Янка Брыль - В Заболотье светает

• Название: В Заболотье светает
• Автор: Янка Брыль
• Жанр: Русская классическая проза

---

"Интересно, это тоже из требника или уже доморощенная мудрость? подумал я. - И какое тут нужно особо умное начальство, чтобы распознать тебя, такую птицу? И о сынках твоих я тоже кое-что знаю..."

Неприметно надвигалась ночь. С потемневшего низкого неба посыпал мокрый, ленивый, докучный снег.

- Только грязи прибавится, - ворчал сквозь мокрые усы Бобрук. - И на небе порядка нет. О-хо-хо!..

Лошадь тащилась еле-еле, будто назло.

- Колхоза у нас еще нет?

- Пока что, слава богу, тихо. Только вот в Кленове затеяли с весны. А в Понемони, так там сразу после войны.

- Ну, и как там живут, в колхозе?

- Живут... В Понемони, говорят, по два килограмма дали на этот самый трудный день. А правда ли, нет ли...

- А как по-вашему: правда?

- Я не говорю, что неправда...

- Так что же: мало это или много?

- Я не говорю, что мало...

- А что?

- Один бог свят ведает, что будет и как будет... Ну, ты, ползешь, дохлятина!..

Я достал папиросу и решил помолчать. Но тут на Бобрука нашел, как говорится, стих - разворчался:

- Один бог свят ведает, я ж говорю. Вы человек бывалый, сами знаете, что на свете делается. Кипит, как в котле. Еще, сказывают, не все кончено...

- А кто сказывает?

- Да никто... так говорится...

- Ну, а почему же так говорится?

- А кто его знает!..

- Вот вы же так говорите.

- А что я говорю? Что мне говорить? Ну, ты, дохлятина, пошла!..

Сзади загремели колеса. Кто-то догонял нас на добром, видать, коне. С разгона этот добрый конь уперся грудью в задок нашей телеги. Он горячо дышал мне в затылок и щеку, а потом, балуя, схватил клок Бобруковой соломы и тряхнул ею над нашими головами.

- Эй, кто там молоко везет? Погоняй! - послышался сзади голос.

- Ячный! Дядька Степан! - вскрикнул я и, перекинув через грядку ноги, соскочил с телеги.

- Ласточка, тпрру! - скомандовал Ячный. А потом, наклонившись к самому моему лицу, узнал, толкнул рукой в грудь. - А, браток ты мой, Василь! Ермак Тимофеевич, покоритель Берлина! Ласточка, стой! Мы сейчас почеломкаемся с гостем...

Лошадь стояла и так, а я не позволил Ячному тревожить свою старость вставать, обхватил его плечи...

- Бор-родою оброс, старина, щекочет, как мокрое помело...

- А я, брат, гляжу... Подсаживайся, подвезем... Мешок? Ну, и мешок бери.

Лошадь с места тронула рысью.

- А я гляжу, - кричал старик сквозь грохот колес, - что там за Пшеничный такой объявился, что Ячного даже ночью узнал. Не Бобрук ли тебе подсказал?

Сказал с насмешкой, и, рысью объезжая Бобрука, старик молодцевато крикнул:

- Эй, на десятый день девятая верста, что передать вашим?!

Позже, когда Ласточка пошла тише и колеса перестали так грохотать, Ячный сказал:

- И все зудит, все точит, как шашель... А ты, Ермак, тоже чудило: Берлин у Гитлера взял, а сел к такому подкопаю!.. Да что вам! Ха-ха-ха! Вы же - родному батраку родной кулак - свояки!

- А сам ты, дядя, где был?

- Я? Ивана отвозил на станцию. В Минск поехал, в институт. Профессором будет Ячный - знай наших!..

- А Кастусь как живет?

- Мой Костя? В райсовете он, уже четвертый год пошел.

- А секретарем райкома кто - Павел Иванович?

Спросил, хотя знал и сам, по письмам, и о сыновьях его, и о том, что Павлюк Концевой - при панах политзаключенный - до войны был председателем нашего Понемонского сельсовета, в войну командовал партизанской бригадой, а сейчас...

- Павел Иванович, а то кто же еще! - удивился Ячный. - Павлюк в райкоме, а мой Костя в райсовете. Он у Шевченки левая рука. Романов правая, а он левая - заведующий отделом сельского и колхозного строительства. Тоже, можно сказать, заместитель председателя!..

"Профессором будет", "заведующий отделом" - какие тут слова в ход пошли! Хотел угостить старика папиросой, но он отмахнулся и насыпал мне на газетный листок добрую щепоть самосада.

- Курить так курить! Сразу почувствуешь, что дома.

3

Над Заболотьем нависла ночь.

Ячный хотел подвезти меня к самому дому, но я отговорил его и пошел пешком. Сквозь запотевшие окна хат там и сям светились огоньки. Все еще шел снег, слепил глаза мокрыми хлопьями. Земля и крыши побелели. От снега стало светлее. Впрочем, усадьбу нашу - даром что я не был здесь столько лет - я узнал бы, кажется, и с закрытыми глазами. Клен еще стоит, тот самый клен, на который мы когда-то взбирались, чтобы показать, кто громче свистит в два пальца. Хаты, из которой я ушел "в люди", теперь нет. На ее месте землянка. Рядом с землянкой новая хата, о которой мне писали Микола и Валя. Выходящие на улицу окна забиты горбылями: не успел Микола справиться до зимы. Однако уже не в землянке, а в кухонном окне горит спокойный, уютный огонек.

Когда я стукнул щеколдой новой калитки, под ноги подкатился с сердитым лаем щенок.

"Обрастает, черт, - подумал я про Миколу. - И забор, и ворота завел, и собаку..."

Но вот от кухни, должно быть с порога, послышался голос:

- Кто там?

Я шагнул в полосу света, падавшего из окна на снег, и произнес то первое слово, которое так долго не приходилось говорить вслух.

Входя в хату, старушка ухватилась сперва за косяк наружной двери, а потом, в сенцах, долго шарила щеколду. В кухне, при свете, взглянула на меня, всхлипнула и, словно еще не здоровалась, вытерла руки о фартук.

- Сыночек... хлопчик мой!.. Пришел!..

...Миколе двадцать четвертый год. Парень возмужал, уже и меня перерос. Когда он, заглянув, должно быть, в окно, вбежал со двора и мы поздоровались, мать снова всплакнула. А я увидел скрюченные пальцы Миколиной левой руки и три орденские колодки.

- Трудно покуда с такой рукой?

- Один разок клюнула в плечо, а сколько мороки. Ношусь как дурень с писаной торбой. На Черной, помнишь, за поворотом, где жил Кулеш...

Он тут же, у порога, начал рассказывать о том их партизанском бое, про самолет, перебросивший его после ранения через фронт, про госпиталь в далеком Сталинабаде - одним словом, о том самом, о чем писал еще в сорок четвертом.

- Ну что ж, - промолвил он, спохватившись, - ставь, мать, закуску на стол. А мне придется пойти Тарадру разбудить.

Микола прислушался:

- Погоди, Копейка идет! Этот достанет.

За дверьми разок, как видно под привычной рукой, брякнула щеколда, дверь приоткрылась, и в нее как-то боком или даже просто задом протиснулся незнакомый детина. Здоровенные плечи его сутулились, и голова на толстой шее выдавалась как-то вперед и вбок. Кепка была надвинута на самые глаза, но под ней никак не могла укрыться гладкая, красная рожа.

- Василь Петрович? - начал он. - С приездом!

Он даже улыбнулся из-под кепки, с вахлаковатой деликатностью пожимая мне руку.

- Сходи ты, Сергей, к своей Тарадре и тащи сюда "гусака", - сказал Микола. - Гляди только, чтоб не последки.

- Кто это? - спросил я, когда незнакомец вышел.

- Столяр, - отвечал Микола. - Шатается тут скоро год. А кто, откуда, так и не доберешься... Окна мастерит у нас. Копейка. Такая фамилия.

- Только зыркает тут исподлобья, что твой волк, - сказала мать. - А работает ну как неживой. Ты, Микола, за Валей сходил бы... А то уж лучше завтра. Тащиться ей с хутора по такой темноте, да и с дитем на руках. Завтра чуть свет примчится.

Вскоре Копейка снова по-своему - задом - протиснулся в дверь и поставил на стол "гусака" - заткнутый газетной бумагой литр самогона.

- Белорусская подстольная, - сказал Микола. - С Тарадриного завода. Как там, Сергей?

Она дешевле, - пробубнил Копейка. - И пьется лучше, особливо если два раза перегнать.

Он начал раздеваться, по-домашнему.

Пили из одного стакана, и начинала, понятно, мать.

- Ну что ж, - сказала она, - дай бог, сыночки, чтоб больше не пришлось никуда уходить. Будьте здоровы, дети!

Она выпила свою каплю и, по старому обычаю, плеснула вверх остатки.

Все плачет, - покачал головой наш партизан. - Теперь уже плакать нечего.

Выпил я, а за мной налил себе Микола.

- Изыди, нечистая сила, останься, чистый спирт, - крестил он стакан поставленной ребром ладонью. - Не прими, боже, за пьянство, прими за лекарство.

- Сдал, голубок, экзамент, в точности, - укоризненно улыбнулась мать. А еще и этот, наставничек, - гляди, как хлещет!

И правда: Копейка пил не как все люди. Подхватил как-то посудину нижней губой и опрокинул стакан, словно в голенище. Выпив, поглядел на Миколу, как будто все еще из-под кепки, и довольно блеснул глазами.

"Что за компания такая, хлопче", - подумал я, взглянув на своего. А он, еще больше повеселев от чарки, заговорил:

- Что ж, рассказать тебе о нас? Расскажу. Первое дело - это клуб. Писал я тебе, да всего не опишешь. Сам знаешь, что значит раскачать. "Что оно да к чему оно..." Но наш комсомол приналег - и готово. Стоит домик как стеклышко, - он засмеялся. - Можешь поздравить, если хочешь. Заведующий клубом.

- Ну что ж, брат, хвастай, - этим можно.

Микола понял намек.

- А этим я и не хвастаю, - показал он больной рукой на бутылку. - Это, брат, так - пережиток в сознании масс. А мы как раз "Павлинку" готовим. Шляхтич Криницкий* у нас слабоват: Иван Авдотьич никак в оглобли не влезет. Так что ты еще успеешь.