Мишель Зевако - Смертельные враги

• Название: Смертельные враги
• Автор: Мишель Зевако
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1994
• ISBN: 5-85585-108-7

Король Генрих IV отправляет шевалье де Пардальяна с важным поручением в Испанию – страну, где властвует деспотичный фанатик Филипп II. Одновременно в Испанию приезжает коварная принцесса Фауста: она привезла королю Филиппу документ, дающий ему право на французский престол. Стремясь заполучить эту бумагу, Пардальян проходит через множество испытаний, сталкивается с палачами-монахами, попадает в таинственные ловушки, проходит через загадочные лабиринты дворцов, ведущие в камеры пыток, становится свидетелем ужасов инквизиции.

Кто же победит в очередной схватке между шевалье де Пардальяном и могущественной Фаустой – принцессой Борджиа?

На стороне Фаусты всесильная инквизиция... На стороне Пардальяна – лишь несколько друзей да верная шпага...

---

Пардальян, стоя перед своим отверстием и следя за происходящим, думал: «Фауста по-прежнему очень сильна! Какая жалость, что она вся проникнута злобой! Все эти наивные заговорщики, вместе взятые, не обладают и сотой долей той трезвости мысли, какая присуща этой женщине! Черт подери! Ей хватило нескольких слов, чтобы напрочь разрушить все их иллюзии! Глядите-ка, какие они сидят ошарашенные!» Шевалье не смог скрыть улыбки. «Для человека, знавшего Фаусту-папессу, тайную главу Лиги, которая с неослабным пылом боролась за истребление ереси, странно видеть Фаусту, которая вступает в сговор с еретиками, и слышать, как она с возмущением разоблачает ужасы инквизиции и ратует за терпимость, свободу, независимость, равенство и Бог весть за что еще. Да, честолюбие – прекрасная вещь! Нельзя не восхищаться той непринужденностью, с какой она заставляет человека сжечь то, чему он поклонялся, и начать поклоняться тому, что он сжег.» А тем временем заговорщики в зале, как верно отметил шевалье, удрученно переглядывались.

С необычайной зоркостью, с чисто мужской откровенностью и отвагой эта женщина указала все слабые места их плана (весьма многочисленные). Своим мягким певучим голосом она доказала им, сколь безрассуден их замысел и до какой степени неизбежно, фатально он обречен на провал; она высказала им очевидные истины.

По правде говоря, многие из них, с самого начала предугадывая эти истины, предпочитали не задумываться о них. А если и задумывались, то остерегались сообщать результаты своих размышлений тем своим соратникам, кто был твердо уверен в успехе. Уверенность одних заглушила страхи других. Кроме того, если среди них и встречались люди без совести, то другие, надо отдать им справедливость, были искренними и убежденными борцами, исполненными решимости победить или умереть. Эти и в самом деле мечтали об освобождении, их терпение было исчерпано. Все, даже поражение и неизбежная гибель, казалось им лучше, чем жестокий режим, который медленно и исподволь душил их.

Эти люди добровольно надели на свои глаза повязку, в то время как другие были твердо уверены: уж какую-нибудь рыбку в этой мутной воде они наверняка выловят. Таким образом, даже самые проницательные упорно отказывались думать о неудаче – то ли от отчаяния, то ли уподобляясь азартному игроку, который бросает игральную кость, и предавались мечте о счастье, не говоря уже о тех, чья вера в успех была полной и безоговорочной.

Понятно, что при таких обстоятельствах, слова Фаусты странным образом нарушили их безмятежность – настоящую или мнимую. Это было мучительное и горькое пробуждение.

Кто-то выразил общее чувство, спросив нерешительным голосом:

– Значит ли это, что мы должны отказаться от нашего плана?

– Ни в коем случае, ради всего святого! – исступленно выкрикнула Фауста. – Но вы должны расширить ваш горизонт, вы должны взглянуть выше и дальше. Пусть у вас хватит честолюбия мгновенно перенестись к вершинам... или же пусть у вас не будет его вовсе!

Это было сказано резко, жестко, с надменно-монаршим видом, с едва скрытым презрением.

– Вам надо поднимать не Андалузию, – продолжала Фауста взволнованно, – а всю Испанию. Поймите же – с королем и его правительством никакое соглашение невозможно. Пока вы будете оставлять им хоть малейшую частицу власти, вы будете в опасности. Полумеры здесь неприемлемы. Если вы не хотите, чтобы вас уничтожили, надо перевернуть и взбудоражить всю страну.

Она замолчала на мгновение, желая увидеть, какое впечатление произвели ее слова. Оно, по-видимому, вполне соответствовало ее желаниям, ибо на ее лице появилась слабая улыбка, и она заговорила вновь:

– Никогда еще момент не был столь благоприятным. Угнетение порождает бунт. Голод гонит волка из леса. Это общеизвестные истины. Но видел ли кто-нибудь угнетение, сравнимое с тем, под которым стонет эта несчастная страна? Видел ли кто-нибудь большие страдания? Пусть самые мужественные осмелятся сказать вслух то, о чем множество людей думают про себя: народ поднимется огромными массами. Пусть энергичные и отважные встанут во главе их и поведут на тex, на кого им будет угодно, и толпа все сметет в своей ярости – и угнетателя-короля, и его приспешников.

И с циничной улыбкой Фауста добавила: – Толпа доверчива и к тому же жестока... Остается лишь найти слова, которые убедили бы ее – и тогда горе тем, на кого ее спустили! Но есть ли необходимость прибегать к таким методам? Разумеется, нет. Все сводится к очень простой вещи: исчезновению одного человека. Без него вся эта гнусная система рухнет в одночасье. Так есть ли нужда прибегать к столь сложным хитросплетениям, когда достаточно проявить лишь немного храбрости? Пусть несколько самых отважных из вас захватят того, от кого исходит зло, и вся Испания, как один человек, вздохнет с облегчением и будет почитать их как своих освободителей.

Заслышав эти слова, предельно ясные, все заговорщики содрогнулись от ужаса. Они никогда не рассматривали положение под таким углом зрения. О, как далеки они внезапно оказались от того робкого плана, который они намечали ранее! И выдвинуть подобные идеи осмелилась женщина! В едва завуалированных выражениях она предложила им посягнуть на короля, причем не на какого-нибудь мелкого властителя, а на одного из самых могущественных монархов на земле! Присутствующие оцепенели.

Однако воздействие этой необычайной женщины было такого, что большая часть из них была расположена попытать удачи. Они смутно ощущали, что, имея во главе столь недюжинную личность, всякий, чье мужество сравнялось бы с его честолюбием, мог надеяться на осуществление своих самых безумных мечтаний.

Красота этой женщины поначалу смутила и увлекла их; теперь же их приводила в восторг сила ее мужского, дерзновенного ума; они смотрели на принцессу с уважением, к которому примешивался страх.

Какой бы странной ни казалась им эта авантюра, они решились на нее, и один, самый отважный, без обиняков задал главный вопрос:

– А когда король будет захвачен, что с ним сделают?

Фауста подавила улыбку.

Теперь, когда заговорщики были готовы вникать в детали плана, она была уверена в успехе.

– На короля, – произнесла она своим низким голосом, – на короля снизойдет благодать, и он, по примеру своего прославленного отца, императора Карла, изъявит желание удалиться в монастырь.

– Из монастыря можно выйти.

– Монастырь – своего рода могила. Надо лишь понадежнее закрыть ее плитой... Мертвые не покидают своей могилы.

Это прозвучало совершенно недвусмысленно. Только один человек отважился высказать нечто, слегка похожее на сомнение. Раздался чей-то робкий голос:

– Убийство!..

– Кто произнес это слово? – прогремела Фауста, испепеляя взором неосторожного, осмелившегося ей противоречить.

Но тот, очевидно, исчерпал всю свою храбрость, ибо тотчас притих.

Фауста страстно продолжала:

– Я, говорящая с вами, вы все, слушающие меня, другие, те, кто последуют за нами, что мы предпринимаем? Нас сотни и сотни, и мы ставим все наши головы против одной-единственной – против головы короля. Кто осмелится сказать, что это равная борьба? Кто осмелится отрицать, что перевес все-таки на нашей стороне? Если мы проиграем эту схватку, наши головы падут. Мы заранее, добровольно соглашаемся принести эту жертву. Если мы победим в этой борьбе, то будет справедливо, законно, чтобы заплатил проигравший, и тогда уже его голова покатится с плеч. Кто смеет сказать, что это убийство? Если этот человек боится, он может уйти отсюда.

«Да-а-а... – подумал Пардальян. – Надо полагать, у меня, как и у того малого, что сейчас осторожно помалкивает, тоже мозги набекрень, потому что, черт подери, я бы тоже сказал, что это убийство».

Однако аргумент Фаусты возымел свое действие. Было совершенно очевидно – люди, к которым она обращается, принимают ее точку зрения.

– Я пойду еще дальше, – вновь заговорила Фауста со все возрастающей страстностью, – я подхватываю это слово, я принимаю его, но обращаю его к тому, чьей горькой участью нас пытались разжалобить; я говорю вам: король Филипп, который мог отдать приказ схватить, судить, приговорить к смерти и казнить сына дона Карлоса, то есть своего внука (а ведь это не что иное, как узаконенное убийство) – король Филипп завлек своего внука в ловушку и послезавтра, в понедельник, на корриде сын дона Карлоса будет по приказу короля предательски убит, и у меня есть доказательства этому. А теперь я спрашиваю вас: неужели вы позволите подло погубить того, кого вы выбрали своим главой, кого вы хотите сделать своим королем?

За этими внезапными словами последовал настоящий взрыв.

В течение какого-то времени слышались лишь ругательства, проклятия и страшные угрозы в адрес короля Испании. Наконец Фауста простерла руку, желая восстановить тишину. Шум сразу же стих.