Арсений Ворожейкин - Сильнее смерти

• Название: Сильнее смерти
• Автор: Арсений Ворожейкин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: История
• Год: 1978

В своем творчестве Арсений Васильевич особый интерес проявляет к психологии подвига и героизма, их истокам. Мужество и самообладание человека — результат воспитания, — такой вывод делает автор. Этим благородным качествам люди учатся друг у друга. В дружбе коллектива — сила. Эта небольшая повесть по просьбе издательства написана на основе книги военных мемуаров «Истребители». В ней все документально. Прославленный летчик рассказывает о боях с японскими захватчиками в районе реки Халхин-Гол в 1939 году. Это был первый и потому особенно трудный этап в становлении воздушного бойца. Поэтому автор так образно и написал: «Говорят, человек рождается дважды: первый раз — физически, второй — духовно. Мы испытали третье рождение — стали настоящими военными людьми. Мы познали, что война — это не романтика приключений, что героика в ней так же буднична, как буднична и сама настоящая жизнь». Арсений Васильевич сумел ярко отобразить свои чувства и мысли при первом боевом крещении. Это рассказ о том, как мужали, приобретали военный опыт и выполняли свой интернациональный долг наши летчики в жарких степях Монголии.

---

Несколько секунд пленный стоял в задумчивой растерянности. Потом с вызывающей улыбкой посмотрел на нас и заговорил на чистейшем русском языке;

— Вы думаете, что я дурак и кончу жизнь самоубийством? Я знаю ваши законы. Вы должны сохранить мне жизнь. Я вам пригожусь. Я бывал в Москве, во Владивостоке, в Харькове… Летал на вашем истребителе «И-15». Самолет неважный, но «И-16» хорош! Знаю, что у вас из военных школ выпускают летчиков — слабачков. Чтобы стать полноценным истребителем, нужно прослужить в строевой части не меньше двух-трех лет, а здесь у вас больше половины второго года службы…

О военных школах пленный сказал правду, тогда курсанты со стрельбами и воздушными боями только знакомились, да и летали в школах на старых самолётах, а в строевых частях шло перевооружение на новые. Поэтому летчику после школы требовалось освоить новый самолет и овладеть его боевым применением.

— Смотри, как у японцев разведка хорошо работает, — шепнул мне Василий Васильевич. Японец продолжал:

— …Знаю, что здесь у вас нет ни одного летчика с боевым опытом. А я воевал в Китае. Сбивал там ваши самолеты. И здесь уже двух завалил. Таких, как я, микадо сюда прислал больше двухсот. И скоро они с вами расправятся. А раз со мной случилось несчастье, то я к вашим услугам. Используйте меня инструктором…

— Какой нахал! — возмутился Василий Васильевич и взял меня за руку: — Поедем, комиссар! Обойдемся без этого «учителя».

Ты прав. Однако полезно посмотреть, с каким опытным врагом имеем дело. А насчет того, что у нас здесь нет летчиков с боевым опытом, — японская разведка дала осечку.

* * *

Техник Васильев ремонтировал самолет, а я лежал под крылом в тени и думал о прошедшем сражении.

Первый бой, первый бой!.. Какой ты бурный, стремительный, опьяняющий. Что главное в тебе? Кажется, все, потому что все памятно, и памятно навсегда.

Первая схватка с противником, первый бой — и я подбит! А ведь об этом всерьез я никогда не думал. Такое положение было чуждо моему сознанию. Я видел себя только нападающим. А если иной раз и приходила на ум черная смерть, то выступала она как предмет раздумий, лично ко мне не относящихся. О своей гибели я мог думать только как о героической, громкой, торжественной.

На деле же получалось совсем не так.

С трезвой, отчетливой ясностью представил я, как мог сегодня, абсолютно никем не замеченный, оказаться похороненным под обломками своего самолета.

От такой картины ледяные мурашки прошли по спине. Естественный инстинкт боязни смерти, заглушенный нервным напряжением, заговорил только сейчас, в спокойной обстановке. Видно, и страх может опаздывать. Это хорошо, что он жжет позднее. Ой, так ли?

Страх… Только сейчас я понял, что в бою не ощущал никакого страха. А что это, хорошо или плохо? Я сравнил себя с ребенком, который не опасался огня, потому что не знал, что огонь жжет и от этого бывает больно.

Человек, впервые бухнувшийся в бассейн, закрывает глаза и ничего не видит, а только ощущает воду. Так и летчик в первом воздушном бою. Он чувствует и схватывает лишь то, с чем непосредственно соприкасается, не проникая вглубь, не охватывая общей картины.

Отдельные мгновения схватки вспыхивали в памяти одно за другим, рождая множество вопросов. Но эти вопросы и отрывочные картины проносились в голове без всякого порядка, вихрем: уж очень все было необычным. Я мог приходить в восторг, изумляться, испытывать жгучую боль и гнев — анализу события не поддавались.

Уже было известно о гибели командира полка майора Николая Георгиевича Глазыкина. Его труп, без единой пулевой царапины, но сильно разбитый тупым ударом, опустился на парашюте рядом с упавшим самолетом. Я вспомнил, как напористый «И-16», сбивший двух японских истребителей, вдруг вспыхнул и летчик, выбросившийся на парашюте, был накрыт во время спуска своим же падающим самолетом…

Привязные ремни…

Я снова с большей силой, острее, глубже переживал отчаянные секунды. Видимо, такое положение в бою, когда летчик короткое время не в состоянии управлять самолетом, может возникнуть и в будущем. Причин много: потеря сознания из-за большой перегрузки, ранение, сплошные облака… Причин много, а исход один — неуправляемый самолет быстро врежется в землю. Как это предотвратить? Мне пришла мысль сделать так, чтобы самолет, переставший чувствовать летчика, сам набирал высоту. Для этого надо его отрегулировать, чтобы он не сваливался на крыло, а сам уходил ввысь.

А лобовая атака! Ее таинственная грозность, посильная якобы лишь выдающимся воздушным бойцам, перестала для меня существовать. Но главное то, что после этого боя я стал не таким, каким был еще сегодня утром. Понюхал пороха в бою, глянул смерти, в глаза. А встреча со смертью, какой бы быстротечной она ни была, опаляет человека. После такого свидания он либо становится крепче, либо сдает, слабеет. Все зависит от того, как он морально подготовлен к такому испытанию.

Над аэродромом опустились сумерки. Разорвались и погасли зеленые ракеты, возвещая конец первого дня нашей боевой жизни.

После разбора первого нашего боевого дня мы пошли на ужин.

Столовая находилась недалеко от стоянки самолетов. Палатка с продовольствием и посудой, две походные кухни и разостланные на земле скатерти — вот и все ее убранство. Усаживаясь на земле, летчики подгибали ноги калачиком. Комарья было так много, что казалось, это гудят вражеские самолеты.

За ужином мы узнали, что в прошедшем бою с японской стороны участвовало 120 истребителей, с нашей — 95. Враг потерял 31 самолет, мы — только 12.

Первый шаг сделан.

Совесть — сильнее смерти

Летчики эскадрильи быстро наращивали боевой опыт. Однако во фронтовом небе мы были только что оперившимися птенцами. В своих отрастающих боевых крыльях уже чувствовали упругую силу, но еще далеки были до познания всех тонкостей воздушных схваток.

Враг имел численное преимущество в истребителях и летал большими группами. К тому же все японские летчики прошли школу боев в Китае. Мы же пока могли противопоставить им только неукротимое желание победить и бдительность на земле и в воздухе.

Радио у нас не было. И чтобы противник не застал нас врасплох, мы с рассвета и до темноты почти не вылезали из самолетов. Дежурили. От палящего солнца над кабинами смастерили навесы — подобие зонтов. И сейчас, хотя кругом зной, под полотняной крышей прохладно. Я даже читаю газету.

Ко мне подошел техник Васильев и спросил:

— Нет желания попить холодной водички?

— Откуда она?

— Выкопал погребок. За ночь остыла. И вот уже середина дня, а она ледяная.

С великим наслаждением я напился прохладительного напитка, привезенного за сорок километров с реки Халхин-Гол.

— Хороша водичка, эликсир жизни! Кудесник ты! — с благодарностью сказал я Васильеву.

Вскоре мы поднялись в воздух наперехват вражеских самолетов.

* * *

В этом сражении, как и в предыдущих, наш плотный строй сошелся на встречных курсах с таким же плотным строем японских истребителей. Начало битвы напоминало кулачный бой — стенка на стенку. После первой же атаки боевые порядки истребителей рассыпались Гигантский клубок из самолетов, сверкая огнем, забушевал в небе. Потом, словно не выдержав накала, распался и растекся в синеве ручейками.

Мне пришлось преследовать одиночный истребитель. Извиваясь, как вьюн, он ускользал из моего прицела и приближался к государственной границе. Перелетать ее нам не разрешалось. Я торопился с атакой и из-за спешки попал под меткую очередь японца. Это меня разозлило, и я с еще большей решимостью пошел было снова в нападение. И тут, откуда ни возьмись, появился «И-16» под номером «05» и резко помахал крыльями, требуя, чтобы я пристроился к нему. А как же с самураем? Но самолет еще резче качнул крыльями.

Такие сигналы могли подавать только командиры и комиссары эскадрилий и полков. Я пристроился к незнакомцу. Тот сразу же помчался за врагом и открыл по нему огонь. «Не попадешь же, далеко», — мысленно упрекнул я товарища.

Красные и зеленые нити, заструившиеся вокруг противника, заставили его метнуться в сторону. Я за ним, но «И-16» снова резко и коротко махнул крыльями и продолжал полет по прямой.

Не одобряя маневр своего ведущего, я нехотя выполнил его команду. Скорее всего из любопытства, чем подчиняясь: мне, как комиссару, тоже было дано право махать в воздухе крыльями. Верно, у меня не было уверенности, что я, имея это право, поступлю правильно, не выполнив команду этого «И-16».

И действительно, метнувшийся в сторону японец затормозил, уменьшил скорость. Мы же, продолжая полет по прямой, этим воспользовались и настигли его еще до реки. Правда, он оказался чуть в стороне от нас, но стоит немного довернуться — и враг будет в прицеле. И сделать это, как мне казалось, надо быстрее.

К сожалению, мой ведущий не торопился с атакой. И противник, видя, что его пока никто не тревожит, продолжал лететь на всех парах. «Уйдет! — забеспокоился я, увидав впереди зеленую пойму Халхин-Гола. — Чего же медлить?»