Эдвард Радзинский - Наш Декамерон

• Название: Наш Декамерон
• Автор: Эдвард Радзинский
• Жанр: Современная проза

---

Вот этот бред, стоя на улице, шептал я сам себе! Интеллигент, любитель изящного. Как же мне хотелось догнать ее. И топтать, топтать… И я уверен: она любила бы меня! Нет, надо что-то делать. Я схожу с ума!"

"1 9 6 … г о д а, 1 н о я б р я.
Турбаза в монастыре.
Думаю, история с этой дурой потрясла меня больше, чем хотелось. Я уехал. Я придумал путешествие к предкам".
Кстати, отличная идея: половину завтрашнего… последнего… дня я посвящу предкам. Каково название: "Воспоминания о них - перед встречей с ними"…
"Мне снился монастырь… Сколько раз я думал об этом монастыре. И вот я иду по монастырскому двору. Бреду меж стен, где когда-то была игуменьей моя прапрапра… Безглавые соборы в белой ночи… Кресты в свое время пали жертвой сбора металлолома… Я ищу монастырское кладбище. Там похоронена она - игуменья Досифея. Но кладбища нет - его удачно переоборудовали в волейбольную площадку (что делать, в монастыре теперь турбаза). У этой волейбольной площадки лежит (все, что осталось от кладбища) могильная плита из серого гранита со славненьким текстом: "Прохожий, бодрыми шагами и я гулял здесь меж гробами, читая надписи вокруг, как ты мою теперь читаешь. Намек ты этот понимаешь? Так до свиданья, милый друг". На этой плите, подстелив куртки, ждут своей очереди играть в волейбол наши славные туристы. Действительно, турист выпил, закусил - на фига ему кладбище?
Короче, монастырь из центра мракобесия превращен в центр культурного отдыха.
В угловых башнях монастырской стены устроены отдельные номера - кельи "люкс" для начальства и избранных приезжих (я, как пишущий в уважаемых газетах, - избранный и, естественно, получил келью "люкс"). Но каков был мой восторг, когда я узнал, что в другой башне, естественно, тоже в келье "люкс" проживает "сам Д.", "тот самый Д.".
Ах, это вечное пушкинское: "Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага. Приятно зреть, как он упрямо, склонив бодливые рога, упорно в зеркало глядится и узнавать себя стыдится…" Как сластолюбцы любят наблюдать наутро согрешившую с ними девушку! Наверное, то же чувство - наблюдать за своими литературными жертвами. После. Но я еще не пресытился. И, едва устроившись в келье "люкс", бросился разыскивать Д.
Во дворе перед собором назревал народный бунт. Экскурсоводка с прической "вшивый домик", размахивая огромным ключом от собора, отбивалась от взволнованных туристов, каковые требовали, чтобы их незамедлительно вели осматривать часовню с приятным названием "Голгофа". Поскольку сия часовня была у них в путевках. Экскурсоводка объясняла, что "Голгофа" на ремонте - авария! Но ропот нарастал, и тогда она не выдержала и тоже заорала:

- Хорошо, записывайтесь. Но учтите, "Голгофу" - на вашу ответственность!

- Надеюсь, на "Голгофу" членов творческих союзов записывают вне очереди, - сказал сзади знакомый голос.

Ха-ха, конечно, это был Д.! В каких-то фантастических брюках, в рубашке с иностранными надписями. Он обнимал за плечи белокурую красавицу. И так как знал, что девушка высший класс, что на нее все смотрят, обнимал ее особенно усердно.

Я подошел к Д. и поздоровался. Он радостно ответил. Но равнодушно-радостно. Мы заговорили. Он безмятежно спокоен. И я так и не понимаю, читал ли он? А может быть, это игра: он ждет, когда я "проколюсь" и сам глупо начну разговор?.. А может, это высшее презрение: дескать, настолько мне все равно, что ты там пишешь, что я даже не меняю своего отношения к тебе? А может, он просто не читал - ведь он давно уехал из Москвы?.. Во всяком случае, решил, буду так же безмятежно спокоен. Подождем…"

"Я тут уже неделю. Придумал забавную игру: всю неделю разговариваю с Д. обо всем - об архитектуре монастыря, забавах в народном вкусе, которые придумал для интуристов бойкий массовик-затейник (бег интуристов с коромыслами наперегонки, еда сметаны из горшочков с завязанными глазами: "Ну, умора, рожа у него черная, а сметана белая…"). Этого массовика-затейника сделал главной темой моих разговоров с Д. Я рассказывал, как он охотится на гаг - ловко сворачивает им шейки. Как так же ловко и беспощадно расправляется с хорошенькими туристками. Сначала шутка: "Ох, сейчас задам щупача", - потом, ночью, его гибкая тень скользит в палатку. И в завершение - подарок: кошелечек из пуха убиенных птиц. Итак, я говорил обо всем, но только не о том, что он так хотел услышать: о его творениях. О них я молчок, будто их не существовало".

"20 ноября.
Я не дождался: он не возненавидел меня. Это для меня литература - все. А он… он попросту забывает о ней, когда перестает писать. Он живет: ест, пьет, любит… И все!
Ночью я поднялся на крепостную стену и смотрел сверху на монастырь. Стоит луна, я пытаюсь представить себе игуменью Досифею, чья кровь тихонечко течет в моих жилах. Она спит у собора под волейбольным полем и слушает удары по мячу, дикие выкрики игроков и топот ног над собою. Пора уезжать. Скука…"
"197… Новый год.
Встреча с Д.
Сколько же лет мы не виделись? И как все поменялось… Ну что, "разгневанный старик", кончилось вольномыслие? А я ведь предвидел! Предупреждал! Да, задвинули тебя! Крепко! И одним из первых! Ну что ж, ты любил быть первым. И сценариев не ставят, и прозу не печатают, и уже подросли мальчики-девочки, даже не знающие твоего имени… Ну что, страшно стареть? Все ждешь, когда переменится?.. Все годишь?.. И несутся, проносятся годы!
Итак, вчера, 31 декабря, в Новый, 197… год, ночью, удачно мерзко поссорившись с женой, я с восторгом хлопнул дверью. И обнаружил, что совсем не знаю, куда приткнуться.
Отправляюсь на вокзал. Наслаждаясь счастьем внезапной свободы, захожу в вокзальный ресторан. В гигантском ресторанном зале, под великолепными сталинскими мозаиками (девочки-физкультурницы: "Не спи, вставай, кудрявая!"; авиаторы в шлемах: "А вместо сердца - пламенный мотор!") уже свершилось новогоднее пиршество. Какой-то пьяный, прикрыв голову краем скатерти, храпел среди закусок, вино из опрокинутого бокала тихо лилось в его ухо. А в это время его друг в мундире железнодорожника рвался к елке, размахивая стулом. Его молча и брезгливо отталкивал метрдотель. В разно-цветных огнях скакали вокруг елки страшные старики в железнодорожных мундирах, обнимая пьяненьких старух в плотных парчовых платьях. Хохот, визг, мельканье света, сморщенные лица. Шабаш! Шабаш! Во тьме зала быстро трудились официанты, аннулируя объедки на опустевших столах, - мародеры на поле битвы! Двое у стены молча обнимались, а может, дрались. За большим столом мертвецки пьяный муж остекленевшими глазами уперся в лицо пьяной жены, восседавшей напротив. Ее целовал взасос кто-то с другого столика - длинный, с оттопыренными ушами. Она бессильно запрокинула голову, подставив ему вялые губы, а он, черный, страшный, прижимал ее к себе одной рукой, а другой быстро шарил в карманах висевшего на стуле мужнина пиджака.
Вот тогда я и увидел Д. …Он шагал через зал между столиками. Он шел, видимо, из ресторанного буфета с бутылкой водки под мышкой. Я пошел за ним. Д. выбрался из ресторана, вошел в зал ожидания. В теплой духоте прямо на скамьях храпели транзитные пассажиры, которых застала в пути новогодняя ночь. Глядя своим быстрым волчьим взглядом, Д. шел меж скамеек к вестибюлю. Здесь, в ледяном вестибюле, под огромной мозаикой (Воин-победитель поражает гидру фашизма) сидел на деревянной коляске безногий обрубок. Д. подошел и молча передал ему бутылку. Калека так же молча отхлебнул из горла и отдал бутылку обратно. Д. выпил и вновь вернул ее калеке.
И тут Д. увидел меня. Он совершенно не удивился, как будто мы договорились встретиться с ним в новогоднюю ночь в этом вокзальном аду.

- Вот отмечаем с товарищем, - усмехнулся Д. - Как зовут-то, дядя? - обратился он к калеке.

- А х… его знает, - злобно ответил калека. - Тебе-то на что?

- Ты прав. Действительно, на что?

Потом мы шли в новогодней метели… Я все ждал, предвкушая, когда он заговорит о моих статьях. Но Д. уже упоенно рассказывал, рассказывал… И как всегда - о себе:

- Моя любимая (актриса Л.) привезла из Франции офорт Шагала! С его дарственной надписью! Представляешь, меня такое зло взяло! Ну, чем я хуже? И тогда я взял и на всех своих книгах тоже написал дарственные. Например: "Д. - от Толстого Льва с глубоким уважением". Или: "Д., Певцу любви - старик Тургенев". Целый день трудился… Ха-ха-ха! А ночью выпить захотелось. И ничего нет! И я выпил все ее француз-ские духи. Ну, она базарить - и ушла к матери. Я вышел на улицу. И представляешь, тут же на улице, у дома, знакомлюсь с какой-то чувихой. Такая чува! Утром она уходит от меня и говорит в дверях: "Я тебе позвоню". Я диктую телефон, она записывает. А потом… так помедлив-помедлив… и спрашивает: "А кого… позвать?" Я называюсь. И уже ее спрашиваю: "А кто мне позвонит?" И знаешь, старик, она вдруг всплеснула руками и так замечательно воскликнула: "Ужас!"