубокий поклон сперва супруге, потом судьям, представляющим короля, и напоследок всем остальным. Принцесса, стремительно обведя взглядом зал, сразу же опустила глаза. Она недвижно сидела, напоминая собой изваяние.

О, Гонзаго был и впрямь прекрасный оратор: голова высоко поднята, прямо-таки скульптурные черты, чуть раскрасневшееся лицо, в глазах огонь. Начал он говорить сдержанно, почти что с робостью.

— Никто здесь не подозревает, будто я мог созвать подобное собрание только ради того, чтобы заявить о своекорыстном интересе, и тем не менее прежде чем приступить к сей весьма важной теме, я испытываю потребность признаться в почти ребяческом страхе, который ощущаю. Когда я думаю, что должен выступить перед столькими блистательными и прославленными умами, меня ужасает моя неспособность, и дело тут вовсе не в степени знакомства с языком и не в произношении, от которого сыны Италии так никогда и не могут избавиться; нет, причина не в моем акценте: он не сможет послужить мне помехой.

После столь сверхакадемического вступления на губах почетных членов совета появились улыбки. Гонзаго никогда ничего не делал зря.

— Прежде всего, позвольте мне, — продолжал он, — высказать благодарность всем тем, кто в данных обстоятельствах почтил наше семейство своей благосклонной заботой. И прежде всего, господину регенту, о коем можно говорить с полной откровенностью, поскольку его нет среди нас, этому благородному и превосходному правителю, который всегда оказывается первым, когда речь идет о достойном и добром деле.

Недвусмысленные знаки одобрения этой части речи не заставили себя ждать. «Приспешники» дружно и пылко закивали в знак согласия с патроном.

— Какой адвокат получился бы из нашего дорогого кузена! — шепнул Шаверни сидевшему рядом Шуази.

— Во-вторых, госпоже принцессе, которая, невзирая на слабое здоровье и любовь к уединению, соблаговолила пересилить себя и снизошла с высот, на коих она пребывает, до наших ничтожных человеческих дел. В-третьих, первейшим сановникам самой прекрасной монархии в мире: двум главам августейшего трибунала, который отправляет правосудие и одновременно направляет судьбы государства, прославленному полководцу, одному из тех великих воителей, чьи победы будут описывать грядущие Плутархи61, князю церкви и всем пэрам королевства, по праву восседающим на ступенях трона. И, наконец, всем вам, господа, в каком бы вы ни были ранге. Я преисполнен признательности, и моя благодарность, пусть я ее неловко выразил, исходит из самого сердца.

Все это было произнесено с совершеннейшей сдержанностью, строгим и звучным голосом, присущим уроженцам Северной Италии. То было вступление. Казалось, Гонзаго собирается с мыслями. Он стоял, склонив голову и опустив глаза.

— Филипп Лотарингский, герцог де Невер, — чуть глуше заговорил он, — был моим родичем по крови и братом по сердечным узам.

Юность мы провели вместе. Я могу сказать, что у нас была единая душа, потому что мы с ним делили и наши радости, и наши горести. Он был благороднейший принц, и одному только Богу ведомо, на какие вершины славы он взошел бы, доживи до зрелых лет. Но тот, кто держит в своей всемогущей длани судьбы великих мира сего, решил остановить полет молодого орла в тот самый миг, когда орел расправил крылья. Невер умер, не прожив и четверти века. В своей жизни мне часто приходилось терпеть жестокие испытания, но я не помню удара страшнее. Я могу говорить за всех нас, присутствующих здесь. Восемнадцать лет, прошедшие с той страшной ночи, не смягчили остроту нашей скорби. Память о нем живет здесь! — воскликнул Гонзаго, положив руку на сердце и постаравшись, чтобы голос его задрожал. — Память о нем, живая и вечная, как траур благородной женщины, которая согласилась носить мое имя после имени Невера!

Все взоры обратились к принцессе. На лбу у нее выступили красные пятна, лицо от чудовищного волнения исказилось.

— Не смейте поминать об этом! — произнесла она сквозь зубы. — Вот уже восемнадцать лет как я живу в уединении и в слезах.

Все те, кто был здесь, чтобы рассудить по совести, насторожились при этих словах. Клиенты же, которых мы видели в покоях Гонзаго, зароптали. Постыдное явление, которое в обиходном языке именуется клакой, было изобретено отнюдь не в театре. Носе, Жиронн, Монтобер, Таранн и остальные старательно делали свое дело. Кардинал де Бисси встал.

— Я прошу, — заявил он, — у господина президента потребовать тишины. Все, что скажет ее светлость принцесса, должно быть выслушано здесь на тех же основаниях, что и слова господина Гонзаго.

Усевшись, он наклонился к уху своего соседа Мортемара и с радостью старой сплетницы, чувствующей, что она напала на след страшного скандала, прошептал:

— Герцог, у меня предчувствие, что мы услышим тут много интересного!

— Тихо! — распорядился господин де Ламуаньон, и под его взглядом неблагоразумные друзья Гонзаго опустили глаза.

А тот, отвечая на замечание кардинала, сказал:

— Нет, не на тех же основаниях, ваше высокопреосвященство, уж позвольте мне поспорить с вами, а на куда более весомых, ибо принцесса является женой и вдовой де Невера. И я крайне удивился бы, если бы среди нас оказался кто-нибудь, кто хотя бы на миг посмел забыть о глубочайшем почтении, какое должно питать к принцессе Гонзаго.

Шаверни усмехнулся.

«Если бы у дьявола были святые, — подумал он, — я выступил бы перед римской курией-с предложением канонизировать моего кузена».

Вновь установилась тишина. Дерзкая вылазка на вражескую территорию, которую только что произвел Гонзаго, вполне удалась. Жена не только ясно и определенно не обвинила его, но, даже напротив, он— смог выказать себя рыцарственным и благородным. То был большой выигрыш. Гонзаго вскинул голову и куда более твердым голосом произнес:

— Филипп де Невер пал жертвой то ли мстительности, то ли измены. Я вынужден лишь едва коснуться тайн этой трагической ночи. Господин де Келюс, отец принцессы, давно уже мертв, и уважение к нему замыкает мне уста.

Он заметил, что принцесса, близкая к обмороку, заволновалась в кресле, и понял: очередной выпад остался без ответа. Извиняющимся и безмерно благожелательным тоном он предложил:

— Если у госпожи принцессы есть что сообщить нам на сей счет, я буду настаивать, чтобы ей предоставили слово.

Аврора де Келюс попыталась что-то сказать, но горло у нее конвульсивно сжалось, и она не смогла выдавить ни слова. Гонзаго подождал несколько секунд и продолжил:

— Смерть маркиза де Келюса, который, вне всяких сомнений, смог бы предоставить бесценные свидетельства, отдаленность места, где было совершено преступление, бегство убийц и многие другие причины, большинство из которых вам прекрасно известны, не позволили следствию пролить полный свет на это кровавое злодеяние. Существовали предположения, возникло подозрение, но правосудие не смогло свершиться. А между тем, господа, у Филиппа де Невера, кроме меня, был еще один друг, куда более могущественный. Должен ли я называть этого друга? Вы все его знаете, имя его — Филипп Орлеанский, он — регент Франции. Кто осмелится сказать, что некому было отомстить за убийство Филиппа де Невера?