Томас Пинчон - V.

• Название: V.
• Автор: Томас Пинчон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-89091-126-0

В очередном томе сочинений Томаса Пинчона (р. 1937) представлен впервые переведенный на русский его первый роман "V."(1963), ставший заметным явлением американской литературы XX века и удостоенный Фолкнеровской премии за лучший дебют. Эта книга написана писателем, мастерски владеющим различными стилями и увлекательно выстраивающим сюжет. Интрига"V." строится вокруг поисков загадочной женщины, имя которой начинается на букву V. Из Америки конца 1950-х годов ее следы ведут в предшествующие десятилетия и в различные страны, а ее поиски становятся исследованием смысла истории. Как и другим книгам Пинчона, роману "V." присуща атмосфера таинственности и мистификации, которая блестяще сочетается с юмором и философской глубиной.

Некая таинственная V. возникает на страницах дневника, который пишет герой романа. Попытки ее найти вязнут в сложных переплетениях прошлого, в паутине нитей, намеков, двусмысленностей и многозначности. Во всех частях света, в разных эпохах обнаруживаются следы, но сама V. неуловима.

Существует ли она на самом деле, или является грандиозной мистификацией, захватившей даже тех, кто никогда не слышал о V.? V. – очень простая буква или очень сложный символ. Всего две линии. На одной – авантюрно-приключенческий сюжет, горькая сатира на американские нравы середины 50-х, экзотика Мальты, африканская жара и холод Антарктики; на другой – поиски трансцендентного смысла в мироздании, энтропия вселенной, попытки героев познать себя, социальная паранойя. Обе линии ведут вниз, и недаром в названии после буквы V стоит точка. Этот первый роман Томаса Пинчона сразу поставил автора в ряды крупнейших прозаиков Америки и принес ему Фолкнеровскую премию.

---

В ночь перед Новым годом они выбрались из кухни и зашли в кошерную бакалею в нескольких кварталах от дома. По возвращении они обнаружили, что Хряк и Дьюи пропали. Записка гласила: «Ушли бухать». Дом сиял новогодними огнями. В одной спальне по радио пел Пэт Бун [12], в другой что-то все время падало. Каким-то образом наша юная пара забрела в полутемную комнату, где обнаружилась кровать.

– Нет, – сказала она.

– Значит, да.

Вздохнув, направились к кровати. И прежде, чем успели осознать…

Клик, сказала Тефлонова «лейка».

Профейн сделал то, что от него ожидалось: сжав кулаки, с рычанием соскочил с кровати. Тефлон легко уклонялся.

– Ша, ша, – хихикал он.

Собственно, не столь уж важно, что вторглись в интим, однако удручало, что прервали перед Самым Главным Моментом.

– Не переживай, – успокаивал Тефлон. Паола поспешно натягивала одежду.

– Наружу, в снега, – провозгласил Профейн, – вот куда гонит нас твоя камера, Тефлон.

– На, – Тефлон открыл аппарат и протянул Профейну пленку. – Лезешь в бутылку из-за ерунды. Жопа ты, а не матрос.

Профейн взял пленку, но возвращаться к начатому не имело смысла. Поэтому он оделся и напялил ковбойскую шляпу. Паола набросила флотскую шинель, которая оказалась ей слишком велика.

– Прочь отсюда! – кричал Профейн. – В снег!

На улице действительно шел снег. Они поднялись на паром до Норфолка и уселись в салоне, прихлебывая кофе из бумажных стаканчиков и глядя на снежные хлопья, бесшумно шлепавшие в большие окна. Больше смотреть было не на что, если не считать задницы на скамье перед ними и друг друга. Ягодицами они ощущали мерное постукивание работающего мотора. Говорить тоже было не о чем.

– Ты хотела остаться? – спросил Профейн.

– Нет, нет. – Между ними виднелась ножка потертой скамьи. Паола дрожала. Он не испытывал желания прижать ее к себе. – Как ты решишь.

«О, Мадонна, – подумал Профейн. – Вся ответственность на мне».

– Почему ты дрожишь? Здесь довольно тепло.

Она отрицательно покачала головой (что бы это значило?), глядя на носки своих галош. Через некоторое время Профейн поднялся и вышел на верхнюю падубу.

Снег лениво падал на воду, превращая одиннадцать вечера в сумерки или в солнечное затмение. Каждые несколько секунд прямо над головой раздавался гудок, предупреждавший суда на встречном курсе. Казалось, в этих водах плавают лишь безжизненные и необитаемые корабли, подающие друг другу сигналы, в которых смысла не больше, чем в шуме гребного винта или падении снега на воду. И среди них – Профейн в полном одиночестве.

Одни из нас боятся умереть, другие – остаться в одиночестве. Профейн боялся вот таких ландшафтов и морских пейзажей, где все мертво, кроме него самого. И похоже, как раз к таким он всегда и приходил: поворачиваешь за угол или открываешь дверь на верхнюю палубу – и оказываешься в неведомой стране.

Однако дверь позади отворилась еще раз. Вскоре Профейн почувствовал, как ладони Паолы проскользнули у него под мышками, а щекой она прижалась к его спине. Профейн мысленно, взором стороннего наблюдателя окинул получившийся натюрморт. Она не смогла хоть немного оживить сцену. Так они простояли всю переправу, пока паром не подошел к причалу. Громыхнули цепи, с жалобным скрежетом завелись моторы съезжающих с парома автомобилей.

Не произнеся ни слова, они сели на автобус до города, сошли возле отеля Монтичелло и направились к Ист-Мэйн искать Хряка и Дьюи. В «Матросской могиле» было темно – впервые на памяти Профейна. Должно быть, полиция закрыла заведение.

Хряк обнаружился рядом, в баре «Честер Хиллбилли». Там же, среди музыкантов, сидел и Дьюи. «Праздник! Пьянка!» – выкрикивал Хряк.

Несколько дюжин бывших матросов «Эшафота» пожелали отпраздновать встречу друзей. Хряк, назначивший себя общественным распорядителем, выбрал для этого «Сюзанну Сквадуччи», роскошный итальянский лайнер, который сейчас заканчивали отделывать на Нью-портской верфи.

– Назад, в Ньюпорт-Ньюс? – (Решив не рассказывать Хряку о разногласиях с Тефлоном.) – Итак, снова йо-йо, снова болтаться.

– Надо это прекратить, – сказал Профейн, но никто его не слушал.

Хряк ушел отплясывать с Паолой непристойные буги-вуги.

III

В ту ночь Профейн остался в Хряковой берлоге у старых паромных доков, и спать ему пришлось в одиночестве. Паола встретила одну из Беатрис и решила переночевать у нее, заверив Бенни, что пойдет с ним на новогоднюю вечеринку.

Где-то около трех ночи Профейн проснулся на полу в кухне со страшной головной болью. Из-под двери тянуло холодным ночным воздухом, а с улицы доносился низкий монотонный рев.

– Хряк, – прохрипел Профейн, – где у тебя аспирин? Ответа не последовало. Профейн поплелся в комнату.

Хряка там не было. Рев становился зловещим. Бенни подошел к окну и в проулке между домами увидел Хряка, который, сидя на мотоцикле, прогревал мотор. Снег сыпался маленькими сверкающими кристалликами, и весь переулок озарялся таинственным светом, в котором Хряк выглядел как шут в черно-белом наряде на нейтрально-сером фене заснеженных стен из старинного кирпича. На нем была вязаная шапочка, закрывавшая лицо так, что ею голова торчала, как черный шар. Он весь был окутан клубами выхлопных газов. Профейн вздрогнул.

– Что ты там делаешь, Хряк? – крикнул он.

Хряк не отвечал. Эта жутковато-таинственная картина – Хряк на «харлей-дэвидсоне» посреди пустынного переулка в три часа ночи – внезапно напомнила Профейну о Рэйчел, думать о которой ему вовсе не хотелось – по крайней мере, на больную голову и особенно в такую холодную ночь, когда случайные снежинки залетают в комнату.

В 54-м у Рэйчел Оулгласс был роскошный «МГ» [13], подарок ее папочки. Обкатав машину в районе Гранд-Сен-трал (где располагался папочкин офис) и основательно пообтерев ее о телеграфные столбы, пожарные гидранты и незадачливых пешеходов, Рэйчел на лето отправилась в Кэтскилские горы. Там миниатюрная и понуро-сладострастная Рэйчел гоняла на «МГ» по кровожадным изгибам, подъемам и спускам шоссе номер 17, высокомерно виляя задом своего автомобиля остававшимся позади повозкам с сеном, урчащим грузовичкам и стареньким «фордам», доверху набитым стрижеными гномами-недоучками.

В то лето Профейн только что уволился из флота и работал подручным зеленщика в Трокадеро Шлоцхауэра в девяти милях от городка Либерти в штате Нью-Йорк. Его шефом был некто Даконьо, полоумный бразилец, который хотел отправиться в Израиль, чтобы сражаться с арабами. Как-то под вечер, незадолго до начала сезона, в Фиеста-холл (так назывался бар в Трокадеро) забрел подвыпивший морской пехотинец, у которого из сумки торчал ручной пулемет 30-го калибра. Парень и сам толком не знал, как у него оказалась эта штука; Даконьо склонялся к мысли, что пулемет был контрабандой но частям провезен с острова Паррис [14] – именно так поступили бы бойцы хаганы [15]. Схлестнувшись с барменом, который тоже хотел заполучить пулемет, Даконьо в конце концов восторжествовал, выложив за эту пукалку три артишока и баклажан. Таким образом, он добавил еще один трофей к мезузе [16], прибитой к стене над холодильником, и сионистскому флагу, висевшему над разделочным столом. В течение последующих недель во; кий раз, когда шеф повар не видел, Даконьо собирал свойпулемет, маскировал его с помощью салата-латука, кресса и бельгийского цикория, а затем шутя пугал посетителей в обеденном зале. «Ибл-ибл-ибл, – верещал он, целясь в кого-нибудь из них. – Тебе конец, Абдул Сайд. Ибл-ибл. Мусульманская свинья». Во всем мире только пулемет Даконьо стрелял с таким звуком: «ибл-ибл». Где-нибудь в пятом часу утра бразилец чистил свое оружие, Предаваясь мечтам о лунных пейзажах пустыни, о заунывном дребезжании арабской музыки и о йеменских девушках чьи головы изящно укутаны платками, а лона изнывают по любви. Даконьо дивился, как могли американские евреи просиживать целыми днями в обеденном зале, в то время как в соседнем полушарии трупы их соплеменников заносило неумолимыми песками пустыни. Какими словами мог он пронять бесчувственные желудки? Умащивать их маслом и уксусом или ублажать сердцевиной пальм? Он мог сделать лишь одно: предоставить слово пулемету. Но способны ли желудки услышать его, способны ли они слушать? Нет. И вы никогда не услышите выстрел, который убьет вас. Можно было бы нацелить пулемет на скрытый под костюмом от Харта Шафнера и Маркса пищеварительный тракт, издающий похабные звуки вслед снующим официанткам, но все равно пулемет останется всего лишь неодушевленным предметом и будет направлен под действием любой случайной силы. Куда же, однако, целился Даконьо: в Абдул Сайда, в пищеварительный тракт или в самого себя? К чему спрашивать? Даконьо знал лишь то, что он сионист; страдая и недоумевая от собственного бессилия, он лелеял безумную мечту: пройтись босиком по жирному суглинку в каком-нибудь киббуце на другом конце света.