Элеонора Филби - Шпион, которого я любила

• Название: Шпион, которого я любила
• Автор: Элеонора Филби
• Издательство: ---
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007

Ким Филби - легенда разведок всех времен. Урожденный англичанин, он работал на советскую разведку тридцать лет. Филби стал одним из виднейших сотрудников английской контрразведки и помогал американским коллегам в создании… ЦРУ. Он провалил антикоммунистическое вторжение в Албанию.

Со временем о Филби-разведчике многое стало известно, но Филби-человек до сих пор остается загадкой. Точнее, оставался, пока его жена Элеонора не опубликовала на Западе свою книгу. Когда в 1963 году Ким Филби бежал в Москву, спасаясь от ареста, Элеонора последовала за ним.

Русская вдова Филби вспоминает, как ее приятельница рассказала, "что последняя жена Филби написала о нем книгу "Шпион, которого я любила", и добавила: "Почитай, тебе будет интересно". Совет меня заинтриговал, и я попросила Кима дать мне почитать эту книгу. Он мгновенно изменился в лице, потом ушел в свой кабинет, и больше этой книги я не видела, хотя, когда его уже не стало, перерыла всю его библиотеку. Ким просто уничтожил эту книгу" ("Советская Белоруссия", No 12, 22.1.2003).

Эта книга так и не была опубликована на русском языке. В 1985 году ее сокращенный перевод появился в израильском журнале "Алеф".

Наблюдения и воспоминания Э. Филби до сих пор весьма интересны: тут и судьба бывших шпионов, и горькая жизнь политэмигрантов в комфортабельном изгнании, и повседневный российский быт, и Москва, которой больше нет, и отношение русских людей к иностранцам, и мелкие "тайны кремлевского двора", из которых складывается картина любви одной женщины и предательства одного мужчины.

---

Но жить было не скучно. Ранней зимой у наших попугайчиков появилось потомство, и, глядя на вылупившуюся из яйца голубую головку, Ким был возбужден не меньше, как если бы оттуда появился сам Никита Хрущев.

Русские очень любят цветы и выхаживают изо всех сил свои оконные цветники, несмотря на страшные холода. В городе цветы считаются роскошью, и русские выстаивают огромные очереди, чтобы заплатить рубль за один-единственный тюльпан. Цветочные магазины берут с налета в те дни, когда они получают свежие запасы, так что мы держали под наблюдением небольшой магазинчик рядом с нашей станцией метро. Однажды там появился гигантский фикус - как раз то, что требовалось для пустого угла в нашей гостиной. Но продавщица сказала, что фикус не продается, а предназначен только для декорации. Ким был настойчив и, в конце концов, убедил директора расстаться с его приобретением. Несмотря на размер и вес, Ким обхватил фикус обеими руками и, пошатываясь, добрел до дома. Фикус стал источником нашей гордости и радости на несколько месяцев, пока он неожиданно не начал чахнуть и совсем завял.

Пиком каждой недели были наши поездки на Главпочтамт, где у Кима был свой почтовый ящик номер 509. На дорогу уходило от тридцати до сорока минут на метро, включая пересадку. Мы бывали очень огорчены, если в ящике ничего не было. Но русские начали беспокоиться, что какой-нибудь агент, зная номер ящика, может проследить нас до дома. В результате они устроили так, что вся наша почта переправлялась в почтовое отделение рядом с нашим домом. Это было и безопаснее, и намного удобнее, поскольку Анна могла зайти туда по дороге в квартиру.

Нашим огромным наслаждением и отдыхом была музыка. Мы были постоянными клиентами магазина пластинок на улице Горького. У Кима была большая коллекция русских опер и красноармейских маршевых песен. Мы редко пропускали представление в Большом театре или во Дворце съездов. Однажды, на концерте камерного ансамбля Баршая в консерватории, мы мельком видели английского посла сэра Хамфри Тревелина, которого мы оба очень уважали. Я часто спрашивала себя, заметил ли он нас. Последний раз мы встречались с ним на завтраке в Бейруте в честь отца Кима, знаменитого исследователя Ближнего Востока Джона Филби, за несколько дней до его смерти в сентябре 1960 года. В Москве я несколько раз видела проезжавший по улице автомобиль сэра Хамфри, и мне ужасно хотелось остановить его. Но что я могла сказать английскому послу? Я знала, что его официальный пост и личный кодекс чести не позволят ему тратить время на изменников.

Я потратила много месяцев, делая нашу квартиру более комфортабельной. У одной стены я расположила секцию из четырех частей, где находились радиоприемник, проигрыватель и магнитофон. Там же были ящики для альбомов, папок, принадлежностей для рисования и многочисленные полки с коллекцией археологических находок, собранных на Ближнем Востоке, и других сувениров из Южной Америки, Мексики, Испании и Турции.

В начале июня мы вернулись в Москву из месячной поездки вниз по Волге до Астрахани, чувствуя себя здоровыми и отдохнувшими. Сергей встретил нас на набережной с замечательной вестью: наше долгожданное имущество наконец-то прибыло из Бейрута в Россию и мы могли его получить. Вместе с Сергеем мы отправились на склад, где получали свои посылки дипломаты и другие иностранцы. Наш контейнер, на котором было крупно написано ФИЛБИ, стоял рядом с ящиком, где находились вещи американского журналиста, только что высланного из СССР.

Наш контейнер был таким огромным, что пришлось открыть его прямо на улице у входа в наш дом. Небольшая группа бабушек, наблюдая одним глазом за своими внуками, созерцала с большим любопытством распаковку моего бахрейнского сундука, бронзового подноса, восточных ковров, пятидесяти картин, всевозможных маленьких столиков и большой коллекции всяких предметов домашнего обихода. Сам контейнер мы продали под гараж, поскольку дерево стоит в Москве очень дорого и его трудно было достать. К этому времени наша квартира начала терять свой суматошный вид и стала все больше походить на наш старый дом в Бейруте. В бывшей столовой я устроила себе студию, а гостиная расцвела и ожила с помощью цветов, книг и птиц.

Когда мне понадобилось развесить картины, я позвонила управдому и попросила его прислать рабочих, чтобы вбить гвозди в цементные стены. В тот же вечер пришли два человека, которым Ким, пребывавший в товарищеском настроении, предложил перед работой выпить немного водки. Это была ошибка. Почти ни один гвоздь не попал в мои отметки. Зато через два часа, выпив еще одну бутылку, рабочие сумели правильно вбить все гвозди и развесить по местам все картины.

Прошло несколько месяцев, прежде чем я полностью осознала, под каким строжайшим контролем мы находимся. Русские не собирались рисковать. Я не совсем понимала, чего именно они боятся, пока Ким не намекнул, что, по их мнению, англичане, а возможно, даже ЦРУ, могут попытаться его убить, если смогут его найти.

В результате нам разрешили передвигаться в исключительно ограниченном кругу. Нас изолировали от дипломатов, изолировали от прессы. Даже маленькая группа западных изгнанников, с которыми нам было разрешено встречаться, казалась мне какой-то компанией теней. Мы видели их только изредка, да и то я не узнала толком никого из них. Когда мы попросили встретиться с нашим близким другом, корреспондентом Би-Би-Си Эриком де Мони, русские ответили: "В другой раз".

Даже Сергей, опекавший нас с первых дней приезда, все еще сохранял осторожность, хотя всегда был вежливым и предупредительным. Он никогда не приглашал нас к себе домой. Мы так и не познакомились с его женой, хотя однажды встретили его маленькую дочь, которая ехала вместе с нами на ноябрьский парад.

Моя жизнь становилась ужасно одинокой. Я была вынуждена чаще видеться с Мелиндой Маклин, которая мне не особенно нравилась. Другим "западником", с которым я часто виделась в тот год, была Хильда Перхам, миловидная английская коммунистка, работавшая в англоязычной газете "Москоу ньюс". Хильда жила в том же доме, где жил Берджес, и они были хорошими друзьями. Еще был Питер Темпест, корреспондент "Дэйли уоркер", со своей югославской женой, которую мы встретили только один раз.

Еще одним светским знакомым стал очаровательный русский писатель и ученый, который провел несколько лет в тюрьме, но как-то пережил сталинские чистки. Он жил в одной крошечной комнате, переполненной сотнями книг, с надеждой ожидая переезда в большую квартиру. Вместе с Дональдом Маклином он ездил летом в Самарканд.

Я не очень продвинулась в разговорном языке (хотя и научилась разбирать алфавит); мою затею хоть чем-то себя занять власти отклонили; и у меня не было друзей. Я жила, запертая в квартире, и уже захотела, чтобы Ким принял предложенные ему автомашину и загородную дачу. А главное, мои отношения с Кимом больше не были теми доверительными и искренними, какими они были в Бейруте.

Я еще не полностью оправилась от того шока, который испытала, узнав, что мой муж вовсе не был тем человеком, за которого я его принимала. Я была обманута в прошлом и знала, что он никогда не будет мне полностью доверять. Ким приложил все силы, чтобы перевезти меня в Москву, но теперь между нами выросла стена. Я даже начала задумываться, не получил ли Ким инструкции жениться на американке, и эта страшная мысль стала моим повседневным кошмаром.

Чем тревожнее мне было на душе, тем яснее я замечала, что Ким был вполне доволен своей жизнью. Я поражалась его дисциплине, его готовности принять образ жизни, который он едва ли мог вообразить. Он был занят изучением русского языка, по утрам печатал на машинке, ходил со мной на концерты, в оперу и на балет, и расслаблялся, читая или готовя еду. Он быстро превращался в советского гражданина. Он, но не я.

4. ГЛОТОК ВОЗДУХА

Едва оправившись от первой русской зимы, я все еще чувствовала себя скорее гостем, чем местным жителем. Ким и другие изгнанники, как и сами русские, все еще считали меня американкой. Даже не возникало вопроса о том, чтобы я взяла советское гражданство или отказалась от своих связей с Западом, как сделал Ким.

Именно на этом фоне я начала обсуждать две волновавших меня проблемы. Я обещала дочери навестить ее в Америке летом. Другой проблемой было то, что срок моего паспорта истекал в октябре, и я не знала, дадут ли мне новый паспорт в американском посольстве в Москве. Что мне было делать?

Временами я задавалась вопросом, не связала ли я себя непосильными обязательствами, последовав за Кимом в Россию? Но в своем поступке я не видела ничего, достойного порицания. Я всего лишь соединилась со своим мужем в принявшей его стране, и в этом не было ничего дурного. Я сознавала все, что ограничивало нашу жизнь, но, кроме того, страдала от психологической деморализации, частично вызванной неудачной операцией и частично - моим плохим освоением русского языка.