Алексей Будберг - Дневник белогвардейца

• Название: Дневник белогвардейца
• Автор: Алексей Будберг
• Жанр: Биографии и Мемуары

Гессен И.В.: Барон Алексей Будберг командовал осенью 1917 г. корпусом, стоявшим около Двинска. В середине ноября 1917 г., оставив командование корпуса, переехал в Петербург. В конце января 1918 г. выехал на Дальний Восток, где оставался, преимущественно в Харбине, до весны 1919 г. 26 марта 1919 г. был назначен Главным Начальником Снабжения при Ставке адм. Колчака и в конце апреля того же года выехал в Омск, где оставался в указанной должности, а потом и в должности Управляющего Военным Министерством до октября 1919 г.

---

По сообщению газет левые эсеры и интернационалисты повздорили с большевиками и вышли из состава Советов; большевики не обращают на это никакого внимания и назад ушедших не зовут. По всей Руси идут погромы и льется кровь - Вильгельму и немцам есть над чем порадоваться; им только на руку, что Россия дошла до такой грани, - и еще не последней, - что у ее сынов поднялись руки, чтобы громить сердце старой России Кремль, наши соборы, гробницы русских царей, святителей и чудотворцев.

На рассвете батальон смерти чувствительно потрепал немцев, которые, как говорят по сведениям, данным ими братающимся, решили, что выбившиеся из сил ударники не в состоянии удержать свой участок (вдававшийся в немецкое расположение) и предприняли поиск для захвата его двумя ротами. Ударники, очень аккуратно и добросовестно несущие все отделы службы, во время заметили немецкое выступление, подпустили их к проволочным заграждениям, а затем огнем 14 пулеметов буквально смели наступавших; спаслись, по-видимому, очень немногие.

Разозленные немцы прервали свое артиллерийское молчание и весь день громили наши окопы огнем своих батарей; батареи эти по наблюдениям наших артиллеристов преимущественно двухорудийные, а есть и одноорудийные.

7 Ноября.

Немцы под прикрытием заградительного огня всю ночь убирали своих раненых и трупы убитых. Вчерашний урок, данный ударниками немцам, вполне подтверждает правильность моей масли о возможности распустить армию, оставив только добровольческие части; (конечно, не теперь, когда у власти оказались большевики которые осуществления такой меры не допустят, ибо в ней их гибель).

Ведь, если бы у меня вместо наличных 70 тысяч разнузданных и не желающих воевать шкурников были бы шесть-восемь батальонов таких отборных людей, как ударники 120 дивизии, я был бы совершенно спокоен за оборону своего участка; наступать с такими силами я, конечно, не мог бы, но с утопическими проектами наступления надо было давно уже покончить. Если бы Керенский нашел в себе достаточно ума и мужества, чтобы в июне решительно сказать союзникам, что мы наступать не в состоянии, то он до сих пор сидел бы в Петрограде и большевики не были бы хозяевами России.

С формированием ударных частей запоздали; а когда начали, то сразу ударились в бахвальство и вместо дела вышла карикатура; эти части надо было формировать по принципу отбора и добровольчества, как образовался ударный батальон 120 дивизии, куда ушли все офицеры и солдаты, заявившие, что в таких разнузданных бандах, какими стали их полки, они служить не могут. Наименование же частями смерти огулом целых полков было пустым бахвальством, модным временно снобизмом, увлечением белыми кантами, мертвыми головами, черно-красными аксессуарами и прочей бутафорией; при том составе, в котором части были с мая 1917 года, они не могли быть частями смерти в настоящем значении этого слова.

Получено распоряжение об уменьшении дачи хлеба до одного фунта; это сразу отразилось на настроении товарищей и на ряде мелких вспышек, заявлениях разными митингами острого неудовольствия против всех видов начальства, как остатков Царского режима, который по объяснению большевиков виноват во всем, что не нравится солдатам или не дает им всего того, что им хочется. Меня еще выручает то, что я во время успел образовать очень большие запасы картофеля и могу заменить им недодачу хлеба и набивать им товарищеские животы.

Продовольственный кризис, наметившийся уже в конце октября, навис над нами грозной тучей. Весь день занимался подготовкой открытия второго курса своей просветительно-культурной школы в Креславке и второго курса офицерской школы в Илге. Делаю это старательно, но без малейшей надежды на то, что все эти начинания доживут до конца, ибо все декреты новых хозяев показывают, что скоро у нас заведутся иные порядки.

Мне очень жалко, если погибнуть мои креславские курсы, но думаю, что судьба их предрешена, ибо они назначены укреплять в солдатах сознание государственности и здорового патриотизма, и воспитывать в них чувство долга и обязанностей, то есть все, что противоположно бредням интернационала и его подголосков. Уже даже наш прежний армиском косился на мои курсы за их политическую беспартийность и мне стоило больших усилий спасти первый выпуск от преждевременного роспуска.

Если же судьба позволить проскочить еще одному выпуску, то тогда на Руси будет на полторы тысячи больше людей, понимающих здоровые основы общественного и государственного сожительства и устройства.

Собираю новый состав офицерской школы; делаю все по-старому, как будто бы ничего не случилось. Результатов я уже не увижу, так как решил бесповоротно через несколько дней эвакуироваться в тыл по болезни, если за это время мне не назначат заместителя, как я о том просил Болдырева. При современном положении начальников, считаю свое пребывание в корпусе абсолютно бесполезным, а для себя лично убийственным, ибо мириться с происходящим я не в состоянии, а изменить его не в силах.

Ужасно положение ударного батальона 120 дивизии; все остальные части корпуса отказались сменять его на занимаемом им боевом участке, где он стоит уже второй месяц в самых тяжелых условиях позднего осеннего времени; число здоровых людей в ротах дошло до 20-25.

Последняя встрепка, заданная немцам, усугубила и без того остро-враждебное отношение к батальону всех остальных частей дивизии, которые прямо боятся идти на этот участок, который немцы два дня подряд наказывали ожесточенным огнем легкой и тяжелой артиллерии.

С большим трудом выхлопотал у командарма приказание ударному батальону 38 дивизии сменить на позиции батальон 120 дивизии; но ударники 38 дивизии были таковыми только до тех пор, пока с этим было связано квартирование в Двинске в качестве охраны штаба армии и проистекавшие из этого милости и льготы; как только они узнали, что им надо идти на боевой участок, батальон сразу растаял, quasi-ударники разошлись по своим частям, а большинство удрало в отпуск.

А на этом батальоне Болдырев строил разные усмирительные и восстановительные планы.

Сидим без газет; новая петроградская власть завернула цензуру а 1а Плеве. Положение с продовольствием отчаянное, без надежды на улучшение; мой корпусной интендант невероятными усилиями набрал и накупил муки на 10 дней, но дальше и наши горизонты кончаются.

8 Ноября.

Поздно ночью получили телеграмму армейского комитета с приказанием всем войсковым комитетам собраться и не расходиться, ожидая какого-то решения чрезвычайной важности.

Ждали всю ночь и все утро; разгадка получилась только после полдня, когда наша радиостанция перехватила радио Совета Народных Комиссаров (так называется, по-видимому, новая власть, заменившая Временное Правительство), коим Верховному Главнокомандующему приказывалось немедленно приступить к мирным переговорам с властями враждебных государств.

Этим началась расплата большевистских главарей со своими немецкими хозяевами и с нашими товарищами по выданным векселям. Карты раскрыты; начинается возмездие союзникам за слепоту и дряблость их представителей в России. Отныне большевики непоколебимые повелители всей фронтовой и тыловой шкурятины и всего русского хулиганства; они пошли с козырного туза, бить которого сейчас нечем. Россия, как военная союзница, потеряна для союзников.

Из разговоров радиотелеграфистов узнали, что Ставка со вчерашнего дня все время пыталась передать что-то в армии, но сидящие на всех станциях и аппаратах большевистские комиссары этого не допустили.

Теперь мы имеем право сказать: "Ныне отпущаеши раба Твоего..." Идут какие то слухи о восстании на Дону и надо туда пробираться. А, может быть, союзники опомнятся и примут на свою службу тот офицерский состав, которому немыслимо и невтерпеж оставаться под эгидой большевистских товарищей. До сих пор все наши попытки устроиться на иностранную военную службу, начатые еще в сентябре, не увенчались успехом. Капитан Ринк по моему поручению был в Петрограде, толкался во всех миссиях и всюду получил отказ или условия принятая иностранного подданства; все отговариваются тем, что обязались перед Керенским не принимать наших офицеров на союзную службу.

Но сейчас же должны союзники опомниться и спасти русское офицерство из того невыносимого положения, куда его загнала судьба; ведь доходят последние секунды старого и начинается что-то новое, ужасное и позорное. Мы готовы идти солдатами в иностранные легионы; мы готовы на все, но нам нужна помощь и прием; пусть в Хапаранде, на Кавказе, в Японии устроят такие пункты, куда мы можем явиться, и мы рискнем на все, чтобы туда попасть и там продолжать бороться и за Россию, и за союзное дело.

До ужаса трагично сейчас положение Духонина, на которого перелагается выполнение предложения мирных переговоров; петроградские жулики понимают, что с ними не станет разговаривать ни Вильгельм, ни Карл и их правительства; поэтому они и прибегают к небывалому еще приему начала мирных переговоров через Верховного Главнокомандующего; тут адская мефистофелевская смесь гарантий для себя на будущее время, сваливания грязного и позорного дела на своих естественных противников и шанс при неповиновении сразу разделаться с опасной и остававшейся до сих пор незыблемой инстанцией старого порядка.