Юрий Рытхэу - Время таяния снегов

• Название: Время таяния снегов
• Автор: Юрий Рытхэу
• Жанр: Классическая проза

Юрий Рытхэу – писатель, на котором держится литература огромного региона – Чукотки. Он стал первым автором, рассказавшим в своих книгах о Чукотке: о полярных ночах и северном сиянии, о нравах и обычаях ее коренных жителей-чукчей, об их мифах и легендах.

«Время таяния снегов» – самая известная книга автора, грандиозное эпическое полотно о судьбе целого поколения.

---

Работа оказалась несложной. Ринтын сидел на борту судна рядом с лебедчиком и отмечал в блокноте количество заполненных грузом сетей.

Теперь он стал получать в конторе талоны в столовую и в обеденный перерыв как равный садился за стол рядом с Гришей.

Ринтын уже не экономил оставшиеся деньги и по вечерам ходил в портовый клуб смотреть кинофильмы.

Работа изменила Ринтына. Он уже не краснел, слыша крепкое ругательство, и даже иногда переругивался с пароходным тальманом, когда у них не сходились цифры.

Бывало, что моряки приглашали его обедать к себе на корабль. Моряки были на редкость гостеприимными и отзывчивыми людьми. Стоило кому-нибудь из них узнать, что Ринтын собирается ехать в Ленинград, как непременно находились советчики, которые рекомендовали наиболее выгодный и кратчайший путь. С легкой руки Гриши Каврая Ринтына стали звать студентом.

В воскресенье Ринтын еще раз съездил на противоположный берег бухты в гости к Лене и Анатолию Федоровичу.

Лена была на вахте, и Ринтын вместе с Анатолием Федоровичем пришли в радиорубку. Лена с наушниками сидела за столом. Комната была полна знакомых звуков.

– Разрешите представить вам Анатолия Федоровича Ринтына,– торжественно объявил Анатолий Федорович, подталкивая Ринтына вперед.

– Получил паспорт? – обрадованно спросила Лена.

– Получил,– ответил Ринтын.– Уже работаю в порту.

Лена взяла в руки паспорт Ринтына и прочитала вслух: “Ринтын, Анатолий Федорович, год рождения тысяча девятьсот тридцатый, место рождения село Улак Чукотского национального округа”.

– Вот и кончилось твое детство,– грустно сказала Лена.– Ты стал взрослым человеком.

– Что ж, надо вспрыснуть твое совершеннолетие,– улыбнулся Анатолий Федорович.– Верно, Лена?

– Только, чур, подождите меня,– шутливо погрозила она пальцем.

За столом Ринтын охмелел от двух рюмок красного вина. Когда Анатолий Федорович третий раз наполнил его рюмку, Ринтын решительно отказался и попросил чаю.

– Знаешь, Ринтын,– доверительно сказал Анатолий Федорович, когда Лена ушла мыть посуду,– надо реально смотреть на вещи. В этом году ты уже не сможешь попасть в университет. До начала учебного года остались считанные дни, а ты все еще на Чукотке. Я тебе предлагаю поработать на станции, а следующей весной с первым же пароходом отправишься на материк.

Ринтын отрицательно покачал головой.

– Не упрямься, Ринтын,– поддержала вошедшая Лена,– прием в университет уже закончен.

– Да, но ведь приехать в Ленинград можно в любое время. А если я буду там, то можно считать, что я уже в университете,– упрямо твердил Ринтын.– И в следующем году до поздней осени пароходы будут идти только на север, и снова придется столько же ждать.

Ночью Ринтын попрощался с Леной и Анатолием Федоровичем и на попутном катере переправился в порт.

13

Непросыхающая лужа возле водопроводного крана, где по утрам умывался Ринтын, замерзла. Даже в полдень, когда Ринтын подходил мыть руки, она не оттаивала до конца: по ее краям сверкала на солнце ледяная кромка. Ушли уже два парохода во Владивосток, но Ринтыну так и не удалось попасть на них. В порту с каждым днем все меньше становилось сезонных рабочих: почти все чукчи разъехались по домам. Пэлянны переселилась к крановщику Борису Борисовичу, который получил новую комнату. Те грузчики, которые захотели остаться на зиму, получили комнаты или места в новом доме, выстроенном недалеко от порта. Настал день, когда Ринтын остался один в брезентовом бараке.

Начальник порта уговорил Ринтына поработать еще немного и обещал его отправить на пароходе “Жан Жорес”, ожидавшемся со дня на день.

Дня за три до прихода парохода Ринтын уволился с работы и получил при расчете значительную сумму, вполне достаточную, как уверил начальник порта, чтобы скромно доехать до Ленинграда.

Стояли ясные осенние дни. Иногда по утрам шел редкий снег, который тут же смешивали с грязью автомашины. По вечерам, когда в портовом клубе не было кино, Ринтын шел в сторожку Василия Корнеевича и болтал с ним до полуночи.

Василий Корнеевич говорил с Ринтыном только на русском языке и не обращал внимания на бесконечные поправки Ринтына.

Однажды, когда Ринтын коротал вечер у Василия Корнеевича и ждал, пока вскипит чайник на маленькой печурке, верный страж социалистической собственности с гордостью показал Ринтыну пачку денег и отпускное удостоверение.

– Начальник порта премировал за отличную работу, завтра еду в родное стойбище.

14

На следующее утро Ринтыну не удалось подняться с постели. Только когда в ведре-жестянке из-под сухого картофеля не осталось ни капли воды, он с трудом оделся и вышел на улицу. Яркий солнечный свет так слепил глаза, что глядеть было нестерпимо больно. В воздухе стоял холодный металлический запах: Ринтына затошнило. Ему казалось, что все – тракторы, автомашины, портовые краны, большие черно-красные пароходы, стоящие на рейде и у причалов, и жестяная банка – все издает тошнотворный металлический запах.

Ринтын поспешил вернуться в палатку и лег на койку. Раздеться сил у него уже не хватило. Так он лежал, то впадая в забытье, то приходя в сознание. По положению светлых солнечных зайчиков от множества дырок в брезенте он определял время. Но долго смотреть на свет не мог: в глаза как будто насыпали толченого стекла.

Ринтын сознавал, что серьезно заболел, но был уверен, что быстро поправится: надо только отлежаться. Есть ему не хотелось, а воды у него было достаточно.

Лежа на спине, Ринтын вспоминал родной Улак. Но на ум приходили невеселые события. Припомнилась картина смерти дочери дяди Кмоля. Длинная, худая девочка лежала в углу полога, накрытая тонким одеялом, которое она то и дело сбрасывала с себя. Рядом сидел дядя Кмоль, суровый, молчаливый и очень несчастный.

Девочка металась в бреду, ей все казалось, что ее собираются растерзать большие красные злые собаки.

– Вот они! – кричала она.– Отгоните их! Почему вы меня бросили?

Или отчетливо рисовалась картина похорон бабушки Гивынэ.

Ринтын не знал, куда деться от этих мрачных мыслей. Чтобы отогнать их, он вспоминал отрывки из прочитанных произведений, читал про себя давно забытые стихи и старался побольше спать.

Дождь громко барабанил по брезенту. Ринтын проснулся, хотелось пить. Воды в жестянке оставалось на самом донышке. Перегнувшись, он пил прямо из банки. В воде увидел свое отражение – незнакомое распухшее лицо, покрытое красной сыпью. Ринтын невольно взглянул на руку: от самой кисти и насколько он мог отвернуть рукав – все покрыто мелкой красноватой сыпью. Это не на шутку перепугало его. Надо было идти в больницу. Но хватит ли у него сил? Идти надо немного в гору по вырубленной в скале улице. Можно держаться за каменную стену.

Ринтын полежал на койке с закрытыми глазами и поднялся. Шатаясь, он добрался до двери и вышел на улицу. Чтобы не упасть, шел медленно, осторожно переставляя ноги. Сделав несколько шагов, он останавливался и собирался с силами. Возле водопроводного крана переговаривались две женщины. Увидев шатающегося человека, одна укоризненно покачала головой и громко сказала:

– Ай-ай-ай! Такой молодой, а напился, как скотина…

Ринтын хотел улыбнуться ей, но только успел повернуть голову, как очутился на земле, больно ударившись о камень коленом.

Обе женщины подошли к Ринтыну, помогли подняться на ноги.

– Иди домой и проспись,– сердито сказала старшая.

– Я не пьяный… я больной,– прошептал пересохшими губами Ринтын.– Иду в больницу…– И потерял сознание.

15

Он очнулся и попробовал открыть глаза. Спокойный синий свет лился откуда-то сбоку, рядом слышалось сонное дыхание. Ринтын лежал на чистой постели. В комнате было тепло, и назойливый дождь не стучал по брезенту. Он приподнялся на локте. В палате, кроме него, лежали еще три человека. Кровать его стояла в углу так, чтобы свет от окна не падал на лицо. Видимо, кто-то позаботился об этом. Ринтын пошевелил пальцами ног, руками и с удовольствием отметил, что конечности у него в порядке. Он чувствовал слабость, и хотелось пить. Возле кровати на тумбочке Ринтын увидел графин и стакан. Дрожащими от слабости руками он налил воды, напился и с удовольствием вытянулся на кровати.

– Ожил, парень? – спросил сосед по кровати, разбуженный звоном стакана.

Ринтын вгляделся в соседа. Лицо худое, обтянутое тонкой кожей. Синий свет придавал ему мертвое выражение, живыми были только глаза – большие, блестящие.

Утром Ринтына разбудил шум в палате. Больные поднимались, ходили умываться в туалет, шаркали по полу огромными стоптанными шлепанцами. Смотреть на свет все еще было больно, и Ринтын лежал с закрытыми глазами. Соседи по палате, думая, что он спит, разговаривали вполголоса. Больной, лежащий рядом с Ринтыном, часто кашлял, закрывая рот куском марли.