Барбара Картленд - Змея Сатаны

• Название: Змея Сатаны
• Автор: Барбара Картленд
• Издательство: Авангард
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-86394-022-0

Красивую и порочную леди Цирцею Лангстоун в обществе считают исчадием ада. Ее падчерица Офелия знает об этом не понаслышке: каждый день она подвергается издевательствам со стороны ненавистной мачехи. И когда, казалось, опасность угрожает самой жизни юной девушки – помощь к ней приходит, казалось бы, с самой неожиданной стороны…

---

В этом тоже не было ничего нового для графа; женщины такого типа неизменно за ним охотились. Однако ему было также известно, что матери дочерей на выданье считали его человеком, знакомства с которым следовало избегать любой ценой.

Поэтому он был бы даже слегка разочарован, если бы его полностью приняли в обществе, которое он про себя называл «порядочным». Только самые ближайшие его друзья – их было немного – знали, насколько сложной личностью был граф. Не случайно он взял себе не только имя человека, известного как один из величайших Рейков[2] в истории, но и сознательно подражал его характеру.

Граф Рочестер родился в Уилмуте, хотя и не был в родстве с человеком по имени Уилмут, сделавшимся олицетворением распущенности при дворе Карла ІІ.

Неудивительно поэтому, что, когда король Георг III предложил ему графство, он попросил вернуть ему титул Рочестер.

Третий граф Рочестер умер в возрасте одиннадцати лет. После этого графство фактически перестало существовать, хотя второй граф не был забыт.

Теперешнего владельца титула необычайно занимало сходство их судеб, и когда во время учебы в Итоне он читал непристойные стихи Рейка эпохи Реставрации, его всякий раз забавляли аналогии между его жизнью и своей собственной.

Мать Джона Уилмута была пуританкой, грозой своего мужа и вечным укором для сына и жены сына. И это при том, что его отец был, что называется, «вполне порядочным человеком».

Джералд Уилмут мог бы сказать о себе то же самое. Возможно, психологически вполне объяснимо, что он испытывал потребность поступать наперекор матери, если уж она его постоянно осуждала; это был дополнительный повод для продолжения исследования биографии того человека, с которым он себя отождествлял.

Граф Рочестер из царствования Карла II был человеком, которого его биограф характеризовал как «остроумного, храброго, не злого и беспечного развратника».

Может быть, сто лет спустя его поклонник и не стал бы так ревностно следовать по его стопам, если бы мать не пилила его непрерывно за каждую проказу и выходку, не соответствовавшую ее представлениям о высокодуховном образе жизни.

Впоследствии граф понял, что тем самым она толкала его на гораздо более серьезные эксцессы, нежели те, к которым он первоначально был склонен.

Когда ему исполнился двадцать один год, как и Рочестер эпохи Реставрации, он занял свое место в палате лордов после смерти отца, лорда Уилмута. Еще одно сближало этих двух людей – интерес к проблемам флота.

Граф энергично выступал против политики, ведущей к упадку флота, когда моряков отправляли в отставку, выплачивая им половину пенсии, как это началось сразу же после подписания Амьенского договора в марте 1802 года.

Но и ранее граф отличался храбростью и фантазией.

Он обеспечил безопасную и спокойную жизнь многим эмигрантам, бежавшим из Франции во время революции, спасая свои головы от гильотины.

В качестве вознаграждения Георг III предложил ему графский титул и спросил, каким именно графом он хотел бы стать. Без малейшего колебания, с легкой улыбкой и представляя, как это разъярит его мать, Джералд Уилмут ответил:

– Я хотел бы стать графом Рочестер, если так будет угодно вашему величеству.

Он еще раньше заслужил свое прозвище.

В последний год учебы в Итоне сверстники прозвали его «Рейк Уилмут», и это прозвище последовало за ним в Оксфорд, где вряд ли кто-либо догадывался, что у него есть и другое имя.

«Рейк Рочестер» – звучало идеально и перебрасывало мостик между Рейком эпохи Реставрации и временем короля Георга.

Он стал чем-то вроде неизменной путеводной звезды в веселом беспутном кружке принца Уэльского, и королева иногда журила его за легкомысленное поведение принца в историях, где были замешаны женщины.

Если прежний Рочестер был сущим дьяволом с женщинами, то Рейк Рочестер II был им не в меньшей степени.

Это было не трудно, потому что он был не только исключительно красив, высок и атлетически сложен, но, кроме того, имел взгляд типичного Рейка, в котором сочетались цинизм и смелость, насмешливая улыбка и язвительный язык.

И поскольку Рейк эпохи Реставрации писал эпиграммы, то и нынешний граф, конечно же, обязан был делать то же самое, однако скорее в прозе, чем в стихах; он чаще обращался к спичу, чем к рифме. Это единственное, что их различало.

Однажды Джон Рочестер сильно влюбился, и его стихи и письма к Элизабет Барри столь же красивы и нежны, насколько другие его творения грубы и неприличны.

Но сейчас, да и никогда раньше, в жизни Рейка Рочестера II не было никого, кому он мог бы написать: «Я только лишь воздаю вам должное, когда люблю вас так, как ни одну женщину никто не любил прежде».

Изредка, когда какая-нибудь из женщин казалась ему особенно привлекательной, граф вспоминал любовные стихи, посвященные его предшественником Элизабет Барри:

Твоей любовью побежден,

И взором в рабство обращен —

и говорил себе, что подобных чувств никогда не изведал. Никогда его не обращала в рабство женщина, и он не испытывал ни малейшего желания узнать, как это бывает.

Женщины существовали для развлечения, для веселья, желания, но больше ни для чего.

Он помнил, в какой ад превратила его мать жизнь отца, и не собирался подвергнуться чему-либо подобному.

Он переходил от одного романа к другому с такой быстротой, а иногда и безжалостностью, что, разумеется, это не могло избежать комментариев светского общества.

– Я хочу, чтобы в этом вопросе была полная ясность, – говорили матери своим дочерям. – Если, не дай Бог, ты окажешься в обществе Рейка Рочестера, ты должна избегать его любой ценой, а если ты меня ослушаешься, то отправишься в деревню на следующий же день.

Но опытные жены снисходительных мужей смотрели на него с ожиданием и поощрением во взгляде.

Граф понимал, что может выбрать среди них любую, которая придется ему по вкусу, и поскольку все давалось ему легко, то постепенно он стал гораздо более привередливым, чем во времена своей бурной юности.

Вспоминая теперь вечные ограничения и запреты, переполнявшие его отрочество, он искал в женщинах только приятности; самое главное – чтобы они ему не наскучили.

Это стало для него важнейшим критерием, и какое-то время он сопротивлялся льстивым речам леди Лангстоун.

В то время его увлекала и даже, можно сказать, обвораживала леди Харриет Шервуд, в которой была какая-то дикость характера, делавшая ее совершенно непредсказуемой и способной на поражавшие всех поступки.

Но леди Лангстоун – Цирцея, как она себя называла, – была весьма настойчива.

Она намеренно выбрала себе такое имя, забыв банальную Аделаиду-Шарлотту – имена, данные ей при крещении, и демонстрируя свою власть над мужчинами, и в самом деле неограниченную.

Она была своего рода женским аналогом графа: в ее жизни один любовник сменялся другим; она отбрасывала их, как только ей удавалось вскружить им голову, и оглядывалась вокруг в поисках следующей жертвы, которую можно завоевать.

Граф не мог не признать, что среди известных ему женщин она – одна из самых красивых.

В ней была притягательная сила злого начала, таившаяся не только в пристальном, загадочном взгляде сфинкса, темно-рыжих волосах и манящей улыбке на губах, сулящей неописуемые наслаждения. Но всякого мужчину ее чувственная кошачья внешность наводила на мысли о чем-то змеином.

– Это же настоящий Змей из садов Эдема, – яростно воскликнула однажды какая-то женщина. – Этот змей на самом деле был не змеем, а змеей, и звали ее Цирцеей.

Так же думали о ней десятки женщин, когда увлекались их мужья, когда разбивались сердца и разрушались жизни их сыновей, когда появлялась торжествующая, не затронутая опустошениями, произведенными ею, победительница-Цирцея.

За ней тянулось столько историй, что граф иногда думал, что она могла бы стать достойной соперницей в любовных турнирах, и что следовало бы остерегаться, чтобы не утратить пальму первенства.

Но, разумеется, он не собирался устраивать подобных состязаний ни с женщинами, ни с мужчинами. Дни, когда он был настолько молод, что заботился о том, чтобы утвердить свою славу, бросая осуждавшим его людям вызов недостойным, по их мнению, поведением, давно миновали.

Он был Рейком, но уже не таким, который слепо следует желаниям – ни своим собственным, ни чужим.

Если он хотел женщину, он ее брал, но никогда не делал этого для того, чтобы утвердить свою репутацию.

Когда накануне вечером Цирцея Лангстоун подчеркнуто небрежно, так, что это прозвучало даже неестественно, пригласила навестить, ее после обеда, он не сомневался в том, что это означало.

– Я принимаю кое-кого из друзей, – сказала она, – и буду рада вас видеть, если у вас не окажется других дел в это время.

Это прозвучало так небрежно и искусственно, что граф легко сумел прочесть между строк, что друзьям в последний момент что-то помешает и он окажется наедине с хозяйкой.