Евгений Савицкий - Полвека с небом

• Название: Полвека с небом
• Автор: Евгений Савицкий
• Издательство: Воениздат
• Жанр: История
• Год: 1988

Пожалуй, не сыщется такого отечественного истребителя, на котором бы в свое время не летал автор этих воспоминаний. Вся жизнь дважды Героя Советского Союза маршала авиации Е. Я. Савицкого неразрывно связана с развитием и совершенствованием Военно-воздушных сил нашего государства. Бывший беспризорник, а затем рабочий цементного завода в Новороссийске, Е. Я. Савицкий в 28 лет становится командиром дивизии, а в 32 года — командиром корпуса. 3-й истребительный авиационный корпус Резерва Верховного Главнокомандования, которым в годы Великой Отечественной войны он командовал, участвовал в сражениях в небе Кубани, Крыма, Белоруссии, Берлина. В послевоенные годы маршал Е. Я. Савицкий занимал должность заместителя главкома Войск ПВО страны. Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

Но я несколько забежал вперед. В то утро, 27 апреля, когда я вернулся после боевого вылета в район Тиргартена, мне было не до Гитлера и его проблем. Своих, как говорится, хватало с избытком. Для эффективной работы истребителей требовались, как всегда, новые площадки. На сей раз уже в самом Берлине.

— А что, если перебазироваться на Темпельгоф? Хотя бы несколько эскадрилий для начала?! — предложил начальник оперативного отдела Чернухин. — Центральный аэродром Берлина расположен практически в черте города.

— А чей он? Немцев-то успели оттуда выкурить?

— По данным разведки, наши танковые части сегодня на рассвете вели там бои.

— Выходит, нам остается проверить, чем они закончились? — заключил я, видя, что полученная полковником Чернухиным информация должной полнотой, мягко говоря, не обладает. — Что ж, дело стоит того. Темпельгоф — именно то, что нам нужно.

Вылетели четверкой. Ведомым моей пары шел майор Новиков. Под крылом, куда ни глянешь, идут бои. В городе кругом пожары. В небе дым, гарь, копоть. Видимость из-за этого неважная. Однако к аэродрому вышли безошибочно. Гляжу вниз: вроде бы все в порядке. Широкая бетонная полоса пуста, немецких самолетов нигде не видно.

— Прикрой! — говорю Новикову. — Иду на посадку.

Сел нормально. Вслед за мной приземлились и остальные три «яка». Вылезли мы из машин, отошли в сторонку, обсуждаем, где что разместить. Новиков, расставив циркулем ноги, рисует подобранным прутиком на земле, где, по его мнению, лучше всего штаб полка расположить, а где… Но высказать до конца свои соображения он так и не успел. Внезапно там, куда он только что тыкал своим прутиком, землю вспорола пулеметная очередь. Только комья во все стороны брызнули. Мы, естественно, бегом к самолетам. Запустили моторы, взлетели. А на взлете я уже разобрался, что к чему. Оказалось, немцев успели выбить лишь с восточной части аэродрома, а западная все еще оставалась в их руках. Оттуда и ударили по нас из пулеметов.

Рискованным, если не сказать — дерзким, стало решение перебазировать несколько полков корпуса на такие аэродромы, как Дальгов, Нейруппин, Нойштадт, Бранденбург. Все они находились западнее Берлина, тогда как почти вся авиация 16-й воздушной армии базировалась восточнее, частично западнее Берлина и в черте города. Но мы решились на это, учитывая накопленный во время Белорусской и Висло-Одерской операций опыт, когда, идя вслед за танками, занимали аэродромы на территории, где нашей пехоты еще не было, а встречи с разрозненными группами врага становились более чем вероятными.

Примерно то же самое происходило и теперь. Приведу в качестве примера один из многочисленных случаев, типичных для тех дней.

В последние дни апреля КП танковой армии генерала Богданова, которую мы прикрывали, перебазировался в район города Нейруппин. Двигались небольшой колонной. Впереди Т-34, за ним бронетранспортер, где разместились мы с начальником штаба армии генерал-лейтенантом Радзиевским, следом штабные машины и в конце колонны еще четыре танка. Мы с Радзиевским ехали, высунувшись из люка и глядя по сторонам.

Вошли в какое-то селение и двинулись по узкой улочке. По обеим ее сторонам росли вековые липы. За ними стояли одно-двухэтажные домики. Сквозь редкую еще весеннюю зелень в окнах некоторых из них виднелись белые простыни, наспех вывешенные перепуганными жителями. Вдруг из одного домика — не помню сейчас, был там белый флаг или нет, — выбежала немолодая уже женщина. Правую руку она держала за спиной. Поравнявшись с нашим бронетранспортером, женщина размахнулась и бросила гранату. Граната упала по ту сторону дороги, в кювет, и взорвалась, не причинив нам никакого вреда. Командир машины, коротко выругавшись, вскинул автомат. В ту же секунду к женщине подбежал мальчик лет семи-восьми и прижался к ней, обхватив обеими руками.

Выстрела не прозвучало. Не замедляя хода, мы проехали мимо. Весь эпизод занял не больше десяти секунд.

Вот ведь, подумалось мне тогда, нервы на взводе, а хватило же танкисту тех нескольких мгновений, которые потратил мальчонка на расстояние, отделявшее его от матери, чтобы оценить обстановку и справиться с собой. Как у всякого хорошего солдата — а плохие до апреля 45-го не дотянули, — у командира нашей машины мгновенно сработал инстинкт самозащиты. Секундой позже включилось сознание, которое подсказало: опасности больше нет. Есть только фанатичка-немка и рядом с ней ни в чем не виноватый ребенок. И верх взяла простая человеческая жалость. Простая, но доступная далеко не всем. Нетрудно догадаться, как поступил бы в подобном случае немецкий солдат. Да что гадать! Мало ли их было, таких случаев. И за редчайшим исключением, реакция гитлеровцев была однозначна: кара. Беспощадная и неминуемая. Смерть всем без разбора — старикам, женщинам, детям.

А ведь у немецкого солдата вслед за инстинктом тоже включалось сознание. Как же иначе? Но включалось только для того, чтобы изыскать способ отомстить за страх, который он только что испытал. Пусть, дескать, другим неповадно будет. Фашист всегда и везде был безжалостен и по-изуверски изобретателен. Все, кто не с ним, — так он, но крайней мере, считал — против него. Все, вплоть до собственных союзников. Не случайно еще в 1943 году немцы безжалостно расстреляли во Львове около двух тысяч итальянских солдат и офицеров только за то, что те не пожелали принести присягу Гитлеру.

Откуда все это? Надо полагать, сказывались плоды нацистской пропаганды. Той человеконенавистнической идеологии, которой нацисты годами отравляли немецкий народ. Фашист в каждом человеке видел врага. А советский солдат даже во враге стремился разглядеть человека. И стремление это, как правило, преодолевало страх, ненависть и жажду мести.

К вечеру того же дня мы добрались до Бранденбурга. Командующий армией генерал Богданов принял решение продолжать наступление, обойдя город с северной стороны. На ночлег остановились в соседнем селе. Выставили охранение, легли спать. Глубокой ночью, часа в два, нас с генералом Радзиевским — мы с ним спали в одной комнате — разбудила пальба. Стреляли тридцатьчетверки.

Мы поспешно оделись и, захватив автоматы, выбежали на улицу. Ни души. В двух шагах от дома горит наш танк. Невдалеке стреляют. Прислушались — где-то на центральной площади. Добравшись туда, увидели, что наша танковая рота ведет бой. Немцев было не меньше батальона.

Втроем, с оказавшимися рядом офицером и солдатом, я поднялся на второй этаж пустого, с настежь открытыми дверями дома. Радзиевский с двумя другими офицерами остался внизу.

Окно в комнате, куда мы вбежали, не открывалось. Я выбил раму прикладом. Площадь была как на ладони. Залитая желтоватым лунным светом, она превратилась в поле боя. Можно было легко отличить наших солдат от немецких. И не только по цвету формы.

Как-то иначе наши ребята вели бой, споро и деловито. Будто не со смертью поневоле в орлянку играли, а выполняли привычную, хотя и трудную работу.

Прямо напротив дома показалась группа гитлеровцев, человек семь. Не сговариваясь, мы открыли огонь и почти всех сразу же уложили. Мы пробыли наверху еще некоторое время, стреляя в появлявшихся то тут, то там немцев. Вскоре бой стал стихать. Вдруг прямо из-под нашего окна что-то тяжело ухнуло — и на противоположной стороне площади разорвался снаряд.

Удивляться времени не было, но успел подумать: откуда стреляли? Ведь ни танков, ни орудий перед домом вроде бы не стояло.

Вскоре все стихло, и мы спустились вниз, на площадь. Командир танковой роты докладывал Радзиевскому о том, что произошло. Сначала фаустпатроном кто-то поджег наш танк, и почти сразу вслед за этим немцы открыли с площади орудийный и пулеметный огонь по остальным машинам. Мы потеряли один танк и четырех человек убитыми. Немцев погибло много, но сколько именно, неизвестно. Считать их никто не собирался.

— А вот этот экипаж, — танкист показал рукой в сторону, — уничтожил два противотанковых орудия.

Я посмотрел в том направлении, куда махнул рукой старший лейтенант, и никакого экипажа, а тем более танка не увидел. Только приглядевшись, разобрал, что в первом этаже дома, откуда мы вели бой, расположен парфюмерный магазин. Вот там-то, проломив витрину, и укрылся от вражеских снарядов один из наших танков, выставив наружу ствол орудия.

Наутро солдаты подобрали на площади около двухсот пятидесяти автоматов и пистолетов. Там же стояли два орудия. А за углом, нетронутые пулями и осколками, отыскались два легковых автомобиля, «опель» и «Татра».

На следующий день на По-2 прилетел мой начальник штаба. Он сообщил, что мы оторвались от наступавшей вслед за нами 8-й гвардейской армии на 100 — 120 километров. Начштаба сменил меня на подвижном КП, а я вернулся в штаб корпуса.

В те же последние дни апреля бои в Берлине приняли особенно ожесточенный характер. Авиации к тому времени у противника практически не осталось. И истребители вместе со штурмовиками работали по наземным целям. Удары с воздуха помогали нашим танкам и пехоте продвигаться вперед, подавлять узлы вражеского сопротивления. Работать приходилось в сложных условиях. В горящих, окутанных клубами дыма кварталах трудно было различить, где свои, а где противник. Штурмовики и истребители, выбирая цели для атак, ходили над самыми крышами, сбрасывали бомбы на головы врага буквально с ювелирной или, лучше сказать, хирургической точностью. И все же оставались опасения, что в неразберихе уличных сражений можно попасть по своим. Встал вопрос, а не лучше ли, чтобы не рисковать, вообще отказаться от боевых вылетов. Но командиры наземных частей настаивали, чтобы вылеты продолжались. Пусть в крайнем случае не бомбят, говорили они, пусть хотя бы просто летают: немцы во время налетов прячутся, прекращают вести огонь, а нам во время таких пауз легче ворваться в здание, подавить их опорный пункт. И мы продолжали летать, продолжали бомбить и штурмовать вражеские узлы сопротивления, пока к этому предоставлялась хоть малейшая возможность.