Грант Матевосян - Ташкент

• Название: Ташкент
• Автор: Грант Матевосян
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная литература
• Год: 1986

---

Софи сцеживала кровь барана, чтобы скормить собакам, — как щедрый царь, Арьял наш опрокинул пинком миску, мол, это ещё что за экономия, за скаредность такая, словно дело происходило при гостях. Кровь от забитой скотины при гостях не собирают, кровь уходит в землю, пропадает, и собакам не дают её слизывать, отгоняют, гостей стесняются, и потроха тоже выбрасывают, чтобы горожане, чего доброго, не подумали, какие, дескать, эти крестьяне жмоты, недаром поговорку такую пустили, мол: «Если крестьянин зарезал курицу — то ли курица больна, значит, то ли хозяин». Но потом Арьял всё же позволил — подставили миску, под шею подтянули, вся кровь до последней капли вылилась туда, а он и потроха самолично порубил — чтобы собаки тут потягушек не устроили, высыпал в миску с кровью, перемешал, подвинул собакам. Когда азербайджанец режет овцу, ты должен молча стать рядом и учиться, смотреть внимательно и учиться. Наши соседи азербайджанцы научили нас, что, кроме клочка красной кишки, у овцы выбрасывать нечего, но собак тоже чем-то попотчевать надо, ведь собака равный тебе в твоём деле товарищ. Даже желчный пузырь — если у тебя слабые дёсны, прополощи ещё тёплой неостывшей желчью, возьми в рот, прополощи и выплюнь — убивает заразу и укрепляет зубы, а если зубы и без того здоровые, ещё крепче сделаются. Он отделил от ножек сухожилия и тоже бросил собакам, от печени ровно половину отрезал, дал красному волкодаву. Сказал:

— Возле Шиш-Кара ещё шесть арбузов нас дожидаются, кто туда с овцой пойдёт, на обратном пути пусть прихватит…

Разрезали арбуз, младенчик тэвановский уткнулся в сердцевину, глядим, весь вымазался, так и плавает в красном арбузном соке.

Собак до отвалу накормил и говорит им:

— А ну за работу, сегодня за пастухов — вы, а у нас свадьба большая…

Все мы с сожалением отходим от свадебного стола: красный волкодав и ещё одна собака, то есть те, что считали себя арьяловскими, нехотя поднялись, отошли немножко, остановились, облизываясь, но всё же ослушаться не посмели и поплелись к своим овцам; две другие, которые считали себя собаками Другого Тэвана, то есть больше к нему были привязаны, подошли к своему хозяину, улеглись возле ног. Другой Тэван, как пришёл из села три дня назад (хлеба принёс и новую пару туфель для ребёнка), как пришёл одетый-разряженный, так и стоял — руки в карманах, даже и не подумал — дай-ка подсоблю человеку, дай-ка хоть придержу ногой скотину, а то она под ножом бьётся, мешает Арьялу.

И ребёнок, и внимательно глядящая, тяжёлая на ухо новая невестка, и арьяловская Софи, и сам Арьял, не отрываясь от дела, — сколько ни кричали, собаки от Другого не отошли, их часть отары была уже на противоположном склоне; Другой пока сам не рассердился и не нагнулся, будто бы за камнем, — присев на задние лапы, глядели. Угнанные и пригнанные обратно овцы валялись между двумя хлевами и должны были оставаться там, пожалуй, до вечера, из-за них, из-за этих овец, не уходят, думаем, но почему же тогда арьяловские волкодав и другая, почему они послушались и ушли? А эти прямо не оторвутся от ног Тэвана. Если уж говорить правду, если бы он не взял собак с собой в село, овцы бы не потерялись: приглядывала-то за ними вчерашняя школьница, тетешкала младенца и сторожила овец — под носом прямо по одной отобрали и увели. Хорошо, думаем, ещё хозяина слушаются, но в эту минуту младенчик протянул ручку — смотрим, собаки-то не ушли, присели возле старого кладбища, выглядывают оттуда. Арьял сказал:

— Плохо ты их приучил, азербайджанец, чтобы сказал своей собаке уходи, — и чтобы та села и глядела? Да ни за что.

Руки всё так же в карманах, Другой поднял красивое лицо и похлопал глазами:

— Что же мне делать, если они, как дети, за подол цепляются?

— Не знаю, но сделай так, — сказал, — чтобы из-за твоих псов я понапрасну рта не раскрывал.

Только это Арьял и сказал, но и этого говорить нельзя было: новая невестка в конце концов начала бы догадываться, что овцы по её вине потерялись; и Софи, наставница новой невестки и всего их хозяйства в горах глава и хозяйка, пришла с початой бутылкой водки, сунула Арьялу в рот горлышко, и новая невестка посмотрела и, смущаясь, научилась — поняла, что мужа иногда надо так, когда он с ножом в руках орудует и руки у него в крови и сам он донельзя усталый, надо самой поднести горлышко к его губам. Арьял отпил глоток и тут же зашёлся в смехе, монгольских в крапинку его глаз не стало видно — одни щелки.

— Чтоб тебя, — сказал, — обожгло ведь, в пустой желудок льёшь и не подумаешь, что три дня крошки в рот не брал. Неспелую одну мушмулу у попа сорвал, вот и вся моя еда за три дня.

Наши соседи азербайджанцы объяснили нам, что топором разделывать овцу преступление, топор крошит кость, а надо по всем косточкам-сухожилиям, играючи ножом нужно резать. Арьял отрезал два-три кусочка и:

— Долой! — сказал, — ас-становись, Караян! Голова у тебя валится с плеч…

Но Другой за дело всё равно не брался: в знаменитом своём синем костюме, руки в карманах, расхаживал возле угнанных-пригнанных овец и как-то вчуже разглядывал их, то ли овцы были какие-то не такие, то ли сам он. Муж и жена, Арьял и Софи, переглянулись и сказали друг другу без слов: что это с ним такое, если вожжа под хвост, загосподинился если, то ничего, у нас у всех такой день выдаётся, но если он свою вторую жену вспомнил, ту, что недолго с ним была, временную, так сказать, если он её вспомнил и купленный ею костюм надел, тогда мы ни при чём, и пусть он об этом сам с собою рассуждает да с семьёю брата. Софи по-домашнему, по-свойски отчитала его, пойди, мол, переоденься да возьмись за дело, но он поворотил к ней красивое лицо и посмотрел недовольно, мол, мужу своему приказывай, а потом и вовсе на бедную новую невестку, раскрасневшись, наорал — соображать, дескать, надо, утопила ребёнка в арбузе.

— Неси, — сказал Арьял Софи, — неси бутылку, просветимся. Три ночи, шутка ли, ноги наши сами, можно смазать, находили дорогу.

Он отпил из рук Софи два-три глотка, засмеялся и повалился на траву:

— Посмотрел на этот курдюк, вспомнил — курдюк, братцы, сплошной курдюк, плечо подставляешь и лицом в это самое зарываешься.

Но Другой, по всей вероятности, намерен был испортить настроение Арьялу тоже.

— Ну и что с того, что пригнал, — сказал, — чьи это?

Ну, думаем, или не своих, чужих пригнали, или не так подсчитали, но он другое хотел сказать: чьи бы ни были, пускай хозяева сами придут и разбираются, мне что. И снова поднял красивое лицо и глазами по-своему похлопал.

А Арьялу всё нипочём — смеётся осоловелый, и уж кто как учил, мастерски не мастерски, про всё забылось, откуда ни попало нарезал мяса, пошвырял в кастрюлю.

— Идите сюда, — говорит, — ты, невестка новая, ближе подходи, чтоб слышала, Арьял кино видел, сейчас всё вам расскажет. Тэван, ты джархечский монастырь видел? Тот, что называют Агарцин? Баба, ребята, ещё баба и ещё баба — и все туристки, и все инженеры. Ас-становись, Караян! Извиняюсь, это в армии мы были Караян. Эй, парень! Воздушный поезд такой устроили, по воздуху с неба спускаются, на плечи Арьялу садятся. Баба, баба, баба, баба, ещё баба — тяжёлые, Арьял их подхватывает и на лошадь сажает, а аппаратчик фотографирует. Арьял протягивает руки — та, что уже сфотографировалась, снова прыгает Арьялу на плечи — это Люся. Арьял поправляет шапку на голове и стоит наготове — это Дуся, это Надя. Одна, ещё одна, третья, десятая — Арьял вспотел, весь в мыле плавает, но неудобно ведь, народ кругом незнакомый, пот сам обратно и всасывается. Неспелая мушмула в горле застряла, чёрт бы её хозяина побрал. Одна девушка с шапкой Арьяла на голове сфотографировалась, девушка была или баба — про это уж она сама знает, но что лошадь под тридцатью женщинами была и что фото снимали, тут уж даже клясться не стоит.

Правду говорил или нет, но, как видно, это и была самая большая удача Арьяла. Ну, Софи, она жена, ему ещё в Джархече было известно, что на этот его рассказ Софи подожмёт губы и сделает вид, что не слушает, но Тэван — он не обрадовался и от себя ничего не прибавил, не приукрасил рассказ, напротив:

— Ты про что это рассказываешь, не пойму.

А это кино, видно, и в самом деле было, и Арьял пошёл рассказывать по второму разу:

— Я говорю тридцать — ты сорок представь, Арьял плечо подставляет, на лету их подхватывает, на лошадь сажает, а фотограф снимает.

Глаза прикрыл и:

— На какую ещё лошадь?

Арьял голову опустил.

— А кляча дяди Симона, — сказал.

— А теперь она где же?

Виновато улыбаясь — Арьял:

— Ремень свой с шеи снял, сказал ей — иди… наверное, пришла уже.

— Так и скажешь Агун, скажешь, в джархечском овраге ремень с шеи снял, сказал — спасайся, уноси ноги от всяких здешних воров — волков, а я сам сажусь в полный народа автобус и не знаю, зачем и куда еду. — И привычка у него такая: глаза закрывает и поворачивает к вам лицо, на закрытых глазах веки слегка подрагивают, ну а белые тонкие губы, их твёрдость — от здешней погоды.