Дарья Иволгина - Степная дорога

• Название: Степная дорога
• Автор: Дарья Иволгина
• Жанр: Фэнтези

Никому, кроме Волкодава, не удавалось выйти на свободу из страшных Самоцветных Гор. Только Ученики Богов – Близнецов иногда выкупали оттуда своих единоверцев. Прикинувшись одним из них, получает свободу и Салих – герой романа `Степная дорога`. Во время перехода через Вечную Степь судьба сводит его с юной кочевницей Алахой. С этого момента начинаются их совместные, полные опасностей приключения.

Города Саккарем и Мельсина, Самоцветные Горы и земли веннов – в этих и других, хорошо знакомых по романам оВолкодаве местах, разворачиваются события книги.

Среди тех, кого встретят герои на своем пути, – и сам Волкодав, и человек, истребивший его род, – кунс Винитарий по прозвищу Людоед.

---

Пока Салих стоял у порога и озирался, щуря глаза и свыкаясь с новым обиталищем, его, в свою очередь, с любопытством разглядывали подруги Алахи и служанки ее матери. Все эти девушки и женщины, одетые, по степным меркам, довольно богато, переглядывались и пересмеивались. То и дело какая-нибудь из них, пристально посмотрев на Салиха, вдруг прыскала и тотчас принималась шептать на ухо соседке. Та, в свою очередь, заливалась веселым смехом, а еще две уже тянули шею, желая принять участие в новой шутке над пришлецом.

Салих не без оснований подозревал, что все эти шуточки отпускаются в его адрес. И вряд ли девушки говорили о нем что-то лестное. И добро бы только девушки! Одна вполне пожилая матрона – похоже, пестунья Алахи, нянька или кормилица – отпустила скабрезное замечание, от которого девушки дружно захохотали, Алаха покраснела, а Салиху сделалось очень не по себе. Хотя, казалось бы, на рудниках успел наслушаться всякого… Но то было на руднике, среди грубых каторжников. Им и ответить можно было подобающе, если, конечно, язык подвешен как надо и в кулаках уверенность еще осталась. А что прикажете делать здесь, в бабьем царстве? Салих нахмурился, опустив голову.

И этим тотчас же не на шутку прогневал свою маленькую госпожу!

Алаха даже ногой топнула от негодования. Запунцовела.

– Беду накличешь! – вскрикнула она. – Что потупился? По ком скорбишь? Зачем смотришь себе под ноги? Почему спрятал глаза?

– Ни по ком я не скорблю… – пробормотал Салих, чувствуя себя дураком – уже в который раз.

– Тогда для чего ты смотришь под землю?

– Я не смотрел под землю…

– Духи смерти, – Алаха понизила голос, – они там, под землей. Сторожат человека. Только и ждут случая встретиться с ним глазами…

– Я… разглядывал ковер, – брякнул Салих первое, что пришло на ум.

Служанки опять дружно расхохотались, а Алаха досадливо махнула рукой.

– Ты совсем глуп! Ты хуже несмышленого ребенка! Я попрошу матушку Ширин водить тебя за руку! – Она кивнула в сторону "почтенной матроны", которая незадолго до этого одним замечанием сумела вогнать в краску бывшего каторжника.

Салих молчал, не пытаясь ни объясниться, ни оправдаться. Что толку в словах? По собственному горькому опыту он знал: хозяева не любят, чтобы слуги огрызались или умничали. Сказано "виновен" – значит, молчи и жди, какое тебе определят наказание. Сказано "глуп" – не противоречь, не то и вправду выйдешь полным дураком. Не было никакого смысла вступать с Алахой в препирательство и растолковывать ей, что в других странах рабу наоборот предписывается иметь взгляд опущенный, голову скорбную, поступь бесшумную. Сколько народов, столько и обычаев. К примеру, гордые венны сложили пословицу: "голоден поле перейдет, наг – нет". А сольвенны по-своему ее переиначили: "гол поле перейдет, голоден – нет". И ведь по-своему и те и другие правы. А на родине Салиха, в Саккареме, говорят: "сыт да одет – вот и молодец". Поди разбери, как вывернул бы эту пословицу народ Алахи…

Алаха уселась перед Салихом на низенькую, застланную козьей шкурой скамеечку и подняла палец в знак того, что будет говорить. Служанки замолчали, не желая перебивать госпожу. Салих заметил, что Алаха, несмотря на свой почти детский возраст, пользуется в этой юрте большим уважением. Когда она повышала голос, некоторые девушки поглядывали на нее даже со страхом.

– Запоминай, – начала Алаха степенно, произнося слова нараспев, явно в подражание кому-то из старших. – Запоминай, дабы не навлечь на нас гнева Богов. Никогда не делай запретного! Ибо ТЕБЕ за любой грех одно наказание – смерть.

"От плети шаг до смерти", вспомнилась Салиху старая невольничья присказка. А здесь, в степи, и одного этого шага рабу, похоже, давать не принято. Сразу – смерть. Может, оно и к лучшему…

– Никогда не садись с ножом у огня, – начала Алаха. – Не касайся огня лезвием, не руби и не режь ничего вблизи очага.

– Почему? – неожиданно для себя громко спросил Салих. Больно уж диковинным показался ему первый запрет. И не захотел, а вспомнил, сколько раз рубил дрова у самого костра, сколько выстругал палочек, на которые насаживал для копчения рыбу или лягушек…

– Ножом можно отнять у огня голову! – пояснила Алаха и слегка поклонилась Бесноватым. – Простите меня, Небесные, что в вашем присутствии вслух вспоминаю о подобном.

Служанки отводили глаза, отворачивались, когда Салих смотрел на них, пытаясь по выражению их лиц понять, что происходит: милость ли ему оказывают, заранее предостерегая от нарушения запретов, или же зло высмеивают в присутствии рабынь. Ему так и не удалось это выяснить.

– Храни тебя Боги от того, чтобы ломать кость о кость, – продолжала Алаха, полузакрыв глаза и слегка откинув назад голову. Салих вдруг догадался: этой позой девочка имитирует шаманку, погруженную в свои видения.

Помолчав немного, Алаха добавила назидательно:

– Смертная душа человека живет в его костях и при жизни, и после смерти, доколе кости не рассыплются прахом. Убьешь кость – убьешь обитавшую там душу и выпустишь на волю злого бесприютного духа…

– Я понял, – тихо сказал Салих.

– Не проливай на землю молока, не касайся при входе ногой порога, не дотрагивайся до стрел кнутом, не разоряй птичьих гнезд, не бей лошадь уздой…

Алаха замолчала.

Выдержав долгую паузу и поняв, что больше говорить она не желает, Салих поклонился:

– Благодарю тебя, госпожа.

Глава четвертая "НЕВЕСТА СТАРИКА"

Алаха обошлась со своим пленником так, что любой другой, окажись он на месте Салиха, небось, весь извелся бы да так и зачах – от одной только уязвленной мужской гордости. Да и сам Салих еще несколько лет назад не пережил бы подобного обращения. Но Самоцветные Горы и не таких строптивых ломали. И разве отказался бы он тогдашний – с незаживающими язвами от кандалов на щиколотках, с ненавистным кайлом в руках – поменяться долей с кем угодно? Даже, пожалуй, с последней служанкой в небогатом доме. Страх сознаться! Особенно – тому, кто вырос в краях, где мужчины, подвыпив в доброй компании, непременно возносили благодарственные молитвы Богам за то, что те не сотворили их женщинами. И однако ж дело обстояло именно так: Алаха на смех себе и девушкам усадила молодого, полного сил мужчины за женскую работу. И он, наружно, для порядку, хмурясь, втайне радовался этому.

Домашний очаг! Для человека, никогда не знавшего его тепла – а такие несчастные встречались Салиху за долгие годы неволи – он, может быть, и неотличим от любого костра, разведенного наспех случайными попутчиками где-нибудь на привале. Но тот, кто хоть недолго соприкасался с его животворным жаром, вечно будет чтить его святость, согреваясь не только телом, но и душой. Салих считал себя счастливцем: в детстве ему довелось узнать, как горит огонь, когда любовь и почтение к домашним Богам наполняют складывающего дрова в очаге.

И потому Салих был благодарен Алахе. Что и говорить, она здорово посмеялась над ним, вручив ему костяную иглу и прочную нить, свитую из бараньих жил. И, вероятно, "втоптала в грязь" его мужское достоинство. Но… всей этой "унизительной" работой он должен был заниматься у домашнего очага. И это оказалось важнее всего остального.

Конечно, девушки были рады такой потехе – глазеть, как нескладный мужчина, слишком рослый и для степной одежды с чужого плеча, и для этой юрты, хоть и была она просторна,– как сгибается он в три погибели над кусками дубленой кожи, силясь сшить их как положено. Загрубевшие пальцы не слушались. Искалеченные каторгой, едва-едва сходились они на игле. А та, вертлявая, словно в насмешку, то и дело выскальзывала. Так и норовила соскочить с нитки и затеряться в складках одежды или под ногами. Отыскать ее – еще полбеды. А как взять, если пальцы почти не сгибаются? Как надвинуть ушком на нить? Тут уж сама Владычица Слез, наверное, не выдержала бы – расхохоталась… Да и пусть себе, подумал Салих, в очередной раз вступая в неравный бой с лукавой иглой, нечасто выпадает ей, заступнице, посмеяться…

А девушки совсем забросили рукоделие. Сидят, точно в балагане или на ярмарочном представлении. Хихикают в ожидании, пока забавник что-нибудь еще учинит потешное. И – стоит ему оправдать их надежды – взрываются веселым, дружным смехом.

Их смуглые лица с черными глазами в пушистых ресницах поначалу казались Салиху одинаковыми. Иные замазывали черной краской переносье, другие чернили также подбородок и губы. Были и такие, что лица не красили, зато увивали косы множеством тряпочек, так что голова начинала казаться какой-то диковинной взлохмаченной подушкой.

И ни одна не была красивее Алахи. Не потому даже, что девочка – госпожа! – была одета куда роскошнее служанок – своих и своей матери. Что-то в ее гордом лице с тонкими неправильными чертами завораживало.

Впрочем, Алаха – еще дитя, и не следует думать о ней как о взрослой девушке.