Август Стриндберг - Соната призраков

• Название: Соната призраков
• Автор: Август Стриндберг
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Драматургия
• Год: 1986

Одна из пяти «камерных» пьес Стриндберга, предназначенных им для Интимного театра. Соната призраков» создана писателем в период увлечения философией буддизма, это пьеса о мудрости, которая приходит с годами, когда накоплен жизненный опыт и искусство созерцания целого наконец проявляет себя. Большинство людей, по мнению Стриндберга, довольствуются воображаемым счастьем и скрывают свои беды...

---

Превосходный молодой человек, музыкален, поет, пишет стихи… Будь он дворянин и нам ровня, я бы ничего не имел против… да…

Старик. Против чего?

Полковник. Чтобы моя дочь…

Старик. Ваша дочь! Кстати, почему она всегда там сидит?

Полковник. Если она дома, она сидит в комнате с гиацинтами. Такая уж у нее странность… А вот и фрекен Беата фон Хольштейнкруга… прелестная особа… имеет ренту, вполне достаточную для ее положения и ее запросов…

Старик (про себя). Моя невеста!

Невеста – седая и слабоумная на вид.

Полковник. Фрекен Хольштейнкруга – директор Хуммель…

Невеста кланяется и садится. Входит Знатный господин, с загадочным видом, в трауре.

Барон Сканскорг…

Старик (в сторону, не вставая). Кажется, это он воровал бриллианты… (Полковнику.) Зовите Мумию, и вся компания будет в сборе.

Полковник (в сторону комнаты с гиацинтами). Полли!

Мумия (входя). Попка-дуррак!

Полковник. Не позвать ли молодежь?

Старик. Нет! Не надо молодежи! Пощадим их…

Все молча усаживаются в кружок.

Полковник. Я прикажу подать чаю?

Старик. К чему? Чаю никто не любит, и незачем нам лицемерить.

Пауза.

Полковник. Тогда давайте разговаривать?

Старик (медленно, то и дело умолкая). Г оворить о погоде, которую мы сами видим, осведомляться о здоровье, про которое всем и без того известно? Я предпочитаю молчанье, тогда слышны мысли и видно прошлое; молчанье не скроет ничего… что скрывается за словом; на днях я читал, что различие языков пошло от стремленья первобытных племен скрывать друг от друга свои секреты; каждый язык, стало быть, – шифр, и тот, кто отыщет ключ, поймет сразу все языки мира; а можно разгадывать тайны и без ключа, и особенно, когда надо доказать отцовство. Доказательство на суде – это совсем другое; ложные показания двух свидетелей составят вполне удовлетворительное доказательство, если только совпадут; но к тем делам, на которые я намекаю, не подпускают свидетелей, сама природа наделила человека чувством стыда, и оно побуждает нас скрывать то, что должно быть сокрыто; но бывает, мы невольно попадаем в такие положения, порой благодаря чистейшему случаю, – и вдруг тайное становится явным, спадает с мошенника маска, изобличается негодяй… (Пауза, все молча переглядываются.) Как тихо стало! (Долгая пауза.) К примеру, здесь, в почтенном этом доме, в прелестном кругу, где соединились красота, образованность и богатство… (Долгая пауза.) Все мы, тут сидящие, знаем, кто мы такие… не правда ли? Об этом и говорить нечего… и вы знаете меня, хоть изображаете неведение… А в той комнате сидит моя дочь, моя, и это вы знаете тоже… Она наскучила жизнью, сама не понимая причин, но она увяла в этом воздухе, насыщенном обманом, грехом и фальшью… и я искал для нее друга, подле которого она могла бы ощутить тепло и свет, излучаемые благородными делами… (Долгая пауза.) Вот зачем я проник в этот дом: вырвать плевелы, раскрыть грех, подвести итог, чтобы молодые начали жизнь заново в этом доме, который я им дарю! (Долгая пауза.) А теперь я разрешаю разойтись всем по очереди и по порядку; того, кто останется, я велю схватить! (Долгая пауза.) Слышите, как тикают часы – точно твердят смертный приговор! Слышите? Вот сейчас они пробьют, и тогда срок настал – уходите, но не раньше. Сперва они предупредят. Да! Слышите? Часы вот-вот ударят. И я вот-вот ударю. (Стучит костылем по столу.) Слышите? (Пауза.)

Мумия (подходит к часам и останавливает маятник; потом говорит серьезно и членораздельно). Но я могу остановить бег времени – могу обратить прошедшее в ничто, содеянное – в несодеянное; и не угрозами, не подкупом – страданьем и покаяньем (подходит к Старику). Мы бедные, ничтожные,. – мы это знаем, мы грешили, бесчинствовали, ошибались – как все; мы – не то, чем кажемся, и по сути нашей мы лучше, чем кажемся, но ведь мы способны осуждать себя за собственные прегрешенья; но ты, ты, Якоб Хуммель, ты скрываешься под чужим именем и рядишься в тогу судьи – а значит, ты хуже нас, бедных. Ты тоже не то, чем кажешься! Ты вор человеков, ты меня сманил когда-то ложными посулами, ты убил консула, которого нынче похоронили, задушил векселями; ты опутал студента вымышленным долгом отца, который не был должен тебе ни единого эре…

Старик порывается встать, перебить ее, но падает на стул и съеживается все больше, по мере того как она говорит дальше.

Но есть в твоей жизни одно темное пятно, в точности я не знаю, но догадываюсь… думаю, Бенгтсон знает! (Звонит в колокольчик.)

Старик. Нет, только не Бенгтсон! Не надо!

Мумия. Ага, значит, он знает! (Снова звонит.)

В дверях прихожей появляется маленькая Молочница, ее не видит никто, кроме Старика; тот смотрит на нее в ужасе; она исчезает, когда входит Бенгтсон.

Бенгтсон, вам знаком этот господин?

Бенгтсон. Да, знаю я его, и он меня знает. Жизнь, известно, вещь переменчивая, было, я у него служил, а было – и он у меня. Два года целых кормился даром при моей кухне. Если ему надо было уйти в три, обед готовили к двум, а потом все доедали разогретое после этого буйвола, и бульону он выпивал столько, что потом водой добавляли. Как вампир, высасывал из нас все соки, мы стали как скелеты, и все грозился засадить нас за решетку, если мы говорили, что кухарка ворует! Потом я наткнулся на него в Гамбурге, уже под другим именем. Он стал ростовщиком, кровососом; там его привлекли к суду за то, что он заманил одну девушку на лед, пытался утопить, она про него слишком много знала, и он ее боялся…

Мумия (гладит Старика по лицу). Ну вот! А теперь доставай-ка векселя и завещание!

Юхансон появляется в дверях и наблюдает происходящее с огромным интересом, так как он освобожден теперь от рабской зависимости. Старик вынимает пачку бумаг и бросает на стол.

(Гладит Старика по спине.) Попка-дуррак! А где Якоб?

Старик (как попугай). Якоб тут! Кокадора! Дора!

Мумия. Можно, часы будут бить?

Старик (квохчет). Часы будут бить! (Как кукушка.) Ку-ку! Ку-ку!

Мумия (открывает дверь кладовки). Час пробил! Встань, поди в кладовку, где я просидела двадцать лет, оплакивая наше преступление. Там шнурок, он заменит тебе ту веревку, которой ты удушил консула и хотел задушить своего благодетеля… Ступай! (Старик уходит в кладовку. Мумия закрывает дверь.) Бенгтсон! Ставь ширму! Смертную ширму!

Бенгтсон заслоняет дверь ширмой.

Господи, помилуй его душу!

Все. Аминь!

Долгая пауза.

***

В комнате с гиацинтами фрекен аккомпанирует на арфе речитативу Студента.

Песня (после прелюдии):

Солнце зрел я, и Сокрытый

Встал передо мною.

Каждый небесам подвластен.

Всяк в грехах покайся,

Злобы не питай к тому,

Кому вредил успешно.

Всяк блажен, добро творящий.

Оскорбленного – утешь,

Лишь в самом добре – награда.

И блажен невинный.

Комната, обставленная несколько странно, в восточном стиле. Повсюду гиацинты всех оттенков. На камине – большой Будда, на коленях у него клубень, из него тянется стебель шарлота с круглыми звездообразными цветами. В глубине направо – дверь в круглую гостиную. Там Полковник и Мумия сидят без действия и молчат; виден угол смертной ширмы; налево – дверь в буфетную и на кухню.

Студент и фрекен (Адель) подле стола; она сидит с арфой; он стоит.

Фрекен. А теперь спойте про мои цветы!

Студент. Это любимые ваши цветы?

Фрекен. Единственные! Вы любите гиацинты?

Студент. Люблю превыше всех других, люблю девичий стройный образ, что тянется вверх от клубня и нежно полощет чистые свои, белые свои корни в бесцветных водах; люблю их краски, люблю снежно-белый гиацинт, чистый, как сама невинность, люблю медвяный, нежно-желтый, розово-юный, багряно-зрелый, но всех больше люблю я синий гиацинт, росистый, глубокоокий, верный… Я все их люблю, больше золота и перлов, люблю их с детства, всегда ими восхищался, ибо они преисполнены достоинств, которыми я обделен… Да только…

Фрекен. Что же?

Студент. Любовь моя безответна, прекрасные цветы ненавидят меня.

Фрекен. Ненавидят?

Студент. Их запах, чистый и резкий, как весенний ветер над талым снегом, сводит меня с ума, глушит, слепит, гонит меня вон из дому, мечет в меня отравленные стрелы, а от них ноет сердце и горит голова! Вы знаете сказку про гиацинт?

Фрекен. Расскажите!

Студент. Но прежде – его значенье. Клубень, держащийся на воде или лежащий в перегное, – это земля; вверх устремляется стебель, прямой, как ось земная, и венчается звездоподобными цветками о шести лучах…