А. Сахаров (редактор) - Елизавета Петровна

• Название: Елизавета Петровна
• Автор: А. Сахаров (редактор)
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-87994-059-4

Восемнадцатый век, полный таинств, секретности, и по сию пору остаётся во многом загадкой для современного человека. Особенно мало изучен период «царства Женщин».

Понять, глубже разобраться в этом далёком от нас времени помогают замечательные русские романисты Николай Гейнце и Евгений Маурин.

Под их пером оживают события давно минувших лет.

Живая картина давних событий в романе Н. Гейнце захватывает читателя с первых страниц.

Маурин, скрупулёзный в отборе исторических фактов, скорее историк, нежели писатель, по-новому заставляет современного читателя посмотреть на главные события, происходившие в сороковых годах XVIII века.

Оба романа весьма полно раскрывают время царствования дочери Петра Первого – Елизаветы Петровны.

В книгу входят романы:

Е. И. Mayрин

ЛЮДОВИК И ЕЛИЗАВЕТА

Н. Э. Гейнце

ДОЧЬ ВЕЛИКОГО ПЕТРА

---

– Отец! – открыл глаза Осип Иванович и окинул старика потухающим взором.

В тоне голоса, которым было произнесено это двусложное, но великое слово: «отец», в выражении взгляда умирающего красноречиво читались мольба о прощении и искреннее раскаяние. Старик не выдержал. Он склонил колени пред умирающим сыном, взял его голову с уже закрывшимися глазами и поцеловал его в губы, воскликнув:

– Сын мой!

Горячие слёзы полились из глаз отца и омочили лицо сына. На этом лице появилась довольная, счастливая улыбка да так и застыла на нём. Осипа Лысенко не стало.

В коротких словах рассказал в письме на имя государыни, а также в записке на имя Зиновьева Иван Осипович Лысенко этот полный настоящего жизненного трагизма эпизод.

«Я нашёл сына именно в тот момент, когда он был более всего достоин этого. Я горжусь своим мёртвым сыном более, нежели гордился бы живым», – заключил суровый воин оба письма.

Однако это известие не могло заинтересовать петербургское общество, не посвящённое в предшествующие события, известные нашим читателям. Зато предметом толков и пересудов явилась другая смерть, отвлёкшая общественное внимание даже от театра войны. Это была смерть князя Сергея Сергеевича Лугового.

Обстоятельства жизни молодого человека придали этой смерти таинственную окраску. В Петербурге знали, что он был в числе самых горячих поклонников княжны Людмилы Полторацкой. Поразившую его болезнь, почти на другой день после смерти княжны, конечно, приписали удару, нанесённому этой смертью сердцу влюблённого. Весь «высший свет» выражал своё участие бедному молодому человеку и в великосветских гостиных, наряду с выражением этого участия, с восторгом говорили о возобновившейся дружбе между больным князем и бывшим его соперником – тоже искателем руки покойной княжны Полторацкой, – графом Свиридовым, с нежной заботливостью родного брата теперь ухаживавшим за больным. Было ли это участие искренне или же к нему примешивалось практическое соображение, что со смертью князя Лугового исчезнет один из выгодных и блестящих женихов – как знать? – но дом князя осаждался посетителями – представителями высшего общества, почти ежедневно справлявшимися о его здоровье.

Однако крепкая натура князя Сергея Сергеевича взяла своё. Кризис миновал, больной стал поправляться.

Прошло около трёх месяцев. Князь, с позволения доктора, уже переходил на день в кресло и с помощью своего друга, графа Петра Игнатьевича, делал несколько шагов по комнате.

Справляться о здоровье по-прежнему приезжали, но князь не принимал никого. Это обстоятельство стало волновать общество. На вопросы, обращаемые к графу Свиридову по поводу странного поведения его друга, получались уклончивые, неудовлетворительные ответы. Однако общество никогда не даёт себя в обиду: в большинстве случаев оно отмщает за неё сплетнею. Так было и в данном случае. В великосветских гостиных стали ходить упорные слухи, что перенесённая князем Луговым болезнь отразилась на его умственных способностях.

– Несчастный князь, он сошёл с ума! – с соболезнованием стали говорить повсюду.

Протесты со стороны графа Свиридова, горячо заступавшегося за друга, только подливали масла в огонь.

– Скрывает друга, это так понятно! – пожимая плечами, замечали на эти протесты.

Граф Пётр Игнатьевич понял, что борьба с прочно установившимся в обществе мнением равносильна борьбе с ветряными мельницами, и умолк.

«Да и какое дело Сергею до них теперь!» – мелькало в его уме.

Луговому действительно не было теперь никакого дела до общественного о нём мнения. Это происходило не потому, что болезнь на самом деле подействовала роковым образом на его умственные способности, но потому, что князь пришёл к окончательному решению порвать все свои связи со «светом» и уехать в Луговое, где уже строили, по его письменному распоряжению, небольшой деревянный дом. Место для этой постройки было выбрано князем в довольно значительном отдалении от старого сгоревшего дома, стены которого он не велел разбирать до своего личного распоряжения.

Когда в «свете» узнали, что князь Луговой вышел в отставку и уезжает к себе в имение, это только подтвердило пущенный слух о его сумасшествии.

– Увозят! – говорили, уже совершенно не стесняясь присутствием друга больного, графа Свиридова.

Последний печально улыбался, но не возражал.

Вскоре факт совершился. Князь Луговой уехал из Петербурга.

Пред отъездом он имел свидание только с одним лицом из петербургского общества, Зиновьевым, посетившим его по его собственному желанию.

Зиновьев, Луговой и Свиридов сидели втроём в том самом кабинете, где полгода тому назад Сергей Семёнович сообщил князю содержание письма тамбовского наместника относительно Татьяны Берестовой, искусно в течение года разыгрывавшей роль его невесты – княжны Людмилы Васильевны Полторацкой.

– Я уезжаю к себе, – слабым голосом начал князь.

– Я слышал это от графа. – Указал Зиновьев движением головы на графа Свиридова. – Но неужели навсегда? Стыдитесь, князь, так предаваться грусти! Вы молоды, пред вами блестящая дорога, весёлая жизнь. Время излечит печаль.

– Нет, моё решение неизменно; я человек обречённый, и моя близость ко всякой девушке будет для неё роковой. Но не будем говорить об этом. Я решился просить вас приехать ко мне, хотя, как видите, я в силах был бы заехать к вам. Простите меня, это произошло потому, что я дал себе обет не переступать порога своего дома иначе как для того, чтобы уехать из Петербурга навсегда. А у меня есть к вам важная просьба…

– Помилуйте, князь, я с удовольствием! Тяжёлая перенесённая болезнь даёт вам право, – заговорил Сергей Семёнович, а между тем в уме его мелькало: «Не в самом ли деле он тронувшись?» – Какая же это просьба, князь? Всё, что в моих силах, всё, что могу.

– Это в ваших силах, это вы можете, – произнёс князь Сергей Сергеевич. – Зиновьево теперь в вашем владении?

– Да!

– Позвольте мне на свои средства выстроить церковь над могилой княгини Вассы Семёновны и княжны Людмилы. Другой храм я буду строить одновременно на месте своего сгоревшего дома. Церкви Лугового и Зиновьева, вы знаете, очень ветхи. Если я, паче чаяния, не доживу до окончания построек, то я уже составил духовное завещание, в котором все свои имения и капиталы распределяю на церкви и монастыри, а главным образом, на эти две, для меня самые священные цели. Граф Пётр был так добр, что согласился быть моим душеприказчиком и исполнителем моей последней воли.

– Я, конечно, князь, с особым благоговением готов исполнить вашу просьбу, – произнёс Зиновьев. – Мне тяжело, что мысль о постройке церкви над могилами погибших такою страшною смертью моей сестры и племянницы не пришла ранее в голову мне, но пусть моё согласие послужит мне вечным за это наказанием. Я завтра же сообщу управляющему Зиновьева, что вы явитесь туда полным распорядителем.

– Благодарю вас, – протянул ему руку князь.

Сергей Семёнович с чувством пожал эту исхудалую от физических и нравственных страданий руку.

Через несколько дней князь переступил порог своего дома и уехал в Луговое.

Однако о нём не забыли в «свете». На его долю выпала честь быть очень продолжительное время злобою дня в петербургских великосветских гостиных.

Жертву своего любопытства общество найдёт на дне морском, а не только в тамбовском наместничестве. Туда написали письма с просьбами следить за князем Луговым и извещать о его образе жизни и прочем. Оттуда стали получать ответы, быстро распространявшиеся по гостиным.

«Сумасшедший князь» – эта кличка оставалась за князем Луговым со времени его отъезда – действительно вёл себя там, по мнению большинства, более чем странно. По приезде в Луговое он повёл совершенно замкнутую жизнь, один только раз был в Тамбове у архиерея и предъявил тому разрешение святейшего синода на постройку двух церквей: одну в своём имении Луговом, а другую в имении Сергея Семёновича Зиновьева – Зиновьеве, принадлежавшем покойной княжне Людмиле Васильевне Полторацкой. Постройка обоих храмов началась и, ввиду того, что князь не жалел денег, подвигалась очень быстро.

Князь Сергей Сергеевич проводил ежедневно несколько часов в родовом склепе Зиновьевых, где были похоронены князь и княгиня Полторацкие и куда, с разрешения тамбовского архиерея, было перенесено тело дворовой девушки княгини Полторацкой – Татьяны Берестовой. Князь – как писали из Тамбова – уверил архиерея, что это тело покойной княжны Людмилы Васильевны Полторацкой, а что в Петербурге была похоронена под её именем другая.

Последнее известие произвело целую бурю в гостиных.

– Князь – сумасшедший, ему простительно говорить всё, но как же могло согласиться на это высшее духовное лицо? – возмущались сообщавшие и слышавшие это известие.