Борис Черток - Ракеты и люди. Лунная гонка

• Название: Ракеты и люди. Лунная гонка
• Автор: Борис Черток
• Издательство: Машиностроение, — 576 стр.
• Жанр: История
• Год: 1999
• ISBN: 5-217-02942-0

Четвертая книга воспоминаний видного ученого и конструктора Б.Е. Чертока (первая книга вышла в издательстве «Машиностроение» в 1994 г., вторая — в 1996 г., третья — в 1997 г., переизданы в 1999 г.) посвящена напряженному периоду работы над пилотируемой лунной программой.

Детальный рассказ сопровождается размышлениями о том, почему «лунную гонку» выиграли американцы. Книга содержит описание событий, связанных и с другими ракетно-космическиии проектами 1960-х — 1970-х годов.

Книга адресована широкому кругу читателей.

---

ЖАРКОЕ ЛЕТО 1971 ГОДА

В понедельник 31 мая 1971 года Бушуев позвонил мне на «двойку» по ВЧ-связи из Подлипок и рассказал, что Келдыш собирал у себя «узкий круг» членов экспертной комиссии по Н1-Л3. Келдыш заявил, что пора решать судьбу Н1-Л3.

Далее он перечислил уже известные замечания, которые при объективном подходе нам было трудно оспаривать. Келдыш был настроен, по словам Бушуева, очень мирно. Однако твердо заявил, что в принятом варианте считает экспедицию на Луну в 1973 году нереальной и предложил Мишину без конфликта с экспертной комиссией найти взаимоприемлемые решения, с которыми вместе можно выходить на ВПК, а потом и выше.

Мишин вел себя очень несдержанно и по каждому пункту возражал Келдышу: «Мы разложим все по полочкам и покажем, что все получается».

«Я вынужден был слушать и молчать, — говорил Бушуев, — чтобы не ставить своего шефа в глупое положение. Тебе с Феоктистовым повезло, что вы оказались на полигоне и не участвовали в этом спектакле».

Когда я рассказал Феоктистову о разговоре с Бушуевым, он так оценил ситуацию:

— Трудно договориться, когда с одной стороны сверхрешительность при отсутствии всякой осмотрительности, а с другой — осторожность при отсутствии права принимать решения.

— Ну, Константин Петрович, — возразил я, — насчет радикальных решений вы тоже мастер. С вашей подачи на «Восходе-2» отказались от скафандров, вы уговорили Королева на 200 миллиметров уменьшить диаметр спускаемого аппарата «Союза», так что теперь там надо сидеть скрючившись, как на «Восходе», а по весу мы не выиграли — пришлось класть свинец для балансировки. Вы же настолько зажали нас, управленцев, на Л3, что я потерял веру в надежность системы. В этом году мы отработаем агрегат стыковки «Союза» с ДОСом с внутренним переходом, а на Л3 до последнего времени в сводках по массе остается переход через открытый космос.

— Не будем посыпать раны солью, — предложил Феоктистов. — Л3 уже морально устарел. Опыт, который получим на ДОСе, очень поможет, и, думаю, нам нетрудно будет убедить высокое начальство в необходимости реконструкции Л3.

— Согласен. Сейчас главное — проникнуть в ДОС.

Прилетевший через день Мишин не счел нужным рассказывать нам об итогах обсуждения Н1-Л3 на экспертной комиссии у Келдыша.

Мишин выглядел бодро, хотя рассказал, что три дня провел в больнице, потом летал в Пермь по выборным делам как депутат Верховного Совета Российской Федерации.

С Мишиным прилетел Елисеев. После полета на «Союзе-10» он был назначен заместителем Трегуба по управлению полетами. Елисеев настаивал на введении в бортовую инструкцию для космонавтов четких указаний для ограничения времени работы СКД в процессе сближения на случай выхода за пределы, обозначенные на графике так называемой фазовой плоскости. На этом графике был изображен коридор разрешенных скоростей сближения в зависимости от дальностей между объектами. СКД включался для разгона или торможения, когда зигзаги на графике упирались в одну из стенок этого коридора.

График был рассчитан нашими теоретиками, и под него были отрегулированы приборы, управляющие сближением. Чтобы записать в инструкцию конкретную цифру, я вызвал по ВЧ-связи Раушенбаха и Легостаева. Они обещали подумать. Это было 2 июня. Утром 3 июня, видимо под давлением нашего главного теоретика по сближению Шмыглевского, они заявили, что «Игла» и блок управления сближением (БУС) разбираются лучше космонавта, сколько секунд надо работать двигателю в каждом конкретном случае.

Мы с Феоктистовым попытались убедить Елисеева. Но он упорно доказывал:

— Нельзя давать космонавту график с указанием предельных скоростей сближения и при этом не говорить, что он должен предпринимать при выходе параметров движения за эти пределы. Если он ничего не сделает, мы же будем потом обвинять экипаж в срыве сближения. Я хочу исключить обвинение экипажа в неправильных действиях на случай отказа БУСа на выключение двигателя.

Вмешался Башкин, обидевшийся за БУС.

— Но может быть отказ и на включение. На этот случай давать космонавту указания просто опасно. Башкина поддержал Феоктистов.

— Я понимаю, что теоретики не хотят возлагать на космонавта ответственность за принятие решения, ибо алгоритм может быть очень сложным и нельзя предусмотреть сочетания всех вводных, с которыми надо считаться.

Я соединил Елисеева с Легостаевым по ВЧ-связи и предложил им продолжить спор как двум «лучшим ученикам Раушенбаха».

После обеда в зале МИКа собралось многолюдное собрание, именовавшееся заседанием Госкомиссии. Обычно на такие предпусковые этапные заседания приходили до сотни участников и «болельщиков», в то время как формально действительных членов Госкомиссии, утвержденных решением ЦК, было не более десяти.

Открывая заседание, Керимов сказал, что он получил информацию о заседании Политбюро, на котором обсуждался вопрос о предстоящем полете «Союза-11».

— Министр Афанасьев сообщил мне, что на Политбюро были вызваны он, Келдыш, Смирнов и Бушуев. Они заверили, что все для обеспечения полета и стыковки предусмотрено, необходимые доработки подтверждены экспериментальными проверками, экипаж хорошо подготовлен и все будет в порядке. Леонид Ильич Брежнев просил еще раз все проверить, чтобы на этот раз задача стыковки и перехода была выполнена. Товарищ Брежнев просил передать, что это очень важно. Он нам всем доверяет и надеется, что мы выполним задачу. Афанасьев доложил Политбюро состав экипажей. Косыгин спросил, хорошо ли они все подготовлены. Смирнов заверил, что да, на заседании ВПК экипажи докладывали о своей готовности. Брежнев сообщил, что французское правительство обратилось с запросом: когда мы намерены осуществить пилотируемые полеты, — в связи с тем, что Франция собирается в ближайшие дни произвести ядерный взрыв в атмосфере. Посоветовавшись с товарищем Келдышем, Смирнов и Бушуев ответили, что взрыв не будет служить помехой, — так передал товарищ Афанасьев.

Шабаров вынужден был коротко доложить о всех итогах испытаний и не упустил случая упомянуть «пшик».

Доклад о ракете-носителе сделал заместитель Козлова Александр Солдатенков.

Проблемы безопасности на случай солнечных вспышек, а следовательно, и любой другой радиационной опасности — это сфера ответственности Евгения Воробьева. «Наверху» приняли решение, допускающее полет при ядерном взрыве, не спросив его. Он промолчал. Но подал голос Северин:

— Надо поручить космонавтам посмотреть, как выглядит ядерный взрыв из космоса.

— А зачем?

— Чтобы они сами решили, если начнется ядерная перестрелка, стоит ли возвращаться на Землю.

Эта импровизация вызвала общий смех.

Госкомиссия установила сроки вывоза на старт — 4 июня и пуска — 6 июня 1971 года.

До ужина оставался час, и я решил провести его в спокойном горизонтальном положении. Но зашел Михаил Самохин поделиться идеями по заселению новых гостиниц и финансированию нового строительства.

По дороге в столовую меня остановил сильно возбужденный Гай Северин.

— Мне позвонили с 17-й площадки. Врачи забраковали по какому-то признаку Кубасова, и принято решение заменить весь экипаж. Это значит, что я должен заменить все ложементы и медицинские пояса, подготовку костюмов и прочее, а корабль уже пристыкован к ракете-носителю и находится под обтекателем.

Я был ошарашен. Зашли в столовую. Шабаров спокойно ужинал.

— Знаешь новость о замене экипажа?

— Первый раз слышу.

— Неужели ваш шеф не счел нужным с вами посоветоваться по такому принципиальному вопросу? — удивился Северин.

Замена экипажа за двое суток до старта — такого не было еще ни в нашей, ни в американской практике. Опять мы проводим эксперимент «впервые в мире».

Сенсация начала бурно обсуждаться в столовой. Шабарова Мишин вызвал по телефону и приказал собрать руководство в МИКе на 23 часа.

— Приказ есть приказ, — сказал Шабаров и обратился к Феоктистову: — Центровку надо пересчитывать? Ведь веса космонавтов другие.

— Сейчас займемся. Раз такое дело, пойду искать своих теоретиков.

На вечернем совещании в МИКе Воробьев сказал, что у Кубасова рентген, сделанный утром при штатном медосмотре, показал затенение в правом легком. Величина затенения с куриное яйцо.

Первым возмутился Правецкий, предшественник Воробьева по руководству 3-м Главным управлением Минздрава.

— Как же это выясняется за двое суток до старта? Такой процесс не может развиться за неделю.

— Известно, что за космонавтами следит служба медицинского контроля ВВС, это вы у них спросите, — ответил Воробьев.

— После того как они проглядели язву у Беляева, я ничему не удивляюсь, — продолжал возмущаться Правецкий. — Вы знаете, что у Беляева были кровотечения, но он два года уклонялся от обследования, боялся, что его отчислят из отряда космонавтов. В наше время в Москве дать космонавту умереть в госпитале от кровотечения — это ведь не так просто! Бригада хирургов во главе с Вишневским не могла его спасти. Вот чего стоят заявления профанов от медицины о постоянном контроле.