Уильям Фолкнер - Пилон

• Название: Пилон
• Автор: Уильям Фолкнер
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-7516-0307-9

Одно из немногих произведений классика американской литературы, лауреата Нобелевской премии Уильяма Фолкнера (1897-1962), неизвестных до сих пор российскому читателю. «Пилон» был написан в 1935 году. Вместе с его героем, репортером местной газеты, писатель пытается понять, есть ли в современной ему действительности место таким старомодным понятиям, как любовь, преданность, честность.

---

– Спокойно! Спокойно! – кричал репортер. – Он же пьян! Как можно бить…

Парашютист не произнес ни слова; репортер увидел его разворот, завершившийся кулачным ударом, которого он не почувствовал вовсе.

«Я слишком легкий, чтобы меня свалить, чтобы даже ушибить как следует», – подумал он; он все еще втолковывал себе это, когда его поднимали и ставили, когда руки держали его, не позволяя бескостным ногам подогнуться, когда он смотрел на Джиггса, теперь уже сидящего в небольшом частоколе ног, и на трясущего его полицейского.

– Здорово, Леблан, – сказал репортер. Полицейский перевел на него взгляд.

– Ты, что ли? – проговорил полицейский. – Вот и новостями разжился, поздравляю. Как раз для газеты, такое прочтут за милую душу. «Репортер сбит с ног разгневанным пострадавшим», звучит? Вот уж новости так новости. – Он начал несильно пинать Джиггса боком ботинка. – Кто это? Твой сменщик? Вставай. На ноги, на ноги.

– Погоди, – сказал репортер. – Он ни при чем. Подвернулся случайно. Он здесь по механической части. Авиатор.

– Ясно, – сказал полицейский, дергая Джиггса за руку. – Говоришь, авиатор? Что-то не мягко он приземлился, надо сказать. А по морде его небось туча хряснула.

– Авиатор. Он пьяный был, и только. Я все беру на себя. Еще раз тебе говорю: он ни при чем. Ему вмазали по ошибке. Оставь его в покое, Леблан.

– Да на кой он мне сдался, – сказал полицейский. – Берешь на себя, ну и ладно, бери. Веди его тогда в помещение. – Он повернулся и начал расталкивать людское кольцо. – Проходите, нашли тоже зрелище. Гонка сейчас начнется, не стойте тут.

Так что теперь они опять остались вдвоем, и репортер, старательно балансируя на невесомых ногах («Надо же, – подумал он. – Хорошо, что я такой легкий и могу парить») и с опаской ощупывая челюсть, думал с мирным изумлением: «Ничего не почувствовал вообще. Надо же, мне казалось, я не настолько массивный, чтобы меня можно было так сильно стукнуть, но, выходит, я ошибался». Он нагнулся, по-прежнему с опаской, и стал тянуть Джиггса за руку, пока тот наконец не уставился на него пустым взглядом.

– Поднимайся, – сказал репортер. – Идти надо.

– Да, – сказал Джиггс. – Точно. Идти.

– Ну, – сказал репортер, – вставай.

С помощью репортера Джиггс медленно поднялся на ноги; он стоял, глядя на него часто моргающими глазами.

– Мать честная, – сказал он. – Что случилось-то?

– Оно самое, – сказал репортер. – Но теперь все в порядке. Кончено с этим. Пошли. Куда ты хочешь идти?

Джиггс двинулся, репортер рядом, поддерживая его. Вдруг Джиггс отпрянул; подняв глаза, репортер тоже увидел невдалеке ворота ангара.

– Не туда, – сказал Джиггс.

– Хорошо, – сказал репортер. – Не туда, так не туда.

Они повернули; теперь репортер вел Джиггса, опять преодолевая поток людей, направлявшихся к трибунам. Он чувствовал, что челюсть разбаливается, и, оглядываясь и задирая голову, видел, как самолеты один за другим достигали над заданной точкой заданной высоты и как под каждым из них падающее тело расцветало парашютом.

«А бомбу-то я не услыхал, – подумал он. – Или может, ее хлопок меня и свалил».

Он посмотрел на Джиггса, который шел рядом на негибких ногах, так что казалось, будто рессорная сталь в них по мановению волшебной палочки лишилась упругости и была теперь всего-навсего мертвым железом.

– Слушай, – сказал он. Он остановился сам и остановил Джиггса, после чего, глядя на него, заговорил нудно и аккуратно, словно втолковывая что-то ребенку. – Мне надо в город. В газету. Меня начальник вызвал, понятно? Так что скажи мне, куда тебя отвести. Может, тебе где-нибудь полежать? Я могу найти машину, в которой ты…

– Нет, – сказал Джиггс. – Я на ходу. Пошли.

– Да. Конечно. Но тебе хорошо бы…

Теперь уже все парашюты раскрылись; солнечное послеполуденное небо наполнилось опрокинутыми чашами, похожими на перевернутые водяные гиацинты. Репортер легонько потряс Джиггса:

– Слушай, проснись. Что там у них теперь? После прыжков.

– Что? – спросил Джиггс. – После прыжков? Теперь?

– Да, да. Что? Не помнишь?

– Ага, – сказал Джиггс. – Теперь.

Довольно-таки долго репортер смотрел на Джиггса сверху вниз, слегка приподняв, словно бы от боли в челюсти, один угол рта, смотрел не то чтобы с озабоченностью, или сожалением, или даже безнадежностью, а, скорее, со смутным и насмешливым предвидением.

– Ладно, – сказал он и вынул из кармана ключ. – Это-то хоть помнишь?

Джиггс, моргая, уставился на ключ. Потом перестал моргать.

– Ага, – сказал он. – Лежал на столе около бутыли. А потом от идиота пришлось зависеть, который разлегся там за дверью, а я дал ей захлопнуться…

Он перевел взгляд на репортера, уставился на него, опять заморгал.

– Боже праведный, – сказал он. – Принес ее, что ли?

– Нет, – сказал репортер.

– Черт. Дай мне ключ; я пойду и…

– Нет, – сказал репортер. Он положил ключ обратно в карман и вынул сдачу, которую дал ему итальянец, – три монеты по двадцать пять центов. – Ты сказал, пятерка. Но столько у меня нет. Это все, что есть. Ну и ладно, ведь пусть даже у меня было бы сто долларов, это ничего бы не изменило; все равно не хватило бы, потому что всего, что у меня есть, никогда не хватает, понимаешь? Держи.

Он положил три монеты Джиггсу в руку. Секунду Джиггс смотрел на свою ладонь, не шевелясь. Потом ладонь закрылась; он перевел взгляд на репортера, и лицо его стало разумным, осмысленным.

– Ага, – сказал он. – Спасибочки. Не волнуйся. В субботу получишь свое обратно. Мы же теперь богатенькие; а Роджер, Джек и другие ребята сегодня бастуют. Не ради денег, тут принцип, понятно?

– Понятно, – сказал репортер. Он повернулся и пошел. Челюсть уже вполне отчетливо давала себя знать сквозь слабенькую гримасу улыбки, гримасу жалкую, горькую и кривую. «Верно. Не в деньгах дело. Подумаешь, деньги. Не имеет значения». Он услыхал на этот раз бомбу и, двигаясь к предангарной площадке, видел, как пять самолетов взмывают в воздух и уменьшаются под слышный теперь ему звучный голос из установленных с равными промежутками репродукторов:

– …второй номер программы. Класс – триста семьдесят пять кубических дюймов. Некоторые из тех, что показали нам вчера хорошую гонку, участвуют и сегодня, но нет Майерса, который готовится лететь в классе пятьсот семьдесят пять. Однако Отт и Буллит вышли на старт, как и Роджер Шуман, который всех нас вчера удивил, взяв второй приз в яростной борьбе…

Он нашел ее почти сразу; сегодня она не переодевалась, осталась в комбинезоне. Он протянул ей ключ, все сильней и сильней ощущая челюсть сквозь исказившую лицо гримасу.

– Располагайтесь как дома, – сказал он. – Сколько хотите, столько и живите. Я на некоторое время уезжаю, так что мы, возможно, не увидимся. Положите тогда ключ в конверт и отправьте на адрес газеты. И располагайтесь как дома; по утрам, кроме воскресений, приходит женщина делать уборку…

Пять самолетов пошли на первый виток: рык и рев, переходящие в дробь торопливо убегающих хлопков с наветренной стороны, когда машины по очереди огибали пилон и удалялись.

– То есть вам квартира вообще не понадобится?

– Нет. Меня в городе не будет. Я отправляюсь в командировку.

– Понимаю. Что ж, спасибо. Я хотела вас за ночлег поблагодарить, но…

– Ага, – сказал он. – Ну, мне пора. Передайте всем остальным от меня привет.

– Хорошо. Но вы уверены, что…

– Конечно. Все нормально. Располагайтесь как дома.

Он повернулся; быстро пошел, быстро думая: «Если бы я мог хотя бы…» Он слышал, как она дважды его окликнула; подумал, не попробовать ли побежать на бескостных ногах, и почувствовал, что тогда упадет, слыша ее шаги уже совсем рядом, думая: «Нет. Нет. Не надо. Больше ни о чем не прошу. Нет. Нет». Вот она уже с ним поравнялась; он остановился, повернулся и посмотрел на нее.

– Вы знаете, – сказала она, – мы взяли некоторую сумму у вас из…

– Да. Знаю. Все нормально. Вы можете вернуть. Положите в конверт вместе с…

– Я собиралась сказать вам сразу, как только сегодня вас увидела. Дело в том…

– Ага, конечно. – Теперь он говорил громко, вновь отворачиваясь, бросаясь в бегство еще до того, как начал двигаться. – Когда угодно. Ну, до свидания.

– Мы взяли шесть семьдесят. Осталось… – Она приумолкла; она смотрела на него, на жалкую застывшую гримасу, которую трудно было назвать улыбкой, но невозможно было назвать как-либо еще. – Сколько денег вы обнаружили утром у себя в кармане?

– Деньги были на месте, – сказал он. – За вычетом тех шести семидесяти. Так что все в порядке.

Он двинулся дальше. Самолеты вернулись и, пока он шел к зданию и входил в круглый зал, вновь обогнули пилон на поле аэродрома. Первым, кого он увидел, войдя в бар, был фоторепортер, которого он звал Стопарем.

– Угощать тебя выпивкой я не собираюсь, – сказал фоторепортер, – потому что я никого не угощаю. Даже Хагуда не угостил бы.