Люциус Шепард - Золотая кровь

• Название: Золотая кровь
• Автор: Люциус Шепард
• Издательство: Издательский Дом «Азбука-классика»
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-91181-450-2

Впервые на русском – знаменитый шедевр прославленного Люциуса Шепарда, поднявший вампирскую тему на недосягаемую прежде высоту!

Время действия – вторая половина XIX века.

Место действия – замок Банат высоко в Карпатских горах, исполинский плод фантазии безумного архитектора.

Раз в пятьсот лет в Банат съезжается Семья. Вампиры со всей Европы готовятся обсудить стратегические планы на будущее и поучаствовать в церемонии Сцеживания: отведать самой сладкой, самой хмельной – золотой крови.

Но накануне церемонии замок облетает немыслимая весть: Золотистая девушка, результат многовекового труда лучших вампиров-селекционеров, – злодейски убита! Единолично выпита до дна неведомым преступником!

Найти его Патриарх Семьи поручает вампиру-новичку Мишелю Бехайму, префекту парижской полиции. Лихо взявшись за дело, Мишель вскоре понимает, что убийство – это лишь верхушка айсберга, что истинная подоплека случившегося сложнее, чем он способен помыслить, и что соперничающие кланы вампиров используют его как разменную пешку.

---

– Какая разница, во что я верю? – отозвался Бехайм, стараясь не смотреть на Агенора: кажется, что-то происходило с его лицом – кожа начала грубеть и краснеть.

– Пройдут века – и тогда я, возможно, забуду тебя, мой юный друг, – сказал Агенор, переходя на привычный учительский тон. – А впрочем, может быть, и нет. Мне предстоит еще определиться с тем, насколько ты для меня важен. А еще нужно понять, почему важен сам этот вопрос. Хотелось бы услышать, что ты думаешь о моем психическом состоянии. Понимаю, учитывая сложившиеся обстоятельства, я слишком многого прошу. Тем не менее мне бы…

– Да, вы многовато просите, – оборвал его Бехайм. – Но не беспокойтесь, я буду только рад услужить вам. Видите ли, ответить на ваш вопрос очень просто. Можно сделать это не задумываясь. Да вы посмотрите на себя. Только что вы рассыпались в слащавых сожалениях – и вот уже вовсю трещите без всякого смысла, как старый педераст, совершенно не замечая того кошмара, который в этот миг с вами творится. Вы сумасшедший! Не просто слегка помешанный, а такой же свихнувшийся, как этот кусок дерьма, который называет себя нашим Патриархом!

Его охватила бурная радость – с Агенором определенно что-то происходило. Кожа местами темнела, повсюду краснела, резче обозначились морщины. Действие эликсира Фелипе заканчивалось. Наконец-то! Странно, что Агенор до сих пор не почувствовал боли.

– Были ли вы когда-либо в здравом уме? Признаю, все, что вы говорили о необходимости перемен в Семье… – Он иронически хмыкнул. – Вы – живое тому доказательство! Но теперь не важно, были ли вы нормальны раньше, потому что больше уже этому не бывать. Как с разумным существом, с вами покончено. Теперь вам место там, на деревьях, в обществе других летучих мышей!

Агенор хоть и смотрел свысока, но смутился от этого выпада и слушал его, как взрослый, который терпит надоедливого ребенка, а когда Бехайм замолчал, он вздохнул, словно дожидаться ему пришлось долгие-долгие годы, и открыл было рот, чтобы произнести, как ожидал Бехайм, напыщенную отповедь или высокопарно превознести себя, но тут глаза его расширились, он дрожащей рукой дотронулся до щеки, как будто желая убедиться в том, что она на месте, и уста его, вместо того чтобы излить покровительственным тоном многословную речь, испустили душераздирающий вопль, который становился все громче и визгливее, и вот он уже кричал во всю глотку, как обезумевшая от ужаса девчонка.

Наверное, так кричала Золотистая на восточной башне замка в то утро, когда Агенор терзал ее, с удовлетворением подумал Бехайм.

ГЛАВА 23

Старик зарыл лицо в ладонях. Сквозь его пальцы струился дым, руки стали покрываться волдырями. Послышался булькающий звук. Агенор резко отнял руки от лица, обнажив опаленную кожу и обугленный лоб. На щеках вздувались и лопались пузыри, из них вытекала прозрачная жидкость. Волосы тоже загорелись, над ними весело плясали бледные языки насланного солнцем пламени. Он сгорбился, присел и запрыгал, словно размалеванный карлик-шут, пытаясь натянуть на голову жакет и не переставая кричать дрожащим голосом. Тыльные стороны его ладоней покрывались коркой, почерневшая кожа трескалась, из-под нее выступала голая красная плоть. Вдруг Бехайм, не задумываясь, зачем делает это, перепрыгнул яму и столкнул Агенора вниз.

Тот рухнул, провалился сквозь слой веток и с громким плеском упал в воду. Из ямы поднялся огромный клуб пара. Агенор всплыл на поверхность и, продолжая гореть, стал лихорадочно нащупывать ветки, упавшие вместе с ним, пытаясь соорудить из них подобие крыши над собой. Бехайм отыскал в грязи край спрятанной чугунной ставни, схватил ее и, с трудом приподняв, потащил к яме.

– Что ты делаешь? – взвилась Александра, вцепившись в него. – Пусть горит! Он же нас чуть не убил! Сожги его!

Но он высвободился, поволок ставню дальше и бросил, накрыв воду вместе с мечущимся в ней от боли пленником.

Александра ухватилась за ставню, пытаясь открыть яму, но Бехайм оттолкнул ее. Она взвыла от ярости, бросилась на него и вонзила ногти ему в лицо. Он снова отшвырнул ее. Заметив у края ямы сломанную сосновую ветку с острым концом, он поднял ее и, когда Александра снова кинулась на него, резко отпихнул ее, отчего она пошатнулась в сторону валуна. Не дав ей собраться с силами, он прыгнул на нее, опрокинул над камнем, разорвал на груди платье и кружевное белье, приставил острие ветки к внутренней стороне левой груди и надавил. На веснушчатой белой коже проступила капля алой крови. Александра, словно окаменев, прекратила борьбу. Глаза ее были как круги отраженного света, как замерзшие водовороты в зеленой реке. Бушевавший в нем гаев помог ему не отвести глаз от ее ослепляющего взора.

– Пора тебя прикончить, – сказал он. – Не знаю, почему я медлю.

– Ты такой же умалишенный, как Агенор! Чем я заслужила…

– Ты предала меня!

– Да? А перед тем пыталась пожертвовать ради тебя жизнью. Какой мне смысл после этого предавать тебя? Никакого. Оба раза я просто хотела отвлечь Агенора, выиграть время.

Он с сомнением посмотрел на нее.

– Очень убедительно у тебя получилось.

– Я убедительна во всем, что делаю. Особенно в том, что делаю по убеждению.

– И даже в том, что было сейчас?

Она щелкнула языком и зубами.

– Может быть, хватит? Ты не убьешь меня.

– Ты в этом уверена?

– Уверена.

– С какой стати мне быть милосердным?

– Потому что я нужна тебе.

Сначала он подумал, что она издевается, хотя в голосе ее не было и намека на насмешку. Она смотрела прямо, открыто, и ему показалось, что она распахивает перед ним себя. Он усмехнулся было, но вышло как-то притворно – он сам это услышал.

– Я могу отпустить тебя, – сказал он, – только при условии, что ты оставишь Агенора мне. Его судьбу будет решать Патриарх.

– То есть этот «кусок дерьма»?

Бехайм не обратил внимания.

– Поклянись, что не тронешь его.

– У меня пропало желание его трогать. Я остыла. А что до его судьбы – так она уже решена. Он сгорит. Здесь или на башнях замка – Патриарху это все равно.

– Поклянись.

– Ну, раз тебе так нужно. – Она пожала плечами. – Клянусь, я не причиню ему вреда.

Он перестал давить веткой, отшвырнул ее и, приподнявшись, отстранился от Александры.

– Ты кое-что забыл, – сказала она, так и оставаясь полулежать на валуне.

– Что же?

– Вот это. – Она показала на набухавшую бисеринку крови, рубиновую капельку у себя на груди. – Ты пустил мне кровь. Теперь, чтобы не нарушать традицию, ты должен испить ее.

Капля скатилась на живот, оставив блестящий след, на ее месте появилась другая. Это было волнующее зрелище.

– По-моему, – смущенно сказал он, – этот случай выходит за рамки писаной традиции.

– Не важно, – сказала она. – Я так хочу. Она вскинула руки, забросила их за голову и улыбнулась. Ее растрепанные волосы, ярко-рыжие на солнце, идеально обрамляли ее лицо. Он не мог оторвать взгляда от ее прелестных грудей. У него запылали щеки.

– Глупо как-то, – сказал он. – Сейчас не время.

– Наслаждение не бывает глупым. Это дело серьезное. А сейчас все особенно серьезно.

– Я тебя не понимаю.

Она долго ничего не отвечала. Рядом, в подлеске, хрустя ветками и шумя листьями, пробежал, должно быть, какой-то зверек. Солнце зашло за облако на несколько мгновений, потом выплыло снова. В этой тишине было что-то многозначительное, как будто какое-то божество устремила свой взгляд в их сторону, подумал Бехайм. И от этой наполненности безмолвия он почувствовал себя сильнее. Все тревоги этого дня как будто вдруг улеглись. Сосны стояли, словно какие-то необыкновенные пехотинцы – великаны в мохнатых темно-зеленых шинелях, свет стал вдруг мягким, как мед, лесные шорохи были шепотом духов, а валун – жертвенным камнем.

– Пей, – сказала Александра так тихо, что ее голос едва не заглушил шум налетевшего ветра в листве. – Ради меня. Ради себя. Пей.

У ее грудей был вкус пота и духов, а у крови острый аромат, не сложный, как он ожидал, но простой, беспримесный. Он согревал, придавал сил, но не опьянял – лишь кружил голову, как всякая кровь. Вобрав в себя новую каплю, Бехайм дочиста вылизал грудь и положил на нее голову. Александра перебирала пальцами его волосы. Тоже просто и непосредственно, и на сердце у него было легко. Ему захотелось большего.

– Поцелуй, – лениво попросила она, потянув его к себе, стараясь приблизить его лицо к своему. – Поцелуй меня. Всего один раз.

Ее губы разомкнулись, принимая в себя его язык, руки чертили на его груди нежный, обольщающий узор. Она расставила ноги, и его член уткнулся в податливую жаркую промежность. Он представил себе, как они снова могли бы быть вместе. Он двигался бы с ней в горячей смоле, летел бы сквозь солнце к ветру и тишине, шествовал бы по белоснежному дворцу сознания, наводненному жаром, а потом, побыв вне времени, сгустившегося, как толпа вокруг уличного происшествия, когда накопившееся напряжение ждет выхода, выплыл бы наружу, как выплыл после этого одного поцелуя, пробудившего его, в одно из тех ослепительных мгновений, когда ты выходишь из клубящегося парижского тумана в сверкающую огнями реальность, наполненную звонким смехом и музыкой, или просыпаешься наконец от кошмара наяву, в котором метался и ворочался долгие годы, или вдруг отрываешь взгляд от письменного стола, заваленного отчетами о дюжине нераскрытых жестоких убийств, или от шахматной доски, на которой проигрываешь партию, или от еще дышащего тела молодой женщины, чьей невыносимо сладкой кровью ты только что утолил жажду, и в этом мгновении заключено все, весь рожденный мир, вмещенный в одно мимолетное впечатление, сияющее и прозрачное, словно освещенное молнией, выражающее то, что есть, совершеннее и полнее, чем любая картина в Лувре, и в этот миг все становится свежим и необыкновенным в его яркости, словно ты – пришелец из Атлантиды, или My, или из мифического небесного мира, и ты раз и навсегда понимаешь, что истина, которую ты всю жизнь искал, – это никакая не Тайна. Она, как всякая истина, в простой ясности, которой не нужны никакие толкования и разборы, которая сама в себе. Она может явиться в обличье прелестной девушки в клетчатом фартуке, накрывающей столы перед «Японским кафе» у самой опушки Булонского леса, может – в расположении груш и сыра на блюде в каннском отеле, вытечь из ран мальчика-самоубийцы, рисовавшего лазурные крылья у себя вокруг глаз, красовавшегося по утрам нагим перед зеркалом и представлявшего себя знаменитой куртизанкой. Она может проступить во вкусе черствого бутерброда, съеденного среди ночи, пробрать тебя до костей внезапно хлынувшим холодным ливнем; напугать, крысой шмыгнув у тебя под ногами из проулка; паром подняться из взволнованной исповеди слезливой пухлой домохозяйки, застрявшей вместе с тобой на железнодорожной станции и показывающей тебе серебряную брошку с ангелочком – прощальный подарок возлюбленного, школьного учителя, который провел с ней отпуск, но не мог надолго сойтись ни с одной женщиной из-за снедавшей его тайной печали, отравлявшей любую радость чувством вины. Она может быть чем угодно и посетить тебя где угодно, но сейчас она тихо рождена поцелуем, и, подняв глаза на этот раз, ты узнаешь лицо женщины, которую целовал, она все еще в восторге от прикосновения твоих губ, видишь под полузакрытыми веками краешки зеленых глаз – словно на них положили дивные изумрудные монеты, ее красные губы все еще приоткрыты, и видно, что она тоже вознеслась на небо от истинности своих переживаний; а вот выстроившиеся рядами сосны, они разом согнулись от налетевшего сильного ветра, отряхивают свои косматые шкуры, а затем медленно, тяжело выпрямляются, словно медвежий кордебалет, танцующий в приливах и отливах лужиц солнечного света, а вот триллионы рыжих увядших иголок, составляющих на земле бессчетные гексаграммы, и наконец уродливо вторгшийся во всю эту бесподобную чистоту и безмятежность главный предмет – исцарапанный чугунный лист ставни, наполовину покрытый грязью, а под ним, по шею в холодной воде, в сыром, пропитанном пылью воздухе – живое существо с почерневшей головой, словно диковинным семенем, из которого сочится мрак его темницы; оно дышит с присвистом, не чувствует ничего, кроме боли, считает минуты, ни на что больше не надеется, лишь ждет, когда твой момент истины кончится и ты вспомнишь, что произошло, и скажешь, как и сказал Бехайм: