Тим Северин - Побратимы меча

• Название: Побратимы меча
• Автор: Тим Северин
• Издательство: Эксмо: Мидгард
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-17882-1: 5-699-17888-0

Этих людей боялись.

Этих людей проклинали.

Этими людьми восхищались.

В поисках славы они покидали свои студеные земли и отправлялись бороздить моря и покорять новые территории. И всюду, куда бы ни приходили, они воздвигали алтари в честь своих богов — рыжебородого Тора и одноглазого хитреца Одина. Эти люди вошли в историю и остались в ней навсегда — под гордым именем викингов…

Скитания Торгильса, сына Лейва, продолжаются. И каждый его шаг, каждый поступок оказываются звеньями незримой цепи, сплетенной искусным мастером, который повелевает судьбами северян, — многоликим Одином.

---

Передо мной, в стороне от других, сидела на насесте птица — я сразу же ее узнал. Светло-серые, почти белые, перья в черно-бурых крапинках, как клочок пергамента, на котором писец разбрызгал чернила. Даже в полумраке я узнал его, хотя он сгорбился и вид имел жалкий, — это был кречет.

Кречеты — это принцы среди охотничьих птиц. В Гренландии, будучи ребенком, я видел, как эти великолепные соколы охотятся на верещатниках на белых куропаток, и нашим охотникам, ставившим силки, порою удавалось поймать сокола сетью либо, взобравшись на скалы, достать птенца, ибо соколы — самое ценное из всего, что вывозится из Гренландии. Мы отсылали пять-шесть соколов в год в Исландию, и я слышал, что их перепродают за большую цену богатым землевладельцам в Норвегию или в южные страны. Увидев в самой сердцевине сырой зеленой Англии эту птицу, сидящую взаперти, далеко от родного дома, я почувствовал в ней родственную душу, изгнанника, и от этого зрелища у меня сердце сжалось.

У ловчего сокола была линька. Вот почему вид у него был такой унылый, перья растрепаны и взъерошены. Птица почувствовала мое присутствие и повернула ко мне голову. Я подкрался и только тогда заметил: глаза у нее были накрепко зашиты. Две тонких нити прошили нижние веки и, будучи завязаны узлом на затылке, оттягивали их кверху. Я тихонько протянул руку, опасаясь напугать птицу, но имея намерение развязать узел и освободить глаза. Мне казалось, что несчастная участь этого существа — это символ моей собственной судьбы. Ладонь моя почти уже коснулась головы сокола, как вдруг кто-то схватил меня за левую руку и резко завернул за спину. Крепкие пальцы впились в шею сзади, и чей-то свирепый голос прошипел мне на ухо:

— Только коснись этой птицы, и для начала я сломаю тебе руку, а потом и шею!

Напавший завел мне руку еще выше, заставив согнуться вдвое, развернул и повел меня, согбенного, через сарай к двери, а потом наружу. Ловкая подножка уложила меня лицом в грязь. Некоторое время я лежал, переводя дух, ошеломленным столь молниеносным нападением. А он придавил меня, упершись коленом в спину и не давая поднять головы. Так что я не имел возможности увидеть, кто это напал на меня, и потому выпалил:

— Я искал Эдгара.

Голос, кипящий от гнева, произнес надо мной:

— Ты его нашел.

ГЛАВА 2

Он, ослабив хватку, позволил мне перевернуться на спину и посмотреть вверх. Надо мной нависал низкорослый кряжистый человек, одетый в залатанную и поношенную рубаху, тяжелые порты и потертые кожаные сапоги. Коротко остриженные волосы были седы, и я решил, что ему, наверное, лет пятьдесят пять. Больше всего меня поразил его истасканный и потрепанный вид. Лицо прорезано глубокими морщинами, а щеки, как будто надраенные песком, испещрены темно-красными пятнами. Брови в гневе насуплены так, что глаза почти утонули в глазницах. Этот человек не шутил — я заметил заткнутый за кожаный пояс кинжал с рукоятью из рога оленя, который явно не раз пускали в ход, и удивился, отчего он его еще не вытащил. И тут же осознал, с какой легкостью, словно какого-нибудь мальчишку, он выставил меня из сарая.

— Зачем ты забрался в соколиный двор? — в бешенстве вопрошал он. Его саксонское наречие, достаточно близкое к моему родному норвежскому, было мне понятно, но говор его был груб и резок, так что мне приходилось старательно вслушиваться. — Кто позволил тебе туда войти?

— Я же сказал, — ответил я кротко, стараясь его успокоить. — Я искал Эдгара. Мне и в голову не пришло, что в этом есть что-то дурное.

— А кречет? Зачем ты подошел к нему? Что ты задумал? Хотел украсть?

— Да нет же, — ответил я. — Я хотел снять нитки, чтобы он мог открыть глаза.

— А кто тебе сказал, что это можно сделать? — Он разъярялся все больше, и я испугался, что он совсем выйдет из себя и поколотит меня. Ответа на его вопрос не было, так что я хранил молчание.

— Вот дурак! Ты хоть представляешь, что было бы дальше? Птица всполошилась бы, слетела бы с насеста, стала бы метаться. Улетела бы или поранилась. А она не в состоянии летать. Кроме того, эта птица, да будет тебе известно, стоит в десять раз дороже тебя, а может и еще дороже, несчастный ты деревенщина.

— Прошу прощения, — сказал я. — Я знаю, что это за птица, но в жизни не видел, чтобы им зашивали глаза.

Мой ответ опять разозлил его.

— Знаешь? Да что ты говоришь? — рявкнул он. — Во всей Англии их наберется не больше пяти или шести. Это ведь королевская птица.

— Там, откуда я приехал, их достаточно много.

— Стало быть, ты не только вор, а еще и лжец.

— Нет, поверь мне. Я приехал из тех мест, где эти птицы селятся и выводят птенцов. Я вошел в сарай только потому, что мне велели найти Эдгара и получить у него работу, и я искал тебя, если ты, конечно, тот самый Эдгар.

— Мне требуется помощник на псарне, а не вороватый дан с непроворными пальцами, как у всех у вас. Я узнаю твой мерзкий говор, — проворчал он. — Вставай, — и он пнул меня, чтобы я поторопился. — Сейчас выясним, правду ли ты говоришь.

Он отвел меня обратно в бург, и когда усталый управляющий Эльфгифу подтвердил мои слова, Эдгар зло сплюнул — плевок чуть не попал в меня — и заявил:

— Ну, мы еще поглядим.

И мы вернулись, теперь уже на псарню. Эдгар поднял засов на низких воротах собачьего загона. Тут же бурный коричневый, белый, бурый поток окружил и затопил нас. Виляя хвостами, собаки лаяли и скулили, не знаю, то ли от радости, то ли от голода. Одни прыгали на Эдгара, ласкаясь, другие теснились, отталкивая друг друга, чтобы подобраться к нему поближе, иные же отползали либо убегали в угол и от волнения испражнялись. Запах на псарне стоял отвратительный, а одна коварная псина забежала сзади и пребольно куснула меня за щиколотку — для пробы. Эдгар же чувствовал себя как дома. Он запустил руки во вздымающуюся массу собачьих тел, ласкал их, нежно трепал зауши, называл по именам, осторожно отталкивал в сторону самых настырных из тех, что пытались, подпрыгнув, лизнуть его в лицо. Он был в своей стихии, для меня же то было видение хаоса.

— Вот здесь ты будешь работать, — сказал он без обиняков.

Вид у меня, должно быть, был испуганный, и он позволил себе едва заметно улыбнуться.

— Я покажу тебе, что ты должен делать.

Он повел меня на другую сторону собачьего загона, где возле забора стоял длинный низкий сарай. Плохо подогнанная дверь открылась с трудом, и мы вошли. Внутри было почти так же голо, как в соколином сарае, только здесь на земляном полу не было песка, а вместо насестов для птиц стоял у стены широкий настил на низких подпорах, сколоченный из неотесанных досок и приподнятый примерно на фут над землей. Поверхность его устилал толстый слой соломы — на нее-то и указал Эдгар.

— Вот это переворашивай ежедневно, чтобы хорошенько проветривалось. Все собачье дерьмо подбирай и складывай снаружи. Когда наберется мешок, оттащишь на сыромятню кожевенникам. Крепкий раствор собачьего дерьма — нет ничего лучше для смягчения кож. Дальше: каждые три дня, когда солома промокнет, будешь менять всю подстилку. Потом я покажу тебе, где брать свежую солому.

Затем он указал на три приземистых корыта.

— Следи, чтобы в них всегда было доверху питьевой воды для собак. Грязную воду вынеси наружу и вылей — и смотри у меня, чтоб тут сухо было! — а корыта наполни заново.

Говоря это, он глянул в сторону деревянного столба, вбитого в землю посреди сарая. Я сообразил, что столб поставлен для того, чтобы собаки на него мочились.

— И эту солому тоже меняй каждые три дня. По утрам первым делом будешь выпускать собак в загон, а сам тем временем займешься подстилкой. Кормить их надо один раз в день — в основном черствым хлебом, ну, и мясными обрезками с главной кухни, когда там что-нибудь останется. Проверяй обрезки, чтоб не попалось в них чего вредного. Коль какая из собак заболеет или на вид станет хворой, а таких обычно бывает две или три, дай мне знать немедля.

— Где мне тебя искать? — спросил я.

— Я живу в доме напротив соколиного двора. Там же, за моим домом найдешь навес, где хранится солома. Коли меня не будет дома, это значит, что я, скорее всего, ушел в лес, тогда спроси разрешения у моей жены, прежде чем взять что бы то ни было. Она присмотрит, чтобы ты все делал как надо. Есть вопросы?

К тому времени мы вышли из псарни и подошли к воротам загона.

— Нет, — сказал я, — ты все очень хорошо объяснил. Где я буду спать?

Он глянул на меня с нескрываемой злобой.

— А ты как думаешь? Ясное дело, с собаками. Самое место для псаря.

Следующий вопрос вертелся у меня на языке, но, видя выражение его лица, я решил, что не стоит доставлять ему удовольствия, спрашивая: «А как насчет еды? Где я буду есть?» Ответ был и так ясен: «С собаками. Будешь жрать то же, что и они».

Я оказался прав. Последовавшие за этим дни были самыми скверными в моей жизни, худших условий я не знавал. Спал я вместе с собаками и ел, выбирая из еды кусочки получше. А еще набрался от них блох. И большую часть дня проводил, спасаясь от собачьих зубов. Я терпеть их не мог и стал носить при себе дубинку — пользовался ею, чтобы треснуть любую псину, подошедшую ко мне слишком близко, хотя самые мерзкие то и дело пытались зайти сзади и напасть. Такая жизнь давала мне достаточно поводов и времени для размышления о том, как это люди могут любить собак, а тем более столь мерзопакостных охотничьих собак, как эти. В Ирландии главы кланов гордились своими волкодавами, и я понимал, почему. Те собаки были великолепными, изящными животными, аристократичными, с длинными ногами и надменной походкой. Но свора Эдгара, судя по виду, была стаей дворняг. Вполовину ниже волкодава, короткомордые, остроносые, с неопрятной шкурой, в основном грязно-коричневой масти, хотя у иных имелись пятна черные или рыжие, а одна была бы и вовсе белая, если бы не валялась то и дело в грязи. Мне казалось невероятным, что кому-то охота содержать такую свору. Несколько месяцев спустя я узнал, что их называют «английские гончие», и что их предки высоко ценились как охотничьи собаки теми самыми римлянами, что построили Уотлинг-стрит. Мне сообщил об этом монах, аббат которого был большим любителем охоты и держал такую свору. Монах поведал, что эти английские гончие ценятся за храбрость, стойкость и способность идти по нюху как верхнему, так и нижнему — по следу в воздухе и на земле. Меня изумляло, как это собаки могут идти по запаху, ведь сами они ужасно воняют. Чтобы моя пурпурная рубаха не провоняла псиной, я принял предосторожность — повесил служившую мне верой и правдой кожаную суму на колышек, вбитый как можно выше в один из столбов, ибо был уверен, что сам я воняю не меньше моих сотоварищей-псов.