Бернар Клавель - Пора волков

• Название: Пора волков
• Автор: Бернар Клавель
• Издательство: Издательство «Художественная литература»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1979

Действие романа разворачивается во Франш-Конте, в 1639 году, то есть во время так называемой Десятилетней войны, которая длилась девять лет (1635 – 1644); французские историки предпочитают о ней умалчивать или упоминают ее лишь как один из незначительных эпизодов Тридцатилетней войны. В январе 1629 года Ришелье уведомил Людовика XIII, что он может рассматривать Наварру и Франш-Конте как свои владения, «…граничащие с Францией, – уточнял Ришелье, – и легко покоряемые во всякое время, когда только мы сочтем нужным».

Покорение Франш-Конте сопровождалось кровопролитными битвами. Против французов, чья армия была подкреплена отрядами жителей Бюжи («серых»), немецких, шведских, швейцарских и других наемников, выступили регулярные войска испанской провинции Конте и партизаны (секанезцы – сокращенно – «канезцы»), предводительствуемые зачастую неграмотными командирами, самым знаменитым из которых был Пьер Прост, по прозвищу Лакюзон (что на местном диалекте означает «забота»).

Франш-Конте всегда стремилось к независимости, которую и обеспечивали ему договоры о нейтралитете; но договоры эти то и дело нарушались королями.

Роман ни в коей мере не претендует на историческую достоверность; его можно рассматривать скорее как один из эпизодов известного в истории преступления, содеянного королем Франции и его министром, а главным образом как рассказ о человеческих злоключениях, актуальный, увы! на все времена.

---

Нет, быть этого не может. Слишком расплывчатое это понятие – рассвет, и не может оно означать миг его смерти.

Подсознательно он ждал какого-то события, которое снова прибило бы его к берегу жизни. Никогда раньше не склонный к мечтаниям, теперь он пытался представить себе, что может вытащить его отсюда. Долгое время ничего не приходило ему в голову. И вдруг в нем точно прорвалась плотина, и волна видений затопила его. Вот появился стражник Вадо, который защищал его в суде: он выкрадывает у товарищей ключи, освобождает Матье и бежит вместе с ним на лошадях, стоящих наготове во дворе. И старик солевар вовсе не умер. Узнав, что Матье приговорили, не выслушав его показаний, он в ярости оглушает стражников и освобождает узника. А вот Мальбок, спасенный черными всадниками в тот миг, когда он поднимался на виселицу, приходит за Матье. И наконец возвращается Добряк Безансон с беженцами и осаждает ворота города. Матье слышит, как Безансон кричит ему:

«Это я – Добряк Безансон!.. Иду!.. Держись, старина!..»

А вот на город нападают французы и «серые» и освобождают всех узников. Или же Антуанетта, раскаявшаяся в том, что приговорила Матье к смерти, насылает порчу на стражников. И Матье видит, как он бежит вместе с ней. И снова чувствует ее тело, каким познал его в ту ночь, когда они рвали омелу.

Видения проносились так стремительно, что у Матье кружилась голова. Руки и лоб опять стали влажными. Он шарил глазами по темным углам камеры и внезапно наткнулся на предмет, которого дотоле не замечал. Предмет этот находился за дверью, в уголке, где лежала куча подгнившей соломы. Матье пришлось лечь на живот и до отказа натянуть цепь, чтобы добраться до него. Кончиками пальцев ему удалось подкатить по соломе этот кусочек дерева; он зацепил его и поднял к свету.

Но тотчас же отшатнулся и подальше отбросил от себя деревяшку. Это оказалась маленькая, неумело сработанная виселица с болтающейся на ней фигуркой. Дрожа как в лихорадке, Матье отвел было глаза, но какая-то не подвластная ему сила неодолимо притягивала его взгляд. Медленно, почти против воли, он протянул руку и поднял виселицу. Фигурка повешенного качнулась два-три раза и замерла. Матье сжал ее указательным и большим пальцами. Повешенный был влажный и холодный. Матье понюхал и уловил запах заплесневелого хлеба.

Если хлеб еще влажный, если крысы не съели его, значит он здесь недавно. И значит, это Мальбок смастерил виселицу и вылепил повешенного. Рассмотрев его ближе, Матье заметил, что фигурка висит на толстой шерстяной голубой нити того же цвета, что и колет Мальбока. Зачем же свою последнюю ночь он потратил на то, чтобы изобразить собственную смерть? Знал ли он, что Матье окажется здесь вслед за ним? Может, хотел оставить Матье памятку? Для того, чтобы его запугать или чтобы придать мужества?

Так Матье ничего и не понял. Он не отрываясь глядел на освещенную светом виселицу, ее угловатая тень плясала на глинобитном, усыпанном соломой полу.

Заслышав в коридоре грохот сапог, Матье схватил виселицу и спрятал под подстилкой, точно бесценное сокровище.

Вошли стражники. Они принесли ему кувшин воды, четвертушку хлеба и кусок сала.

– Больше ничего не нашлось, старина. Но стражник Вадо посылает тебе вот это. А уж ты его знаешь и понимаешь, что такое для него выпивка. Матье взял фляжку.

– Спасибо, – пробормотал он. – Передайте ему от меня спасибо…

Другой стражник протянул ему небольшое металлическое распятие и сказал:

– А это кюре прислал тебе, чтоб ты мог, ежели хочешь, помолиться. Вернешь ему завтра утром, когда он придет тебя исповедовать… Он всегда так делает.

Матье снова поблагодарил и, видя, что они собираются уходить, спросил:

– А что же все-таки значит помилованье-то? Стражники переглянулись, и тот, который был поприветливей, сказал:

– Чтоб мне провалиться, тогда тебя не вешают… Просто остаешься в тюрьме до самой смерти.

Они помедлили с минуту и молча вышли; немой запер за ними дверь. Пламя факела, заплясавшее от движения воздуха, раскачало прямоугольник света на полу. Матье поставил посередине распятие на массивной подставке, – в точности такое же носил с собой отец Буасси, чтоб служить мессу. Правда, это было повыше и из желтого металла, а распятие отца Буасси – из белого.

Прошло много времени, прежде чем Матье решился съесть хлеб и сало. Жевал он медленно. Давненько он не ощущал вкус сала во рту. Хлеб не был ни засохшим, ни заплесневелым, и, наверное, в нем хватало пшеничной муки. Напиток тоже был вкусным. Матье выпил несколько больших глотков, и приятное, тепло разлилось у него внутри, посылая кровь в самые кончики пальцев хоть и потных, но ледяных рук и ног.

Матье доел сало, но у него оставался еще большой кусок хлеба, и он положил его на свет, уберегая от крыс. Потом достал из-под соломы виселицу и поставил ее позади распятия, которое оказалось вдвое меньше нее.

Теперь он уже ни о чем не думал – верно, начало действовать спиртное. Он смотрел на Христа, на повешенного, а за ними уже появлялись безмятежные картины детства, смыкавшиеся теперь с последними его днями. Картины, в которых самые мучительные мгновения жизни имели почти тот же цвет и вкус, что и минуты радости. Картины, в которых спокойное лицо и светлые глаза отца Буасси возникали все чаще и чаще, пока проходили первые часы этой ночи. После того, как Матье покончил с едой, тишина, казалось, сгустилась еще больше, и малейший шорох соломы разносился громко, как треск горящего кустарника. Много раз перед глазами Матье возникали большие костры, и он явственно чувствовал их запах, гуляющий по дорогам вместе с влажным октябрьским ветром. Он сам нарочно шуршал соломой, стараясь прогнать гнетущую тишину, и вдруг замер. Задержал дыхание, насторожился. Где-то глубоко-глубоко под землей раздавался стук.

Сердце Матье сразу затопила надежда. Кто-то рыл ход, чтобы освободить его. Быть может, Безансон, а может, стражник или другие узники? На мгновенье кровь закипела в его жилах. Ему стоило немалых усилий успокоиться и вслушаться получше. Он улегся на бок и, раздвинув солому, приложил ухо к земле. Звук доносился оттуда, ритмичный и настойчивый.

Слишком ритмичный и слишком настойчивый. Матье понадобилось всего несколько минут, чтобы определить его. Эти удары, похожие на пульс здорового человека, производил насос соляного колодца. Матье не раз видел его – огромное колесо в три человеческих роста, движущее рычаг из цельного ствола дерева. Перед его глазами возник свод подземелья, где дни и ночи работает этот насос, приводимый в движение водой канала, берущего начало от Фюрьез. Подземная галерея, должно быть, доходит до самой тюрьмы. Там, как раз под камерой, другой каменный свод. Если бы Матье мог копать, он попал бы в катакомбы солеварни. А оттуда без труда вышел бы к руслу реки, и ему оставалось бы спуститься или подняться вверх по течению, чтобы выйти из города. Помимо воли ногти его принялись царапать сырую землю, но холод впившегося металла тотчас напомнил ему о цепях. Прежде чем рыть, надо от них избавиться. Он снова попытался раскачать вделанное в стену кольцо, но силы его иссякли. Он тотчас покрылся потом, опустил руки и, задерживая дыхание, стал вслушиваться в стук насоса – живого сердца земли.

Теперь звук этот казался ему оглушительным. Он нарастал внутри Матье, точно эхо под каменными сводами – только в десять, в сто крат сильнее. И возница уронил голову на колени, зажал уши руками, стараясь укрыться от этого стука, отбивавшего, как ему мерещилось, ритм жизни. Жизни и свободы, которые заказаны ему навсегда.

36

Наконец Матье заснул, прислонившись к стене, уперев подбородок в согнутые колени. Проснулся он внезапно и с таким чувством, будто падает в бездонную пропасть. Ему даже показалось, что он закричал. Но нет, безмолвие оставалось столь же гнетущим, и нарушал его лишь стук насоса, который и шумом не назовешь. Когда Матье открыл глаза, взгляд его упал на освещенный прямоугольник, где в свете факела плясали искаженные тени виселицы и распятия. Он не мог оторвать от них глаз, одновременно вслушиваясь в глухой стук, поднимавшийся из недостижимых недр, которые он так явственно себе представлял. Какую-то минуту подземная галерея неотступно стояла перед ним, потом он снова увидел виселицу и, как завороженный глядя на нее, медленно поднес руки к горлу. В день, когда он сорвал омелу, шнурок больно резанул ему затылок, и сейчас пальцы его тщетно пытались отыскать след того пореза.

Напрасно старался Матье понять, как долго он спал, – ничто не указывало на течение времени. Свет факела не стал слабее, но ведь тюремщик мог сменить его, покуда Матье спал. И он подумал, что потерял, быть может, несколько часов жизни, которую оборвет приближающийся рассвет. При этой мысли тоска пронзила Матье с новой силой, и он подумал, что часы сна все же помогли ему сократить муки страха. Не лучше ли было бы проспать до самой зари? И чтобы стражники пришли бесшумно и отнесли его, спящего, на место казни. А можно ли, если тебя повесят во сне, проснуться сразу в мире ином?