Виктор Кандыба - Магия – энциклопедия магии и колдовства

• Название: Магия – энциклопедия магии и колдовства
• Автор: Виктор Кандыба
• Жанр: Медицина

Автор в своей книге рассказывает о таинственных и загадочных случаях магии и колдовства с древнейших времен и до наших дней.

Книга рекомендуется массовому читателю.

---

Не очень досадую, что идея "иллюстративного камлания" в конце концов рухнула. В такого рода спешных экспериментах всегда проступает искусственность и ложное впечатление подменяет историческую реальность. К тому же позднее, от Сазона Саймовича Суразакова, преподавателя пединститута и одного из инициаторов запланированной мистерии, я узнал, что назначенный к камланию Лита Манышев был в действительности всего лишь носителем бубна у знаменитого Туянина Сапыра. Оруженосец, конечно, может стать и рыцарем, однако ж тонкая здесь разница в том, что имей Манышев "ортоксеок" – и он удостоен был бы высшего звания без всяких переходных чинов.

Благодаря любезности старшего научного сотрудника Института истории, литературы и языка Николая Александровича Сатласва я получил представление о звуковой стороне камлания, его оркестровке. В фонотеке института хранятся знаменитые записи шаманских выступлений 20-х годов, сделанные профессором Анохиным еще на фонографе. Конечно, звук слабенький да еще перебиваемый шумами, но Николай Александрович включил "Днепр" на полную мощность, и в пустых комнатах отчетливо зазвучал тоскующий, зовущий голос настоящего шамана. Заунывный, собирающийся все время к одной точке, к одному, будто затвердевающему узлу, он плел свою долгую музыкальную нить; режущей, свербящей ухо нотой он ввергал в угнетенное и тоскливое ожидание, копил энергию на короткий всплеск, прыжок на другую орбиту, а подмявшись к ней, вновь надолго утверждал ее постоянство – постоянство нового равномерного неускоренного шага, нового отрезка путешествия по зияющим провалам преисподней. Не к Эрлику ли он взывал-старику с атлетическим сложением, чьи глаза и брови черны, как сажа, усы подобны клыкам и завернуты за уши, челюсти сходны лишь с кожемялкой, рога напоминают корни дерева, и чья борода, раздваиваясь, падает до колен? Не к нему ли обращался он в своей молящей, надрывной, безотрадной песне-заклинании, путешествуя в подземном мире? Не об этом ли говорил он, растравляя свою шаманью тоску мрачными образами и немыслимыми видениями?

Черное игрище, трепетное.
Квадратное чугунное гумно;
Священная четырехгранная наковальня;
Черные шипы, непрестанно
Смыкающиеся и размыкающиеся:
Звучащий черный молот,
Гремящий черный мех –
Творение отца моего – Эрлика!
Место, обессиливающее больших шаманов,
А у дурных шаманов голову берущее.
Когда он в благоприятное время дает милость,
Тогда мы проходим это открытое место,
Место, где в неблагоприятное время
Человеческая голова берется.

Однако и ощущение от песни шамана-при всей необычности ее и даже своеобразии – решительно отступает на задний план перед впечатлением от Песни Бубна. Да, это последнее, собственно, осталось самым ярким и глубоким, хотя музыкальная культура Алтая отнюдь не бедна. Мне приходилось слышать, как звучит комыс. Этот сращенный из нескольких гнутых пластинок инструмент в момент исполнения вставляется в рот, который служит ему меняющим объемы резонато-g ром. Звук комыса острый, зуммерный – в нем проступает электромузыкальное начало, правда, лишенное особого тембрового богатства и широты. Слышал я, как звучат топшуры, их пиччикато не оставляет равнодушным; слышал современные алтайские песни – по радио, в грамзаписи и просто в автобусе. Слышал уникальное по вибрационной технике исполнение кайчи-оно по силе воздействия почти приближается к музыке бубна. И все-таки первенство за ним… Узнав и прочувствовав Песню Бубна, трудно отделаться от мысли, что во время старинных камланий не пляска и не речитатив шамана, не жертва и не какие-то другие средства подчинения психологии группы одному играли здесь главную роль. Основу-так думается-закладывал бубен. В нем искусство даровало религии самое могущественное свое средство…

Вот лежит он, не умещаясь на узеньком ухабистом гостиничном диванчике, и ничего особенного нет в его облике. Просто довольно большой плоский барабан, с одной стороны открытый. Портрет его индивидуальности может быть сведен к нескольким фразам. Кстати, "индивидуальность" тут не произвольное слово. Для камов не было "бубна вообще" – был поименованный оленем, беркутом, конем крас-норечивейший помощник. Так вот, лицевая сторона "моего" бубна – это натянутая на деревянный каркас кожа марала, темно-серая, с едва ощутимыми рытвинками; с изнанки она бледно-желтая, в коричневых разводах и пятнах. Тыльная сторона бубна уже содержательна, симво-лична. Этот инструмент принадлежал, по-видимому, небогатому хозяину: 25-30 полосок материи, спадающих вниз, линялые, вытертые, явно "бедные". Несомненно, бубен долго и честно служил своему каму – ручка отполирована до гладкости, до теплого естественного цвета лиственницы. Ручка – она же "тело" идола, духа. Того, что поглядывает сейчас на меня из своей музыкальной пещеры, не назовешь торжественно кормосом, это скорее идоленок. Это не дух карающий и грозный, а простодушный и наивный. Плоское овальное личико его с латунными глазками-бляшками, латунью же обшитым лбом до макушки, ровным носиком и маленьким ртом, полумесяцем рожками вниз, – лицо это смотрит на мир с детской простотой и даже испугом. Тщедушное тельце с обрубленными выше локтей ручками и коротенькими ножками, наподобие двурогих деревянных, укороченных на три четверти вил, свидетельствует об аскетическом воздержании и смиренномудрии. Как скрипка немыслима без смычка, так и бубен без орбы, проще говоря – колотушки. Она сделана из снятой с лисьей лапки кожи, натянутой на утяжеленную чем-то металлическим деревянную колодку сантиметров двадцать пять длиной, рыжеватая шерсть местами вытерта от усердной работы, вид у колотушки облезлый и несолидный.

Но колотушку я в руку сначала не беру. Просто потрагиваю натянутую кожу бубна двумя пальцами. Полный солнечных лучей, бубен теперь не остается равнодушным даже к этому легкому пощелкиванию: он довольно погуживает в ответ на слабую дробь. Серьезно ли он реагирует? Нет, по-видимому, все же из чистой вежливости, не проявляя и малой толики своей настоящей силы. Нетрудно предположить, что повествовательные, непафосные эпизоды камланий сопровождались таким вот тихим дрожанием. Но и они не были пустыми паузами; нервное возбуждение присуще каждой модуляции бубна.

А вот орба, ластясь, прильнула к серой упругой щеке. Не удары, а поглаживания – бубен отвечает на них глуховатым нутряным баском, сразу растекающимся вверх и вширь. Меняешь секторы удара, не усиливая его, – и голос меняет регистры, тональность и как будто обретает движение. Небольшое смещение ударной плоскости направляет голос бубна немедля лететь в другую сторону – возникает стереофонический эффект. Рокочущее эхо заполняет углы комнаты, перемещаясь упругой спиралью, следует за круговращением руки…

Теперь пора кульминации. Орба уже не гладит стертую кожу, гуляет по ней все быстрее и быстрее, повелевая глаголить. И мощное таам-таам-таам несется в ответ. Звуки, полные грозовой раскатной ярости, – хлынувший, мигом рьиащий, развернувшийся водопад, величественный и непреложный в своем устремлении. Он адресуется прямо к телу, к плоти. Чувствуешь, что кровь циркулирует иначе и сердце бьется живее, поддаваясь этому все пронизывающему тембру. Гипнотически насыщает бубен тело своим дрожанием, непререкаемо подчиняет себе волю; это купол, сфера, в которую ты втянут; эти звуки заключают в себе абсолютную власть… Безудержный, неистовый, свирепый глас; это уже не музыка, не шум, не гром, а магия.

Музыкальный инструмент? "Помощник" шамана во время мистерии и в то же время командующий всем этим парадом? Произведение человеческого таланта? Да, все это так. Бубен создан руками мастера, и ему уготована участь необыкновенная. Внимая его рокоту, видишь иные картины, иные пространства. Чувствуешь: такие звуки могли сдавить воедино необъятную людскую массу, сдернуть ее с места.

И это в руках невежды так показал себя бубен. Какие же глубины, какие же богатства звучания открылись бы в нем, вступи он в творческий контакт с мастером?.. Нечто загадочное, дразнящее воображение есть во всем этом-ив том, как необыкновенно раздвинулась возможность музыкального инструмента, и в какой-то особой "философии звука", наконец, в материальной природе этой вещи, готовой слиться с человеческой психикой. Да: нечто загадочное и… общечеловеческое. Африканский тамтам, снискавший славы не в пример больше, с помощью своего мастера умеет говорить. Т.е. выражение "говорящие барабаны" употребляется вовсе не в переносном смысле, не в образном значении и не в параллель с "языком" азбуки Морзе. Нет, они произносят именно слова, фразы и целые монологи, отсылая их миль на двадцать куда-нибудь вниз по течению Конго. Эти барабаны, из колоды долбленные и кожей слоновьего уха обтянутые, малые и великие, совсем разные, берут на себя, таким образом, функции человеческой речи. И не только: они мастерски подражают рыку леопарда и вою шакала, они ведут на поле боя и, объединенные в массовый ансамбль, разогревают трудовой энтузиазм масс, они делают праздник праздником. И, конечно, участвуют в религиозных мистериях. Недаром африканский бог одним из первых сотворил Барабанщика. Недаром Барабану потребна для воодушевления кровь жертвы, к нашему ужасу и отвращению, нередко человеческая… Вообще, если чуть продолжить напрашивающееся тут сравнение, то ясно увидим, что эстетические религиозные корни бубна и тамтама сплетаются. Удивительно сродственную почву образовали эти два язычества. Да только ли эти два? В африканских – южно-африканских прежде всего – теософиях находятся в изобилии и обожествление неба, земли, горы, скалы, дерева, каменных и деревянных идолов, ро-доплеменные культы предков и очага, вера в колдовство и гадание, магию защитительную и вредоносную, полидемонизм. По представлению народа азанде (Конго), человек обладает двумя душами: телесной и духовной. А народ акан (Гана), не скупясь, наделяет его даже тремя, среди коих имеется и "окра" – "душа-дыхание", "душа – жизненное начало". Наконец, тотемизм… Этим словом, взятым напрокат у северо-аме-риканского индейского племени оджибяе, окрещены языческие понятия о таинственном родстве души человека и животного, человека и растения. Тотемные предки (мифические полулюди-полулеопарды, например) давным-давно когда-то положили начало роду и почитаются с особым благоговением…