Елизавета Дворецкая - Ветер с Варяжского моря

• Название: Ветер с Варяжского моря
• Автор: Елизавета Дворецкая
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-9717-0211-4

Северная Русь, 997 год. В Ладоге не редкость смешанные браки. Однажды на торгу Загляда, дочь купца, увидела Снэульва и полюбила его. Вскоре он отправился за море, чтобы найти средства для женитьбы.

Но обратно юноша возвратился в рядах дружины Эйрика ярла, с мечом, в числе тех, кто явился разорять, убивать и уводить в плен. Казалось бы, не суждено Загляде найти счастье с человеком, пришедшим на ее родину, как враг. Тем более что Вышеслав Владимирович, молодой новгородский князь, неравнодушен к красавице, да и Тойво, сын знатного чудского рода, не прочь взять в жены богатую наследницу…

---

Тем временем пора было двигаться дальше. Последний переход до Ладоги был самым трудным – впереди лежали пороги. Под руководством кормщика наполовину нагруженные ладьи повели вниз, чтобы потом разгрузить у нижней оконечности девятиверстных порогов и пустыми вести снова вверх за оставшимся товаром. Загляда со Спехом и Лаской спустилась вниз берегом и очень переживала за чудина.

– Как его там в ладье-то трясет! – приговаривала она, глядя на реку. – И без того ему худо…

– Больно уж ты об нем печешься! – ревниво буркнул Спех. – А я помру – никто и слова не скажет!

– Ты-то? – недоверчиво воскликнула Загляда. – Да нету такой реки, где бы ты утоп!

– Сие верно! – согласился Спех и опять повеселел. – Я его от смерти спас – я ему теперь второй отец!

Рассчитавшись с кормщиком, Милута отпустил его, и он пошел обратно в Порог. С ним ушла домой и Ласка.

– Еще как поплывете – свидимся! – кричала она Загляде издалека и махала руками, пока было видно.

Товар снова погрузили на ладьи, Загляда заняла свое место на бочке, возле лежащего на днище ладьи чудина. Спеху, несмотря на все его подвиги, пришлось снова сесть за весло. Плывя по течению, две Милутины ладьи быстро приближались к Ладоге. Видя, наконец, знакомые места, Загляда даже забыла о беглеце. Как лицо родича, ее порадовал вид кучки избушек – Извоза, как звали маленькое поселение, начинавшее дорогу из Ладоги в Новгород и служившее границей города. А дальше взору открывалась гора Победище с варяжским городищем Княщиной, низменное пространство на левом берегу, тесно застроенное домами и домиками, серо-белые известняковые стены Олегова городища на мысу над слиянием Волхова и Ладожки, улицы посада[40] вокруг нее.

Впервые увидев родной город с Волхова, как будто со стороны, Загляда смотрела на него заново и удивилась, как чужому месту.

– Чудной какой город у нас! – воскликнула она, обернувшись, но отец ее оказался на корме, и она обратилась к Осене, сидевшему возле нее на бочонке. – И не понять, где ему начало, где конец…

– А где всему миру начало-конец? – спросил в ответ Осеня. – Так и весь свет стоит: наверху Перун, внизу Велес, а мы посередине.

До дома Милута со своими спутниками добрался почти в темноте. Пока разгружали товар и разбирали снасть ладей, Загляда вытребовала у отца волокушу и двух помощников, чтобы везти чудина, все еще лежавшего без чувства. Перетаскивая его с ладьи на волокушу, Спех уже вздыхал, чуть ли не жалея, что вытащил со дна реки такое беспокойство. А Загляда торопила их – ей так хотелось скорее оказаться дома.

На дворе Милуты навстречу ей выбежала челядь, старая ключница Зиманя, бывшая когда-то давно Заглядиной нянькой. Среди встречавших мелькала белая голова и борода Тормода – того самого варяжского корабельщика, о котором Загляда говорила Ласке.

– Саглейд! Моя Бьерк-Силвер! Береза Серебра! – радостно восклицал он по-русски и по-варяжски, чуть ли не силой вырывая девушку из объятий причитавшей Зимани, чтобы прижать ее к своей широкой груди и весьма выпирающему животу. – Ты вернулся уже! Я еще не начал ждать, а ты уже здесь!

От радости он даже немного путал славянские слова, мешал их с варяжскими, хотя за те двадцать лет, что прожил в Ладоге, он научился словенскому языку не хуже здешних уроженцев. Только легкий иноязычный призвук в речи выдавал заморское происхождение Тормода Исбьерна – Белого Медведя, как его прозвали. Волосы его, когда-то светло-русые, были седы до последнего волоска, круглое лицо обрамляла такая же круглая и совершенно белая, хотя ему едва сравнялось пятьдесят пять лет, борода. Одеждой он не отличался от славян, и только на шее его висел на ремешке бронзовый молоточек – амулет Тора-Громовика, а с ним на одном колечке – распиленный вдоль кабаний клык с тремя процарапанными рунами. Загляда знала, что там записано «священное слово», приносящее удачу. Только эти два амулета и остались старому корабельщику на память о родине. «Самый большой дар богов – вот! – приговаривал он, показывая свои широкие ладони. – Золото пропадет, меха износятся, а это будет со мной всегда!» И он был прав, считая руки своим главным богатством. Во всей Ладоге едва ли нашелся бы мастер среди славян или скандинавов, умеющий строить корабли лучше Тормода Исбьерна.

– Вернулась, вернулась, живая, здоровая! – скороговоркой восклицала Загляда, отвечая на приветствия и старухи, и корабельщика разом. При виде их радости у нее почему-то слезы выступили на глазах. Потеряв мать, она с особенной остротой ощутила любовь к этим людям, которые тоже – ее семья. – Отец на вымоле[41] еще, скоро будет! И товар привезли, и новости привезли!

– И гест… гость привезли тоже? – Тормод заметил волокушу с лежащим в ней незнакомым парнем. – Это твоя добыча, да? Ты взяла его в битве?

– Это Спех взял! С водяным бился…

Спех, снова загордившись своим подвигом, стал рассказывать, как попал к ним молодой чудин, а Загляда велела челяди нести его пока что в клеть и уложить там на широкую лавку.

– Я сам пришел сюда, когда был пожар, – сказал Тормод, с любопытством наблюдая, как устраивают нового гостя. – Я пришел в твой дом через огонь. А он пришел через воду. Тоже хорошая дорога! – со свойственной ему бодростью закончил варяг.

– Погоди. – Загляда движением руки остановила поток его речи, который, как ей было отлично известно, мог литься хоть до утра. – Он вроде в себя приходит.

Не открывая глаз, чудин морщился от боли, тихо постанывал и бормотал что-то на своем непонятном языке. Загляда пробовала позвать его, но он, видно, еще был в беспамятстве.

– Это язык пришел к нему, – сказал Тормод, слушавший бормотание чудина, озабоченно склонив голову. – А память еще ходит далеко.

Тем временем Милута покончил с переноской товаров, дом наполнился людьми. Зиманя ставила на столы горшки, кринки, раскладывала хлеб, вареную репу, вяленую и соленую рыбу, всякую прочую снедь. На очаге забулькала каша, рядом жарился барашек, которого Милута велел заколоть, не забыв угостить и домового – в благодарность, что сохранил дом без хозяина и хорошо встретил. Просторная передняя клеть сразу стала казаться тесной, вместе с дымом под крышей висел разноголосый гомон. Оглядываясь, Загляда вздохнула почти счастливо – она снова была дома, все встало на свои места. Только вот матери больше нет здесь и не будет, у очага хлопочет одна Зиманя, и голоса матери больше не раздастся среди общего гомона. Но Загляда сдержала печаль, готовую снова стиснуть ее сердце, не заплакала, а улыбнулась, встретив озабоченный взгляд Тормода. Время идет и собирает свою дань, ничто и никогда не будет так, как было. И нечего плакать – надо жить.

В угол, где Загляда сидела возле чудина, пролез Спех с куском мяса и ломтем хлеба.

– Иди ешь, а то не хватит, – с набитым ртом посоветовал он Загляде. – А я покуда за сыночком моим названым пригляжу. И песенку ему спою. У кота ли у кота колыбелька хороша…

– А-ай… – простонал чудин и снова забормотал что-то. Спех наклонился и прислушался к непонятной речи.

– У него голова болит, а ты пришел стрекотать. Помолчи, сделай милость, дай ему отдохнуть, – попросила Загляда.

– Да тебе и самой отдохнуть бы пора. Я и то притомился…

Спех широко зевнул и принялся взбивать охапку свежего сена, готовя себе постель. Покончив с едой, утомленные долгой дорогой люди укладывались спать, и каждый радовался возвращению домой. Зиманя уже не раз кивала Загляде на дверь в сени, где была лесенка в горницы[42], но девушка все сидела над изголовьем чудина, оглядывая с детства до мелочей знакомую клеть. Огонь в очаге почти потух, но она и в темноте угадывала стены из толстых бревен, проконопаченные сухим мхом, полати наверху. На хозяйском краю длинного стола была процарапана решетка, на которой еще отец и дед Милуты обсчитывали свои торговые дела. Резные столбы подпирали закопченную за многие десятилетия кровлю. Передние столбы были поставлены еще при дедах, их украшали славянские узоры из цветов и листьев. Над двумя новыми столбами, семь лет назад поставленными вместо подгнивших, потрудился Тормод, и в их резьбе переплетались ленты со звериными лапами и головами чудовищ.

Тормод почему-то тоже не шел спать, а сидел перед затухающим огнем. Отблески падали на его лицо, на знакомую Загляде морщину, шедшую от переносья на лоб, словно торчком стоящее копье.

– Тормод! Исбьерн! – тихо окликнула его Загляда и пересела поближе к нему. – А у вас-то как дела здесь?

– И здесь есть новости! – охотно отозвался Тормод, почти шепотом, чтобы никого не будить. – Вчера пришел купеческий караван из Волина. Там почти половина северных людей, и я узнал, что делается в Норэйг[43]. А пять дней назад ко мне приходил один русский человек, торговый гость из Сюрнеса[44]. Он и сейчас еще здесь – я не думаю, чтобы он теперь пошел в море. Да, так он рассказал, что Откель Щетина умер на обратном пути на Днепре и погребен возле Сюрнеса… Там много могил северных людей, – помолчав, со вздохом добавил Тормод. Он сожалел и о тех, кто умер так далеко от родины, и о себе, поскольку и ему самому, как видно, суждена та же участь. – Оттуда проложена хорошая дорога в Хель[45]. Не хуже, чем в Киев… Да, так это значит, что тот хороший лангскип[46], который мне заказал Откель, останется без хозяина. Сирота, да, я верно знаю слово?