Семен Бронин - История моей матери

• Название: История моей матери
• Автор: Семен Бронин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Он стал, как было сказано, открыто ревновать ее - будто политическая неблагонадежность неизбежно влекла за собой ненадежность иного рода. Может быть, она была отчасти виновата в его ревности, но если она и изменяла ему, то, конечно, не телом, а душою, начавшей грустить и тосковать по обычным человеческим радостям...

Она встретилась с проезжавшим через Шанхай Гербертом: они с Кларой работали по соседству, в Северном Китае. У Герберта было два часа до поезда, и они провели их в европейской части города, в чайном домике, где пьют одну и ту же заварку до десятых промывных вод, сохраняющих густой вкус чая, от которого в конце концов кол встает в горле. Герберт был весел и доволен жизнью: будто сбросил с себя груз, обременявший его прежде.

- Мы по-прежнему вдвоем,- поведал он ей едва ли не в первую минуту встречи.- Клара развелась с мужем...

Муж Клары был из того же ведомства, что и все они, и Герберт до ее развода тяготился своим мнимым "предательством" и двусмысленностью их отношений. Они сидели в Мукдене и "обслуживали" несколько "точек": Герберт разъезжал по Маньчжурии и собирал материал, Клара передавала его дальше. Главным поставщиком товара был Рамзай и его группа.

- Ты должна его знать,- сказал Герберт.- В Москве он был Паулем. Твой сосед по коридору.

Рене обрадовалась, хотя и постаралась скрыть это.

- Но он ведь собирался в Японию? - сказала она - как нечто само собой разумеющееся.

- А ты откуда знаешь? - лукаво спросил он. Рене отмолчалась: не говорить же, что она видела в руках Луизы справочник по Японии, а Герберт подтвердил, что Рамзай действительно собирается в Токио.

- Твой шеф был у нас недавно,- вспомнил он.- Имел с ним крупный разговор, после которого Рамзай неделю ворчал и чертыхался. Они вообще не в очень хороших отношениях с твоим,- предупредил он ее - на случай, если она этого не знала.- А мы жалеем о Рамзае,- искренне посетовал тот.- Лучшего товарища и более приятного в обращении человека представить себе трудно...-И Рене невольно сравнила его настроение и их образ жизни со своими собственными, и в душу ее вкралось нечто похожее на зависть и сожаление...

С этими чувствами, засевшими в ней, как заноза, она вернулась к Якову, с нетерпением ее ждавшему: была срочная работа, и он не находил себе места.

- Что так долго?! - спросил он, едва она появилась на пороге: он не выносил промедлений и ожидания - и глянул неодобрительно.

- Встречалась с Гербертом,- с независимым видом, слегка отчужденно ответила она и прошла в спальню переодеться - вместо того, чтобы с порога кинуться к исполнению своих обязанностей...

Яков призадумался. Он не зря хвастался интуицией: у него был почти звериный нюх на всякое изменение отношения к нему, на уклонение, если говорить политическим языком, от проводимой им линии,- но, будучи чуток, зорок и проницателен (он сразу понял, что пришла другая Рене, нежели та, что ушла из дома), он, как многие теоретики и идеологи, был способен лишь к грубому, приземленному объяснению событий. Он заподозрил ее во флирте с Гербертом.

- Ты знала его раньше? - спросил он, нащупывая, как ему казалось, истину.

- Мы жили в Москве в одной гостинице,- отвечала она, поняв, куда он клонит.- Он ухаживал за Кларой. Сейчас они вдвоем в Мукдене.

Яков загадочно улыбнулся и натянуто пошутил:

- Женщины любят уводить мужчин от своих приятельниц.

Рене оторопела:

- Заподозрить меня в этом?! Когда я беременна?!. Яков, ты совсем не знаешь женщин!..

Так он и было: Яков был очень неловок и нескладен в обращении с женским полом - но говорить этого не следовало. Ни один мужчина не захочет в этом признаться, но решит, что за этим попреком таится нечто иное, более серьезное и потому умалчиваемое. Он наградил ее памятным взором и насупился. Она не обратила на это внимания, потому что ей хотелось поскорее узнать другое:

- Рядом с нами работает Рамзай?

- Работает,- отчужденно согласился он, думая о своем.- До меня он был в Шанхае - я сменил его. Ты этого не знала?

- Откуда? Ты же не говорил этого.

- Я не все говорю, что знаю.- Он хотел уклониться от лишнего, как ему казалось, разговора, ей же хотелось во что бы то ни стало его продолжить:

- Я его знала в Москве как Пауля.

Яков снова насторожился: начал понимать, откуда дует настоящий ветер.

- Он не Пауль, а Рихард. Рихард Зорге... Ты с ним тоже в одной гостинице жила?

- В соседних номерах,- отвечала она с легким вызовом в голосе.

Двери соседних номеров и известная амурная репутация Зорге - пылкое и испорченное воображение Якова дорисовало все прочее.

- И ты не была тогда беременна,- прибавил он, криво усмехнулся и окончательно утвердился в своих подозрениях. Она глянула с иронией, но решила пропустить мимо ушей и это.

- Герберт мне сказал, что ты ездил к ним в ноябре,- это правда?

Голос ее звучал нейтрально и бесстрастно, но для Якова это была лишь очередная уловка - ему было ясно, что Рамзай был его предшественником не в одном только в Шанхае.

- Ездил,- и глянул с непримиримым осуждением: это была его манера выказывать свое недовольство - одинаковое, чем бы оно ни было вызвано.- У нас был серьезный разговор на общие темы, и я составил докладную Центру. Меня, собственно, и направили туда для этого... У нас выявились серьезные разногласия. Вернее, не у меня с ним, а у него с генеральной линией.

- И в чем они заключались, я могу спросить? - внешне невинно, но на деле уже сердито спросила она.

- Кое-что могу и сказать,- с расстановкой сказал он и, взвешивая откровения, продолжал с менторской дикцией: - Он считает, что линия Коминтерна, начиная с 1929 года - с тех пор, как из его руководства ушли правые с Бухарином, с которыми он сотрудничал, сводится главным образом к обеспечению существования СССР, а значение активности компартий на Западе принижается и ограничивается. Критиковал недостаточную активность нашей внешней политики, наше вступление в Лигу Наций. Это означает, что в оценке политики Коминтерна он занимает явно неустойчивую позицию, уклоняясь вправо от линии партии и недооценивая роль и значение СССР как базы мирового коммунистического движения, и одновременно выдвигает "ультралевые" требования активизации коммунистического движения на Западе...

- Ты все это написал в докладной?

- Конечно,- сказал он - как само собой разумеющееся.- Я цитирую себя почти дословно.

- А это обязательно надо было делать? - с наигранным легкомыслием спросила она, но Яков не допускал легковесности в идеологических спорах особенно теперь, когда они поссорились.

- А ты как думала? - вскинулся он.- Речь идет о принципиальнейших вопросах - какие тут могут быть скидки и приятельские поблажки?!

- В условиях, когда мы воюем в тылу врага и подвергаемся ежедневной опасности?..

- Что ты говоришь?! - еще больше изумился он.- Какое это имеет отношение к принципам?! Что за дикость вообще?!. Элли, я все больше начинаю думать, что ты плохая марксистка!..

Он не в первый раз говорил это, но теперь это был приговор: не вспышка гнева, а обдуманное и выношенное решение - Яков такими словами не кидался. Она же вышла из себя: мужчин и идеологов она никогда не боялась.

- А у тебя женщины вообще были когда-нибудь хорошими марксистками, как ты говоришь?!

Он поднял голову: не ожидал от нее нападения - отвечал с вызовом:

- Почему же нет? Моя жена, например...

- Бывшая или она и теперь ею остается?..- Он промолчал: понял, что перегнул палку.- Зато она с тобой сюда не поехала! Потому что умная, а не дура, как я!

Он покривился, спросил с двусмысленной улыбкой:

- Ты считаешь, что помогать мировой революции - значит быть дурой? - И вид у него был такой, будто он заглянул в бездонную пропасть.

Она помолчала, собираясь с мыслями: за десять минут разговора они чуть ли не дошли до разрыва прежних отношений.

- Если бы я так думала,- по-прежнему зло сказала она,- то сидела бы не здесь, а в Сорбонне и изучала бы римское право. И не думай, что я жалею об этом! Я ни о чем вообще не жалею!..- Но Яков уже оставил идейную стезю и вернулся на интимную.

- Значит, это был Рихард? - не слушая ее излияний, поправился он.-Извини, я подумал на Герберта. Он, говорят, хороший парень...

Глупость и неуместность его слов, вместо того чтоб оскорбить и обидеть еще больше, только отрезвили ее - она поглядела на него едва ли не с сочувствием: ревность ослепляла и туманила ему голову. Но ее задело другое:

- Яков, ты можешь вообще думать и говорить о женщине иначе как о предмете сексуальных домогательств? Или для тебя они все существа второго сорта?

Он почувствовал, что его загоняют в тупик: женщины не были его сильной стороной - и прибегнул к запрещенному приему: чтобы взять свое и отыграться.

- Почему же?.. О Сун Цинлин я так не говорю. И не думаю,- и улыбнулся едва ли не с победным превосходством...

Так. Номер два в его послужном донжуанском списке. Сначала первая жена, потом вдовствующая императрица. Но теперь у него за спиной была разведка, он чувствовал себя прикрытым ею и мог беспрепятственно использовать свою козырную карту и мстить ревностью за ревность...