Михаил Бейлькин - Секс в искусстве и в фантастике

• Название: Секс в искусстве и в фантастике
• Автор: Михаил Бейлькин
• Жанр: Психология

«Секс в искусстве и в фантастике» – первоначальный вариант книги М. М. Бейлькина «Секс в кино и литературе».

Знаменитая «Лолита» – что Владимир Набоков хотел сказать в ней читателю? Что собирался скрыть от него? О чём не догадывался и сам автор книги?

Гениальные фильмы – «Солярис» Андрея Тарковского и «Заводной апельсин» Стэнли Кубрика – о чём они?

В чём сущность любви? Какие критерии позволяют отличить её от любых иных видов половой психологии и сексуальных взаимоотношений людей?

Как половые извращения: садомазохизм и педофилия выглядят в свете искусства? Что помогает мужчинам подавлять опасные и преступные сексуальные желания, не позволив им реализоваться?

Каковы печали и радости людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией и как они отражены в искусстве? Как избавиться от невротических расстройств, словно тень сопровождающих девиации?

Михаил Бейлькин обсуждает эти проблемы, анализируя творчество Владимира Набокова, Оскара Уайльда, Урсулы Ле Гуин, Эдуарда Форстера, Гая Давенпорта, Гора Видала, Ежи Анджеевского, а также фильмы, снятые по романам Станислава Лема и Энтони Бёрджесса.

---

Музыка и на следующий день выполнила свою «сексуально-прикладную» функцию. Алекс, отправившись в магазин за музыкальными новинками (благо, после грабежа он не был стеснён в средствах), встретил там двух забавных десятилетних девчушек. Они с серьёзным видом перебирали записи модных певцов (««Полежи чуток с Эдиком», Ид Молотов и тому подобный кал» ). Алекс тут же пригласил их к себе, посулив им «прокрутить» купленные ими диски на «классной аппаратуре». «Две эти киски были очень друг на дружку похожи, хотя и не сёстры. Одинаковые мысли (вернее, отсутствие таковых), одинаковые волосы – что-то вроде крашеной соломы. Что ж, сегодня им предстоит здорово повзрослеть. Ох, везуха!»

Алекс, с шиком доставив их на такси, «…налил своим десятилетним невестам по изрядной порции виски, хотя и разбавленного должным образом содовой шипучкой. Они сидели на моей кровати (всё ещё неубранной), болтали ногами и тянули свои коктейли, пока я прокручивал на своём стерео жалкое их фуфло. Скоро мои киски были в состоянии буйного восторга – прыгали и катались по кровати, и я вместе с ними. Что в тот день у меня с ними было, об этом, блин, так нетрудно догадаться, что описывать не стану. Обе вмиг оказались раздеты и заходились от хохота, находя необычайно забавным вид дяди Алекса, который стоял голый и торчащий…».

В ход пошла Девятая симфония, «…начало последней части, которая была сплошь наслаждение. Вот виолончели; заговорили прямо у меня из-под кровати, отзываясь оркестру, а потом вступил человеческий голос, мужской, он призывал к радости, и тут потекла та самая блаженная мелодия, и, наконец, во мне проснулся тигр, он прыгнул, и я прыгнул на моих мелких кисок. В этом они уже не нашли ничего забавного, прекратили свои радостные вопли, но пришлось подчиниться, блин, этаким престранным и роковым желаниям Александра Огромного, удесятерённым Девятой… <…>

Когда эта последняя часть докручивалась по второму разу, они мало-помалу очухались, начиная понимать, что с ними маленькими, с ними бедненькими только что проделали. Начали проситься домой и говорить, что я зверь и тому подобное. Вид у них был такой, будто они побывали в настоящем сражении, которое, вообще-то, и в самом деле имело место; они сидели надутые, все в синяках. Что ж, в школу ходить не хотят, но ведь учиться-то надо? Ох, я и поучил их! Надевая платьица, они уже вовсю плакали – ыа-ыа-ыа, – пытались тыкать в меня своими крошечными кулачками, тогда как я лежал на кровати перепачканный, голый и выжатый как лимон. Я велел им собрать шмотки и валить подобру-поздорову, что они и сделали, бормоча, что напустят на меня ментов и всякий прочий кал в том же духе».

В скобках заметим, что в соответствующем эпизоде фильма были заняты очень молодые, но, разумеется, отнюдь не десятилетние актрисы, иначе Кубрика привлекли бы к уголовной ответственности.

Между тем в шайке Алекса начался бунт: дружки вдруг усомнились в его праве быть вожаком и диктовать остальным свою волю. Бывший лидер, пойдя на временные уступки, лихорадочно обдумывал возникшую ситуацию. Шайка двигалась вдоль набережной, когда Алекс вдруг понял, что как ему поступить: «… умный действует по озарению, как Бог на душу положит. И снова мне помогла чудесная музыка». Из окна звучала увертюра Россини.

Внезапно прозревший Алекс неожиданно ударил своей палкой одного, другого. Снова драка-балет: дружки, не успевшие сориентироваться в происходящем, не сумели дать отпор нападающему; уклоняясь от ударов в замедленном темпе, они падали в воду. Держа бритву за спиной, Алекс помог Тиму выбраться на берег, хладнокровно порезав протянутую ему руку. Хлынувшая кровь заставила бунтарей забыть о сопротивлении. Лидер, пожертвовав своим носовым платком, великодушно остановил кровотечение, и все направились в любимое кафе.

Вождь должен быть строгим, но справедливым и отходчивым. Следуя этой стратегии, Алекс милостиво принял план Тима касательно нового грабежа. Объектом налёта должен был стать дом некой одинокой любительницы кошек. Вскоре друзья уже кружили вокруг жилья выбранной ими жертвы.

Женщина занималась упражнениями по системе йогов, а её ухоженные кошки мирно разбрелись по дому, когда раздался звонок в дверь, сопровождаемый дежурной фразой Алекса об истекающем кровью друге и необходимости позвонить. Хозяйка твёрдо ответила, что она полна сочувствия, но пускать в свой дом посторонних ночью не станет. Тем более что неподалёку есть кабачок с телефоном. В ответ послышались извинения с одобрением такой мудрой осторожности – мало ли какие подонки могут шляться по ночам? Обе стороны сделали вид, что поверили друг другу: налётчики, нарочито топая, как бы ушли, а встревоженная женщина тут же позвонила в полицию.

– Знаете, – сказала она, – возможно, моя тревога напрасна, но настораживает сходство ситуации с нападением на дом писателя, о котором сообщили газеты.

Полицейские решили, что их приезд будет нелишним. Между тем Алекс уже успел забраться в дом через окно под крышей, намереваясь отворить входную дверь всей шайке.

Увидев пришельца, хозяйка пришла в ярость.

– Не прикасайся к этой скульптуре, ублюдок! – закричала она Алексу. – Это произведение искусства!

Речь шла о скульптуре фаллоса с центром тяжести, расположенным в двух сливающихся полушариях, из которых поднимался ствол члена. Тронутый рукой, он качал головкой вверх-вниз, постепенно возвращаясь в исходное положение.

Под музыку Россини началось комическое, и, в то же время, смертельное балетное pas de dues: хозяйка, вооружившись бюстом Бетховена, кидалась на пришельца, который, увёртываясь, оборонялся тяжёлым фаянсовым фаллосом. Женщина пылала ненавистью и презрением к своему противнику. Она сохранила спортивную форму и сумела нанести ему ощутимый удар бюстом композитора.

Балет тут же закончился: сбитый с ног Алекс, ухватился за жертву и опрокинул её на пол; затем он вскочил и занёс над ней своё экзотическое оружие. Панический ужас женщины, раскрытый в беззвучном крике рот, в который обрушил скульптуру-фаллос Алекс. Великолепная находка режиссёра – нарисованный кричащими красками «двухэтажный» рот с двойным набором зубов и двумя парами губ – вызывает ощущение катастрофы и ужаса.

Открыв наружную дверь, Алекс услышал звуки полицейской сирены. Он предложил друзьям бежать, но Тим ударил его по лицу заранее припасённой бутылкой. Ослеплённый, обливающийся кровью и кричащий от боли и ненависти Алекс оказался в полной власти у прибывших полицейских.

В участке он поначалу вёл себя нагло, и, прибегнув к защите демократического законодательства, заявил:

« – Вы не дождётесь от меня ни одного слова, пока я не увижу своего адвоката, Законы я знаю, выродки поганые.

Конечно же, это вызвало у всех громкий смех, а главный из них сказал:

– Отлично, отлично, ребята, начнём с того, чтоб показать ему, что мы, во-первых, тоже законы знаем, а во-вторых, что знание законов это ещё не всё. – У него был голос светского джентльмена, говорил он с этакой утомлённой ленцой».

Следующая сцена снята отнюдь не в стиле балета, а, скорее, в духе триллера. Полицейские профессионально-садистски избили Алекса, и он, утирая кровь, канючил: «Простите, я был очень не прав, простите, простите, просите! Это не я, я не такой плохой! Меня обманом завлекли мои дружки!»

Подошедшему инспектору, курировавшему Алекса как социально неблагополучного юношу, объяснили истерзанный и окровавленный вид его подопечного:

« – Насилие порождает насилие. Он оказывал сопротивление при задержании. Если хотите ему пару раз врезать, нас не стесняйтесь. Его подержат!».

Тот и не подумал отказываться. Он наклонился над Алексом и…«плюнул мне прямо в лицо, а потом вытер свой рот тыльной стороной ладони. А я принялся вытирать оплёванное лицо кровавым платком, на разные лады повторяя: „Благодарю вас, сэр, спасибо вам большое, сэр, вы очень добры ко мне, сэр, спасибо“.

Теперь мусора принялись составлять протокол моего допроса, чтоб я его потом подписал, а я подумал, ну и пусть, будь оно всё проклято, если эти выродки стоят на стороне Добра, тогда я с удовольствием займу противоположную позицию».

Убийцу приговорили к четырнадцати годам заключения. Алекс утратил своё имя, став номером 6655321.

Хитрый юнец, впрочем, и в тюрьме устроился неплохо; даже его страсть к музыке была удовлетворена, поскольку, став любимцем священника, он сопровождал религиозные проповеди проигрыванием дисков с духовной музыкой Баха, Генделя и других классиков. Под влиянием своего пастыря и наставника, вечно пребывающего в подпитии, Алекс пристрастился читать Библию. Отныне его видения, сопровождающие прослушивание музыки, приобрели сексуально-религиозный характер:«Проигрыватель играл чудесную музыку Баха, и я, закрыв глаза, воображал, как принимаю участие и даже сам командую бичеванием и вбиваю гвозди, одетый в тогу по последней римской моде». Для точности отметим, что Малколм МакДауэлл в сцене избиения бичом Иисуса, щеголял, разумеется, отнюдь не тогой (одеждой сугубо гражданской), а блестящими воинскими доспехами. Актёр вложил столько страсти в бичевание Христа, что, казалось, его герой был близок к оргазму.