Игорь Калинаускас - Хорошо сидим!

• Название: Хорошо сидим!
• Автор: Игорь Калинаускас
• Жанр: Психология

Если об известном человеке рассказывают анекдоты, значит, он стал великим. Если о серьезных вещах говорят смеясь, значит, из теории они стали практикой. Мастер Игры раскрывает практику жизни в побрехаловках.

Вы хотели задать ему вопрос? Откройте книгу, и, может быть, вы увидите, что Мастер уже ответил на него. О жизни и смерти, Учителях и учениках, Пути и остановках, переживаниях и отношениях, радости и грусти – обо всем на свете в форме самой несерьезной мудрости и самой серьезной иронии.

---

Теперь попробую вернуться к паузе. Для человека, для большинства, или, чтоб не быть таким категоричным, для многих, более напряженного состояния, чем тишина и одиночество, нет. И не потому, что они просидели в одиночной камере десять лет, нет. Они инстинктивно стараются не оставаться наедине с собой, в тишине. Когда человек читает книжку, смотрит телевизор, пишет что-нибудь – это не тишина, не одиночество. Одиночество – это когда наедине с собой.

Иногда бывает обратная проблема: нет возможности побыть в одиночестве – это болезнь лидера чаще всего. Все время на людях – только он там где-то уединится, тут же начинают дергать: как же, как же без нас, вот надо решить вопрос, сколько заварки класть в чайник, срочно. А ведь сказано (и я с этим абсолютно не то что даже согласен, а это переживание мое такое, такой момент истины): одиночество – это и есть наиболее близкое расстояние к Богу. То есть наиболее близкое расстояние к твоей вере, к самому интимному, что есть в человеке. А если ты не соприкасаешься в этой паузе, в этом одиночестве, в этой тишине со своей верой, то очень легко можешь забыть путь к ней.

Ведь всякие ритуалы, обряды, оформления пространства, типа алтаря, иконы, и т.д., – это же напоминатели.

Не зря есть такая присказка у хасидов:

– Иди ко мне на работу.

– А что я у тебя буду делать?

– Ты будешь мне напоминать.

Я не знаю, может быть, это только я такой. Но меня лично всегда это беспокоит – не забыть бы, не забыть бы, потому что реально я понимаю: если я действую на базаре жизни, то не могу выбрать путь одержимого.

Я нашел такой вариант своего взаимодействия с традицией, который в состоянии выполнить. Но если в этом выполнении я не буду помнить, что нужны моменты интима, соприкосновения со своей верой, в тишине и одиночестве, то легко могу забыть этот Путь, нет никакой гарантии, что не забуду, а скорее всего – и не замечу как. Это я про себя говорю, вы, может быть, другие. Но и свидетельства очень реализованных в духовном плане людей говорят, что их тоже беспокоило: как бы не забыть. И я думаю, что одна из причин появления людей, которые плюнули на все внешнее и пошли в одержимые, в том, что они не хотели забывать ни на секундочку, ни на мгновение. Их потребность интимного соприкосновения со своей верой была настолько поглощающей, что все остальное, в том числе и священное делание, казалось им ерундой.

И они пошли в это состояние и в эту жизнь, рискованную до упора, со всех точек зрения: с точки зрения здоровья, с точки зрения социальной опасности и т.д. Может быть, потому, что я не могу так жить, я восхищаюсь ими и мечтаю, завидую, проще говоря.

Они всегда в паузе, у них нет ни «да», ни «нет», ни интеллектуальных эквилибристик, отсутствуют «да, но» и «нет, но», – у них этого просто нет. Они из «да» и «нет» вышли. И дальше их жизнь в руках людей, которые их веру окружают. Повезет – найдутся люди, которые поймут, что помочь Божьему Человеку, накормить его, защитить его, не дать ему замерзнуть – святое дело. Сам не могу, помогу тому, кто смог. А не повезет – Божий Человек так и сдохнет под забором, если камнями не забьет толпа правоверная какая-нибудь, в истовом, священном своем негодовании; если не нарвется – выживет, а нарвется – забьют. И это не грустная история, мое субъективное сюда примешивается, но это не грустная история.

Грусть моя связана с тем, что люди, просто интересующиеся, не хотят заметить самого главного: а что такое дервиш? а что такое одержимый истиной? а что такое юродивый? Они интересуются, они читают, они выспрашивают. И при этом сами как-то подсознательно избегают такого пути, ведь цена-то – жизнь. На этом пути надо рискнуть жизнью, иначе ничего не получится.

Запах другой жизни

Вот я никогда не был политическим борцом, ни в рядах правоверных, не в рядах диссидентов. В первое время (да и сейчас) существовало во мне какое-то недоумение: что это они мною интересуются, эти органы? ну что это такое вообще: режиссер народного театра? Теоретически я понимаю, что раз я лидер, то, согласно соответствующим указиловкам, должен находиться под наблюдением, трали-вали. Можно еще, конечно, построить такую версию: у меня такие редкие есть знания и умения, которые можно скачать с меня, этот вариант потешит самооценку. Но в принципе, я нашел только один нормальный, без самооценочных оттенков, ответ: чужой просто у меня запах, запах не тот.

И реальность этого для меня проявилась, когда я по дурости (азартный был) все метался: сначала в самодеятельность, в народный театр, потому что там атмосфера, там чистота, там творчество. Потом до какого-то момента дохожу – вижу, что в профессиональном смысле это предел, все, выше не поднимусь. Тогда я в профессиональный театр, там пошел профессиональный рост. Но там жуткая жизнь коллектива – террариума единомышленников. Так они сами себя назвали. И опять я бегу назад, в самодеятельность. Туда – сюда… А потом однажды я остановился.

Что это я бегаю? Смотрю, я уже три раза туда и три раза обратно. Конечно, можно гордиться тем, что это почти никому не удавалось – уйти в самодеятельность, а потом опять вернуться в профессионалы. Но это ход для самооценки, а по существу надо остановиться, я остановился, с трудом, честно скажу, но остановился. Сел: Игорь, в чем дело? И как только я сел, остановился и задумался, сразу пришел ответ: ты считаешь, что театр не такой, каким должен быть, а на самом деле это ты не такой, каким должен быть для того, чтобы в этом театре работать. Он существовал до тебя, будет существовать после тебя, и он живет по тем законам, по которым живет. А ты чужой, поэтому и бегаешь туда-сюда, туда-сюда. Да ты просто не годишься для этого театра, а самооценка не дает это признать в суете деятельности, начинает говорить, что театр не такой, в нем погибло начало священное, ля, ля, ля, фа, фа, фа. Ну если оно погибло, оно погибло. А он такой, вот такой, какой есть, что ты прыгаешь, делай свой театр, попробуй.

Я попробовал – та же самая проблема. Чужой среди своих, зато свой среди чужих.

Этот запах не поддается контролю. Только при очень большом внимании и концентрации, с очень сильной мотивацией на какое-то время можно заглушить этот запах, для не профессиональных ищеек со слабым носом, но не надолго, потому что это происходит на уровне, не контролируемом ни вами, ни теми, кто вас унюхал.

И поэтому, если вы хотите быть реальным, сделайте паузу и уберите все претензии в этой паузе хотя бы к той действительности, с которой вы никак не можете разобраться. Спросите себя: что это меня носит? почему повторяется один и тот же сюжет жизни? Один раз прошел, второй раз, вроде взрослее стал, а все равно то же самое – сценарий крутится. Остановитесь и скажите себе: этот мир – лучший из возможных, потому что это мой мир. Он нам достался такой, какой есть. Переделать мироздание? Ну что же, задача поэтическая, конечно, можно сильно накачать самооценку, но, может быть, лучше познакомиться с собой, найти свою веру. И чем (так мне чудится, видится, кажется, чувствуется), чем яснее вы помните про паузу, про интимное общение со своей верой, тем больше шансов, что ваше сердце выдержит. Выдержит предельное «да» и предельное «нет».

Язык общения с Миром

Если в субъективной реальности человек начинает пользоваться не «да» и «нет», а «да, но», «нет, но», понятно, что он не доберется до себя субъектного, а в объективной реальности он этим пользуется постоянно.

Человек, который воспринимает (решил воспринимать или с ним это произошло) или пытается воспринимать мир как говорящий, такой человек постепенно создает свой субъективный язык перевода: что именно говорит мир этим, или этим, или этим, то есть человек создает для себя субъективную систему интерпретации взаимосвязи происходящих с ним и вокруг него событий.

Этот язык не может быть универсальным для всех, ибо если он станет универсальным, то приобретет конвенциональную оболочку и станет мертвым, механическим. Это язык субъекта, это интимные отношения человека с миром, интимное. Великие учителя не скрывали свои секреты, просто об интимном невозможно сказать словами. Слова можно произнести, только никто их адекватно не поймет – это твой язык, и только твой.

Вот сопереживанием можно соприкоснуться в этом месте, сопережить, а на словах – нет, поэтому притчи, парадоксы, намеки. Как бы дверки соответствующему переживанию. А само переживание для людей, которые привыкли жить, опираясь только на мысли, – это опасность. Для них переживания – это что-то такое ненадежное.

Ведь не зря, скажем, в актерской профессии существует такое понятие – заразительность. Когда-то я имел возможность в течение трех наборов присутствовать на экзаменах в Театральном училище имени Щукина. Сумасшедший конкурс по двести человек на место, поэтому там предварительный тур, первый тур, второй тур, третий тур. Я хотел понять, что эти профессионалы высокого класса, педагоги пытаются угадать прежде всего? Оказывается: есть заразительность или нет заразительности. Я спрашиваю их: а что это такое? Никто не знает, как это объяснить словами, это можно только почувствовать. Даже самые хорошие педагоги иногда ошибаются, потому что это вопрос исключительно, ну, как у нас принято говорить, интуиции, то есть исключительно переживальческий. Но актер, у которого есть заразительность, – это, как бы сказать, по сравнению с другим, тоже хорошим, актером, у которого нет заразительности, – это живой человек по сравнению с механической куклой.