Михаил Загоскин - Юрий Милославский, или Русские в 1612 году

• Название: Юрий Милославский, или Русские в 1612 году
• Автор: Михаил Загоскин
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1983

Действие романа происходит в XVII веке, в годы, которые вошли в историю России как одна из ярких страниц борьбы за ее независимость. Вымышленные происшествия романа «без насилия», по словам А.С.Пушкина, входят «в раму обширнейшую происшествия исторического». Заметное место в романе отведено таким событиям, как организация нижегородского ополчения по главе с Кузьмой Мининым и Д.М.Пожарским, освобождению Москвы от интервентов в 1612 году и другим.

---

– Довольно; будет, Терентьич, – прервала тихим голосом прекрасная Анастасья. – Ты уж устал. Мамушка, вели дать ему чарку водки.

– Да выслушай, родная, – сказала Власьевна. – Может статься, он и поразвеселит тебя.

– Нет, мамушка, меня ничто не развеселит.

– Ну, власть твоя, сударыня! Ступай, Терентьич. Эй вы, красные девицы! сведите его вниз; ведь он, пожалуй, сослепу-то расшибется. Ну, матушка Анастасья Тимофеевна, – продолжала оно, – уж я, право, и не придумаю, что с тобою делать! Не позвать ли Афоньку-дурака?

– Ах, нет! не надобно.

– Сем кликнем, родная! да позовем дуру Матрешку; они поболтают, побранятся меж собой; а чтоб распотешить тебя, так, пожалуй, и подерутся, матушка.

– Зачем ты меня сегодня нарядила, мамушка? – сказала со вздохом Анастасья. – Мне и без нарядов так тяжело… так тошно!..

– И, светик мой! да как же тебе сегодня не быть нарядною? Авось бог поможет нам вниз сойти. Ведь у батюшки твоего сегодня пир горой: какой-то большой польский пан будет.

– Какой пан?.. откуда? – вскричала Анастасья.

– Чего ж ты испугалась, родимая? Ну, так и есть! ты, верно, подумала?.. Вот то-то и беда! пан, да не тот.

– Слава богу!

– Ох вы девушки, девушки! Все-то вы на одну стать! Не он, так слава богу! а если б он, так и нарядов бы у нас недостало! Нет, матушка, сегодня будет какой-то пан Тишкевич; а от жениха твоего, пана Гонсевского, прислан из Москвы гонец. Уж не сюда ли он сбирается, чтоб обвенчаться с тобою? Нечего сказать: пора бы честным пирком да за свадебку… Что ты, что ты, родная? Христос с тобой! Что с тобой сделалось? На тебе вовсе лила нет!

– Ничего, мамушка, пройдет!.. Все пройдет!.. – прошептала Анастасья едва слышным голосом. – Только, бога ради! не говори мне о пане Гонсевском!..

– Не говорить о твоем суженом? Ох, дитятко, нехорошо! Я уж давно замечаю, что ты этого не жалуешь… Неужли-то в самом деле?.. Да нет! где слыхано идти против отцовой воли; да и девичье ли дело браковать женихов! Нет, родимая, у нас благодаря бога не так, как за морем: невесты сами женихов не выбирают: за кого благословят родители, за того и ступай. Поживешь, боярышня, замужем, так самой слюбится.

– Нет, мамушка! Не жилица я на этом свете.

– И, полно, матушка! теперь-то и пожить! Жених твой знатного рода, в славе и чести; не нашей веры – так что ж? Прежний патриарх Гермоген не хотел вас благословить; но зато теперешний, святейший Игнатий, и грамоту написал к твоему батюшке, что он разрешает тебе идти с ним под венец. Так о чем же тебе грустить?

– А разве ты знаешь, что он пришел мне по сердцу?.. что я люблю его?

– И, что ты, родимая! Как не любить! Мало ли он дарил тебя и жемчугом, и золотом, и дорогими парчами, и меня старуху вспомнил. Легко ль, подумаешь! отсыпал мне, голубчик, пятьдесят золотых кораблеников (5) да на три телогреи заморского штофа подарил. И этакой суженый тебе не люб! Эх, матушка Анастасья Тимофеевна! не гневи господа бога! И что в нем охаить можно? Собою молодец: такой дородный, осанистый! Ну, право, сродясь лучше не видала; разве только… и то навряд – вот тот молодой барин, что к Спасу на Бору к обедне ходил – помнишь?.. такой еще богомольный; всегда, бывало, придет прежде нас и станет у левого клироса… Что, боярышня, повеселей стала! То-то же! слушайся нас, старух! Самой будет радостно, как на твоего муженька станут все засматриваться… Ну вот, опять нахмурилась! О, ох, родимая! Обошел тебя дурной человек!.. Да вот посмотрим, что-то бог даст сегодня!

– Анюта, – сказала Анастасья одной молодой и прекрасной девушке, которая ближе всех к ней сидела, – спой эту песню… ты знаешь… ту, что я так люблю.

Анюта, не переставая вышивать в пяльцах, запела тихим, но весьма приятным голосом:

Не сиди, мой друг поздно вечером,
Ты не жги свечи воску ярого,
Ты не жди меня до почуночи!

Ах, прошли, прошли
Паши красны дни;
Наши радости
Буйный ветр унес!
Мне отец родной
И родная мать
Под венец идти
Не с тобой велят.
Не горят в небесах
По два солнышка –
Не любить двух разов
Добру молодцу!..
Я послушаюсь
Отца, матери:
Под венец пойду
Не с тобой, душа…
Обвенчаюся
Я с иной женой:
Я с иной женой –
С смертью раннею!..
Не ручей журчит,
Не река шумит:
Льются слезы
Красной девицы;
Во слезах она
Слово молвила:
«Ах, ты милый мой!
Ты сердечный друг!
Не жилица я
На белом свету!..
Нет у горлинки
Двух голубчиков –
Нет у девицы
Милых двух дружков!..»

Не сидит она поздно вечером,
А горит свеча воску ярого:
На столе стоит нов тесовый гроб –
Во гробу лежит красна девица!

– Перестань, Аннушка, – сказала Власьевна. – Ты и на здорового человека тоску нагонишь. Что эго, прости господи! словно панихиду поешь!

Тут вошла одна пожилая женщина и шепнула ей что-то на ухо.

– Хорошо, хорошо! – отвечала Власьевна. – Скажи ему, чтоб он подождал. Анастасья Тимофеевна, – продолжала она, – знаешь ли что, матушка? у нас на селе теперь есть прохожий, про которого и невесть что рассказывают. Уж Кудимыч ли наш не мудрен, да и тот перед ним язычок прикусил. Позволь ему, сударыня, словечка два с тобою перемолвить… Да полно же, родная, головкою мотать! Прикажи ему войти.

– Зачем, мамушка? на что?

– А на то, моя радость, что если он подлинно человек досужий, то и твоей болезни поможет.

– Моей болезни… Нет, мамушка… мне поможет одна смерть!..

– И, полно, боярышня! Спозаранков умирать собираешься! Ну что, родная, не кликнуть ли его?

– Не надобно.

– Послушай, Анастасья Тимофеевна, ведь государь твой батюшка изволил приказать: так власть твоя, сударыня, ослушаться не смею!

– О! если батюшке угодно… так позови.

Двери отворились, и наш знакомец, Кирша, вошел в комнату. Поклонясь на все четыре стороны, он остановился у порога.

– Милости просим! – сказала Власьевна. – В добрый час! Милости просим!.. Вот наша больная…

– Вижу, бабушка, – отвечал Кирша, бросив быстрый взгляд на Анастасью. – Вижу… Гм, гм!

– Ну, что ты скажешь, отец мой?

– Что я скажу?.. Гм, гм!

– Ахти! что это, батюшка, ты мычать изволишь? Уж к добру ли?

– А вот посмотрим. Мне надобно с вашей боярышней словца два перемолвить, да так, чтоб никто не слыхал.

– Как? чтоб никто не слыхал?

– Да, да; ворожбе так надобно. Станьте-ка все поодаль.

– Нельзя ли хоть мне?..

– Нет, бабушка, никому.

– Ну, ну! быть по-твоему. Вставайте, девушки, отойдемте к дверям.

Кирша подошел к Анастасье и попросил ее показать ему правую руку. Нехотя и с приметным отвращением она исполнила его желание. Кирша, посмотрев пристально на ладонь, сказал вполголоса:

– Анастасья Тимофеевна, я должен объявить правду: тебя сглазили.

Больная взглянула с презрением на запорожца и отворотилась.

– Да, да, боярышня, – повторил важно Кирша. – Тебя, точно, сглазили голубые глаза одного русоволосого молодца. Болезнь твоя вот тут – в сердце.

Бледные щеки больной вспыхнули; она взглянула недоверчиво на Киршу, хотела что-то сказать, но слова замерли на устах ее.

– Ты нынешней зимой, – продолжал запорожец, – в первый раз встретилась с ним в Москве.

Анастасья вздрогнула, кинула робкий взгляд вокруг себя и устремила удивленные взоры на Киршу, который после минутного молчания прибавил весьма тихо:

– Ты видала его почти каждый день в соборной церкви… кажется… точно так: у Спаса на Бору.

Больная, отдернув торопливо свою руку, вскрикнула от ужаса.

– Что ты, Анастасья Тимофеевна? – спросила Власьевна, подбежав к кровати. – Что с тобою?

– Ничего, – отвечала Анастасья. – Отойди, мамушка, отойди!

– Если ты еще хоть раз подойдешь, старуха, то испортишь все дело, – сказал сердито Кирша. – Стой вон там да гляди издали! Пожалуй-ка мне опять свою ручку, боярышня, – продолжал он, когда Власьевна отошла прочь. – Вот так… гм, гм! Ну, Анастасья Тимофеевна, тебе жаловаться нечего; если он тебя сглазил, то и ты его испортила: ты крушишься о нем, а он тоскует по тебе.

– Смотрите-ка, смотрите! – шепнула Власьевна девушкам. – Что это с боярышней делается? Лицо как жар горит! Ни дать ни взять как бывало прежде… Слава тебе господи!

– Постой-ка, боярышня, – продолжал после небольшой остановки запорожец. – Да у тебя еще другая кручина, как туман осенний, на сердце лежит… Я вижу, тебя хотят выдать замуж… за одного большого польского пана… Не горюй, Анастасья Тимофеевна! Этой свадьбы не бывать! Я скажу словца два твоему батюшке, так он не повезет тебя в Москву, а твой жених сюда не приедет: ему скоро будет не до этого.

– Ах, дай-то бог! – вскричала Анастасья, сложив набожно свои руки.

– Да, да, боярышня. Нынче времена шаткие: кто сегодня вверху, тот завтра внизу.

– Глядите-ка, – сказала Анюта, – Анастасья Тимофеевна плачет, а лицо такое веселое. Что за диво!

– Нишни, Анюта, не мешай! – шепнула Власьевна, стараясь вслушаться в разговор, который, по-видимому, становился час от часу занимательнее.