Валерий Денисов - По кличке «Боксер»: Хроника времен культа личности

• Название: По кличке «Боксер»: Хроника времен культа личности
• Автор: Валерий Денисов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990

---

То, что рассказал Прохоров, не на шутку встревожило майора. Грабеж получается. Да среди бела дня! Неужели бандиты так обнаглели? Но женщина говорила Прохорову о красных книжках. И фотографии людей в погонах там видела, и фамилии, и печати. Да еще старший все время подчеркивал: «Ты, тетка, с органами не шути, выкладывай все, что присвоила». Неужели оборотни объявились? Маньковский поднял трубку телефона. Сказал дежурному, чтобы немедленно разыскал Кострова. Когда тот, запыхавшись, прибыл, Александр указал ему на Прохорова:

– Иван Борисович, бери кого-нибудь из свободных оперов и поезжай по адресу, который укажет этот товарищ. Я его хорошо знаю. Судя по всему, дерзкий грабеж.

– Нас этим не удивишь, – отдышавшись, произнес Костров, хлопнув Прохорова по плечу. – Веди, Сусанин!

Уже в дверях Прохоров обернулся и вытянул перед собой котомку, которую все время, пока беседовал с Манькоаским, не выпускал из рук,

– Вот память стала! Никудышная. Это же вам мамаша прислала, Александр Иосифович. Чебуреки. Она у татар научилась их стряпать. Тонкие, в трубочку свернуть можно. Сочные да вкусные – пальчики оближешь. Мамаша их так укутала, что жар весь сохранили. Отведайте…

Костров вернулся, весьма удивленный тем, что произошло в доме гражданки Назаренко, Судя по всему, обыск произвели сотрудники отдела НКГБ. К тому же они изъяли большое число весьма дорогих вещей. Костров положил перед начальником солидный список, составленный со слов потерпевшей. Маньковский даже присвистнул от удивления, когда ознакомился с ним. Более полусотни наименований. Здесь были и картины известных мастеров, и старинные вазы, и ковры, и даже… чек на 20000 швейцарских франков.

– Богатенький, видно, был профессор…

Костров тут же выдал справку:

– Известнейший курортолог, специалист по туберкулезу. Эмигрант. Еще с революции. Сюда приехал с немцами, с ними же и удрал. Назаренко вела у него хозяйство. Вроде экономки…

– Иван Борисович, а ордер на обыск предъявлен был, понятые присутствовали?

Костров посмотрел на Маньковского, как на инопланетянина.

– Это вы нашего начальника отдела НКГБ спросите.

– Кстати, как его фамилия?

– А вам разве не говорили? Странно. Его представляют раньше, чем первого секретаря горкома. Хозяин… Сатов его фамилия.

4.

Сатов был взбешен: только что надежный человек сообщил, что в доме Назаренко побывала оперативная группа милиции. Пробыла там более часа. Подполковник вызвал адъютанта и, не скрывая раздражения, крикнул:

– Немедленно соедини меня с Костровым, что они суют свой нос куда не следует!

Лейтенант робко подсказал:

– Там теперь начальник объявился. Вчера прибыл.

– Вчера? Почему мне не доложили? Кто таков?

– Маньковский. Майор, Из бывших фронтовиков.

Изумление отразилось на лице Сатова. «Маньковский? Неужели тот самый, так ведь его должны были в тридцать седьмом… – подумал подполковник. – Может быть, однофамилец? А если нет? Будет здесь с ним хлопот».

Лейтенант, несколько обескураженный переменой настроения своего хозяина, молча ждал дальнейших указаний, Сатов, вспомнив, наконец, что не один в кабинете, бросил порученцу:

– Так соедини с этим самым… Маньковским, кажется?

Лейтенант бросил короткое «есть!» и вышел.

Маньковский не меньше Сатова был удивлен такому повороту судьбы: вновь пересеклись их жизненные пути. Сказать, что он был этому рад, значит, погрешить против истины.

Еще там, на Лубянке, когда Александра знакомили с материалами его «дела», он увидел среди прочих грязных документов и собственные показания Боксера о том памятном откровенном разговоре. Правда, судя по дате, Николай не сразу побежал доносить на него, нет, это произошло уже после того, как Маньковского арестовали в Москве и началось следствие. Тогда в Баку многих допрашивали в связи с письмом следователя, отправленного в адрес ЦК. Но об «антисоветских» настроениях Александра, его недовольстве массовыми репрессиями поведал лишь Сатов. Естественно, особого желания видеть этого человека, тем более работать рядом, у майора не было. И когда он услышал на следующий день в телефонной трубке бодрый голос начальника отдела НКГБ, настроение его было не из лучших. А тот, наоборот, с наигранным оживлением восклицал:

– Маньковский! Александр! Здорово, дружище! Мы тогда все думали, куда ты запропастился? Поговаривали – в столицу… Да мало ли что говорили. А ты, смотрите-ка, жив, здоров и в нашем городе. Рад. Очень рад!

Майор сделал вид, что не узнал, кто звонит ему:

– Извините, но с кем я разговариваю?

– Как с кем? Не узнаешь? Сатов я. Тот самый, которого ты в незапамятном году чемпионского звания лишил. – В трубке раздался приглушенный смешок.

– Николай Александрович?

– Николай, но не Александрович. Просто – Колька. Года-то наши еще молодые. Ты ведь тоже, вроде, с десятого…

– С десятого. Помнишь?

– Все помню. И разговоры наши лихие, и хозяйку твою, красавицу, и золотистые балычки с винцом. Где ты, время мирное?.. Кстати, жена-то с тобой или как?

– Или как. Пока еще в Москве.

– Торопи, торопи ее, а то здесь, на курортном бережку девки жаркие, охмурят тебя…

Александра начинал раздражать приторно-слащавый, панибратский тон телефонного собеседника. Он хотел было оборвать разговор какой-нибудь казенной фразой, но в этот момент Сатов сделал неожиданное предложение:

– Сашка, двигай-ка ко мне в контору. Я сейчас за тобой машину вышлю. Выходной же сегодня. Пустое дело – киснуть в кабинете: служба не волк, в лес не убежит. Смотаемся-ка в лесок, в горы. Есть у меня здесь одно заветное местечко. Чудо!.. Так как?

«Отказаться, – подумал Маньковский, – значит, сразу поставить себя в положение конфронтации. А это вряд ли пойдет на пользу делу. Личные мотивы должны сейчас уйти на второй план. И, в конце концов, какие у него претензии к Сатову? Ну, рассказал тот человеку из союзного наркомата о сомнительных настроениях своего сослуживца. Так ведь время-то какое было: сын на отца доносил, брат предавал брата. А Сатова, к тому же, долг сотрудника НКВД обязывал немедленно сообщать о любых проявлениях инакомыслия. И то оправдывает Николая: не побежал же сразу после того вечера к Зобину. Может быть, теперь он вообще другим человеком стал – война многих перековала. Правда, вот этот обыск у гражданки Назаренко… Но тут надо выяснять. Вот и спрошу…»

Первое, что увидел Маньковский, когда вошел в кабинет Сатова, была небольшая картина в резной золотой раме, прислоненная к стене. «Парусник в ночном море», – отметил про себя Александр.

Под таким названием значилось это полотно в списке, представленном ему накануне Костровым. А по углам были расставлены две китайские вазы из того же списка.

Сатов, вышедший из-за стола навстречу гостю, заметил взгляд, брошенный Маньковским на картину, и вместо ожидаемого приветствия, произнес:

– Нравится? Только честно. Если – да, подарю…

– Не дорог ли подарочек? – спросил Александр и протянул подполковнику руку. – Здравствуй, Сатов.

– Здравствуй, здравствуй… – Николай откинулся назад, сощурил глаза, как бы присматриваясь к бывшему сослуживцу: – А ты, Александр, ростом вроде бы прежний, но мощи былой не видать. Бледный какой-то, худой. Не болен часом?

– Шарахнуло меня под Сталинградом. Ранение сказывается.

– Ничего, мы тебя тут подлечим. Крым все же, всесоюзная здравница. Правда, с харчами туговато. Ну, да найдем что-нибудь на пропитание. Однако время – деньги. Машина уже ждет нас.

Во дворе действительно стоял отливающий черным лаком и сверкающий никелем «мерседес» – лимузин с открытым верхом. За рулем сидел лихой черноусый старшина. Рядом с ним на сиденье лежал небрежно брошенный автомат. Сатов любовно погладил нервно подрагивающий капот автомобиля.

– Трофейный, фрицы не успели даже из гаража выкатить. Комдив сразу после штурма его мне и подарил.

– Хороша игрушка, – оценил «подарок» Маньковский. – Но, может быть, мы все-таки пешком пройдемся?

– Обязательно пешком. Только до тропы доедем.

– Какой ещё тропы? – удивился Маньковский.

– Исторической. Говорят, сам великий врач Боткин по ней хаживал. Местные так её и зовут – Боткинская.

Чем круче они поднимались в горы, тем более нарастал шум падающей воды. Маньковский понял, что приближаются они к водопаду Учан-Су, о котором столько рассказывал ему отец. Вот уже, взглянув вверх, увидел он в «окне» между вершинами деревьев белую пену потока. По мере того, как они продвигались вперед, лес отступал перед упрямым натиском серых скал. И вскоре водопад открылся во всей своей красоте. Низвергаясь с почти стометровой высоты, он рождал могучий звук, посылал в голубое небо радужные дуги брызг, веселясь и угрожая, несся неудержимо среди каменной теснины. Зеленое буйство леса сменилось суровой красотой камня. Лишь, поубавившись в росте, искривленные ветрами смельчаки-сосенки, кое-где укрепившиеся по расщелинам, да серо-зеленые мхи вписывали в палитру скал свои живописные мотивы.