Илья Носырев - Карта мира

• Название: Карта мира
• Автор: Илья Носырев
• Издательство: ФОРУМ
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2006
• ISBN: 5-91134-018-6

Что за время на дворе? Законы физики отменены, вместо них на Земле действуют законы волшебства. Только заглянув в календарь, можно понять: век на дворе-то уже тридцатый… Мужичье жжет ведьм, засиживающихся до поздней ночи в Интернете. Поэты сравнивают свои душевные терзания с ошибками на жестком диске. Эстет-маркиз, большой поклонник де Сада, по ночам превращается в анатомически отвратительное чудовище и опустошает собственную деревню. Ожившие мертвецы ведут классовую борьбу, а правительство призывает относиться к нежити по возможности политкорректно!

Рыцарь Рональд и монах Иегуда, прозванный Слепцом за дар теплового зрения, должны продраться сквозь фэнтезийный абсурд, который на поверку оказывается… абсурдом современной жизни. «Нам не понять этих людей: они мыслили ограниченными категориями своего жестокого XXI века», — вздыхает монах.

«Алиса в стране чудес», написанная историком, — страшная… и страшно комичная.

---

— Все, барин, под лошадь прятаться начну, — Полифем покраснел до самых ушей. — Говоришь невесть что, понапрасну Гнидаря изобидел. Говорю ж тебе: еройства никакого в моих делах не было… Дума у меня одна всего, хотя и сильная — куда мне там за Гнидарем угнаться…

Он смотрел на Рональда и ухмылялся, морщинистый, хоть и вовсе не старый, со сломанным носом и разрезанным с одной стороны ртом. От загара его лицо было черно, жилистые руки напрягались и двигались, едва поспевая за (Мыслями. Похвалы Рональда его явно обрадовали.

— Хотел я, чтобы люди красиво жили! Не красиво в том смысле, что в шелках и бархате купались — а красиво, с землей в согласии, а не как кошка с собакой. Земля, она вон какая прекрасная, и люди изначально не обезьяны какие… И Рим мне не нужен, и богатства его незачем — я хочу, чтобы люди не страдали больше, а если страдали, так от причин природных, с которыми не во власти человеческой бороться. Жить нужно — полной грудью жить, не как эти мертвецы из Муравейника и не как эти разъевшиеся дохляки, которых в Риме считают живыми и благородными. А там, глядишь, и с османами сразимся — и из-под их власти народы освободим. Смотришь — и весь круг земель зацветет… Я ж неграмотный — а если бы сюда еще грамоту приложить — чего бы понастроили! И на другие звезды летали бы, и от болезней детей спасли бы, и все, что в сказках нам про минувшие времена, опять сумели бы…

Его руки рисовали звезды и корабли, к ним плывущие, а в единственном глазу сиял огонь, разгоравшийся все ярче, — нет, пожалуй, не огонь — свет, а Рональд глядел не отрываясь и поражался. Современники наверняка запомнят Полифема обычным разбойником — даже если восстание и победит, что почти фантастика, то историки Вечного города, попрятавшиеся в своих каморках, все равно сохранят образ кровавого недоумка, говорящего на деревенском наречии и вырывающего дворянам кадыки. Но пройдет века два, и мысли этого человека, простые и заурядные в сравнении с изысками столичных мыслителей и в то же время вершина для того, кто и писать-то никогда не научился, оценят по достоинству, пусть и с немалой усмешкой… «Кто был святым, кто был отступником — не скажет современник мрачный», — мысленно цитировал он лучшее стихотворение Гнидаря.

Чаща вдруг кончилась, и кони, цокая копытами, вышли из лесу на обширную поляну. В центре ее стояло глинобитное строение, размерами сопоставимое с самым большим кварталом Рима, а вокруг него ютились сотни палаток: шумели людские голоса, курились костры, дети ревели на руках у матерей, охотники волокли туши кабанов и оленей.

Мертвецы вперемежку с живыми оживленно строили свободную от власти сеньора жизнь.

— Вот он, Муравейник, приехали.

Снаружи это был какой-то хлев, ей-Богу, правда, хлев громадных размеров. Глиняная мазанка, круглой формы, похожая на коровью лепешку размером с целый город; сверху ее зачем-то перетягивали канаты. У Муравейника не было ни окон, ни четкой грани между стенами и крышей — все как-то скруглялось и не имело углов, единственная деталь правильной формы — квадратный вход — была украшена вполне первобытным орнаментом — меандром, волнистыми линиями.

— Запасайтесь провизией, — посоветовал Полифем. — Внутрь пойдете одни.

Иегуда кивнул, спешился и пошел беседовать с крестьянами о ценах на съестное, веревки и всякую необходимую утварь.

ГЛАВА 17 Муравейник

Разверстый в боку Муравейника зев, единственный вход и выход, поглотил их. Полифем и прочие их спутники посмотрели на них с явным сожалением и молча разошлись.

Рональд последний раз оглянулся на дневной свет за спиной — и поразился, насколько же странно виден из коридоров Муравейника окружающий мир. Деревья, кусты и трава распались на отдельные линии, увиденные под неожиданным углом… На такое лучше было вовсе не смотреть — и Рональд продолжил свой путь вслед за Иегудой.

По веревкам они спустились в жерло разверстого в полу колодца. По слухам, самая важная часть Муравейника находилась неглубоко под землей, а форму он имел почти шарообразную, точно пчелиное гнездо — снаружи видна была только половина этого шара.

Было довольно светло, как ни странно, — стены светились. Мраморный пол скользил под ногами, словно гладь океана. Коридор, по которому они шли, все расширялся. Прошло каких-то полчаса, и он превратился в огромное поле, простиравшееся до горизонта и, уж конечно, гораздо большее, нежели Муравейник.

— Какая-то чертовщина, — небрежно заметил Рональд.

— О, будь готов ко всему в этом странном месте, — кивнул Иегуда. — И всегда говори себе: это только цветочки. Только цветочки. Тогда будет легче.

Они продолжали путь, и воздух вокруг них понемногу конденсировался и уплотнялся в стены — они сами не заметили, как вновь оказались загнанными в тесные рамки коридора. Вздохнув, они присели и перекусили, а затем отправились дальше.

Глиняные стены коридора, странно дисгармонировавшие с мраморным полом, были покрыты сетью трещин, В пауки оплетали их своей паутиной. «Тьфу, керамика», — почти с ненавистью думал Рональд, глядя на то, как коридор, по которому они идут, вливается в новый, тот — в третий, и так — сколько еще лет и зим?

Иегуда шел уверенно, прижимая руку к груди. Под его плащом что-то слабо светилось и изливалось нежной музыкой.

День, ночь — все привычные понятия потерялись в этой паутине коридоров: они словно нарочно избегали прямого пути, поворачивая через каждые два метра. Рональд начинал верить, что они с Иегудой выписывают какую-то вязь арабских букв, двигаясь по подсказкам Карты. И даже если впереди был длинный коридор, ведущий к загадочно сиявшему свету, Иегуда непременно старался свернуть. Так шло время — словно тает айсберг — годы, замороженные и спрятанные здесь, разливались широким потоком.

Глина стен, казалось, потихоньку вползала Рональду в голову и подчиняла своей форме его мышление. Казалось, нет больше никакого мира за пределами Муравейника — вся прежняя жизнь стала тусклым воспоминанием, являющимся днем о сне, который ты не запомнил.

— Не могу больше, — сказал Рональд и сел прямо на пол.

— Ничего не понимаю, — невпопад отвечал Иегуда. — Я не чувствую Карты, не могу услышать то, что она мне говорит, — вот поэтому-то мы и плутаем так странно. Я смотрю внутрь себя и не могу понять, по какой из струн она пытается провести своим пальцем. Бремя от времени возникает ощущение, что вот уже было понял что-то, ухватил мысль за хвост — но она тут же выскальзывает. Мне нужен знак.

Он остановился и закричал, глядя в высокий потолок:

— Знак!! Черт побери, знак!!!

Эхо раскатилось по зале и подозрительно быстро смолкло, точно ему в рот вставили кляп.

Оба странника опустили головы и собирались продолжить свой бессмысленный путь.

— Смотри! — воскликнул Рональд.

Посреди комнаты лежало что-то белое, большое. Оба, не сговариваясь, стали подкрадываться к предмету, зачем-то стараясь делать это по возможности бесшумно.

Это был эллипс белого цвета, очень сильно напоминающий яйцо. И лежал он не просто так, а явно с каким-то нехорошим намерением. Это Рональд понял с первого взгляда. А еще он сразу же ощутил зловещую свою связь с этим предметом, родство. Не все было так просто.

Яйцо скрывало какую-то тайну, может быть, ради которой они и проделали столь долгий путь. Граф подошел ближе и заметил, вернее почувствовал, поскольку зрением этого было не увидеть — внутри предмета идут какие-то очень быстрые и очень значимые для него процессы. Крупинки белого материала, из которого он состоял, превращались там, внутри, в клетки — вот что рыцарь понял непостижимым способом. Предмет начинал трястись и вибрировать, а потом вдруг застыл, словно задумался.

Они подошли ближе. Рональд погладил упругую оболочку руками: странно, яйцо производило впечатление живого существа, зловещего, нечистого и неприятного. Оно даже цвет поменяло: стало грязным, кроваво-серым.

— Пойдем отсюда, — сказал Иегуда.

— Да-да, — согласился Рональд, но не успел сделать и шага, как яйцо стало подпрыгивать на месте, словно болонка, кидающаяся на людей. Рыцарь выхватил меч и рубанул по скачущей дряни так, что та отлетела к стене и затихла.

— Вот и все, — сказал Иегуда. — Ну, и к чему был этот знак? Эх, судьба, неужели ты не можешь хоть раз послать не что-нибудь удобочитаемое?

Яйцо, впрочем, шевелилось — видимо, знак еще не был явлен полностью. Но это Рональду внушало скорее тревогу, чем надежду.

Они подошли ближе. Рассеченный бок существа кровоточил слизью. Он заживал — странно и непонятно: заживал человеческим лицом — на гладкой поверхности прорисовывались нос, глаза, губы. Лицо усмехнулось и попыталось укусить Рональда за ногу белыми холеными зубами.

Вне себя от страха и омерзения граф рубанул по яйцу снова — и еще, еще, еще. Гадкая тварь, вся израненная, отскочила в сторону, а из кровоточащих разрезов появились: лошадиная нога, крыло, звериная лапа, человеческая голова, куст крапивы. Предмет вырос в размерах и двигался с большей уверенностью, опираясь на обретенные конечности и судорожно бия по земле крылом.