Юрий Кларов - Черный треугольник. Дилогия

• Название: Черный треугольник. Дилогия
• Автор: Юрий Кларов
• Жанр: Детектив
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-012290-X, 5-8195-0691-X

Январь 1918 года. Оперативная группа молодой советской милиции расследует ограбление патриаршей ризницы Московского Кремля. В ходе расследования становится известно, что в ризнице хранилась казна одной известной монархической организации. Перед оперативниками нелегкая задача – найти похищенные ценности патриархии, казну и ее хозяев.

В сборник вошли произведения автора «Черный треугольник», «Станция назначения – Харьков».

---

Михаил Арставин обновил около двадцати жемчужин. И каждая из них вызывала восторг у Глазукова, который уже считал, что напал на золотую жилу. Но Глазуков обманулся в своих радужных надеждах. После скандала, который ему устроил покупатель первой обновленной жемчужины, член союза хоругвеносцев понял, что несколько поспешил с восторгами. Прибыльное дело оказалось не столь уж прибыльным: восстановленная красота жемчужины слишком быстро блекла. Уже через два-три месяца красавицы вновь превращались в дурнушек. Такие жемчужины иногда еще можно было сплавлять случайным заезжим покупателям из провинции, но не постоянным клиентам, которыми так дорожил ювелир. Репутация магазина могла оказаться под угрозой, поэтому отношения между компаньонами охладились, а затем испортились окончательно. Однако Глазуков, как я понял, отнюдь не потерял интереса ни к секрету обновления жемчужин, ни к обладателю этого секрета. Он понимал, что, если организовать дело как положено, недолговечные красавицы тоже могут давать прибыль, и немалую. Член союза хоругвеносцев подозревал – и не без основания, – что Михаил Арставин всего-навсего посредник, что за ним стоит кто-то другой, сведущий как в химии, так и в ювелирном деле. Но добраться до этого «другого» Глазуков никак не мог. Купеческий сынок тщательно скрывал имя своего напарника в не собирался с ним никого знакомить.

Однако в марте 1917 года фортуна ювелиру улыбнулась. В последних числах месяца к нему вечером заявился пьяный Арставин и предложил купить около двухсот бриллиантовых, рубиновых, изумрудных и сапфировых стразов. По словам Глазукова, эти стразы вполне могли потягаться по искусству исполнения со стразами Кортье.

«Великолепный огонь, вес, близкий к весу натуральных камней, твердость, блеск… – говорил Глазуков. – Да и цену Мишка назвал божескую. И все же я с покупкой не торопился, а все тянул да тянул…» – «Почему?» – «Полиция, гражданин Косачевский, – кратко объяснил он. – Кому интересно к полиции под подозрение попасть». – «Да вы уж, будьте любезны, поподробнее, Анатолий Федорович», – попросил я. «Можно и поподробней. Жулики в ту пору в Москве объявились, гражданин Косачевский, мошенники. Продавали стразы под видом натуральных камней всяким дуракам. Человек шесть, а то и больше тогда нагрелось. Ну и пошли в полицию заявления: так и так, ободрали как липку. Один из таких изумрудных стразов мне показывали в сыскной. Хороший страз: и ювелир, ежели без опыта, ошибется. И уж очень был похож тот страз на те, что мне принес Мишка… Как же тут покупать? Совесть надо иметь! Я же не жулик. Я же человек, прямо сказать, честный, добропорядочный, в темных делах никогда замешан не был, вот только с этими жемчужинами из ризницы черт попутал…»

Относительно своей честности и добропорядочности Глазуков, конечно, несколько преувеличивал. Дело, видимо, было в другом: ювелир считал, что изготовитель принесенных ему стразов и жемчужный чудодей – одно и то же лицо, а розыск полицией мошенников, продающих фальшивые драгоценные камни, вполне мог быть использован для шантажа Михаила Арставина. Во всяком случае, когда скандальная история с фальшивым «Норе» получила широкую огласку, а ювелир Павлов отравился, член союза хоругвеносцев, поговорив по душам со своей совестью, взял Михаила Арставина за горло. Он дал тому понять, что не прочь оказать помощь полиции в розыске неуловимых мошенников. Единственное, что его может удержать от этого шага, – сговорчивость Арставина. Если тот познакомит его со своим приятелем, то Глазуков, разумеется, постарается обо всем забыть. Арставин в свою очередь тоже попытался припугнуть ювелира, намекнув, что бог шельму метит, а то и посылает ей насильственную смерть… Но корысть сделала трусливого Глазукова отважным борцом. В ответ на угрозу он поставил на окна частые решетки и массивные железные ставни, оборудовал двери сложной системой замков и засовов, вооружил служащих и приобрел по сходной цене четырех волкодавов. Ювелира запугать не удалось, и, поняв это, Михаил Арставин, которому совсем не улыбалось после истории с «Норе» опять привлекать к себе интерес полиции, вступил в переговоры. Результатом их и было долгожданное знакомство Глазукова с тем человеком, который десять дней назад принес ему краденый жемчуг.

Напарник Арставина скромно называл себя Лешей. И знакомство, и беседа в конторе магазина носили сугубо конспиративный характер. При состоявшемся разговоре присутствовали только два волкодава, которые должны были предупредить Лешу, что любой необдуманный поступок может для него плохо кончиться.

О содержании состоявшейся между ними беседы Глазуков говорил несколько туманно. Но, судя по всему, они договорились и разошлись довольные друг другом. Во всяком случае, вскоре после этой беседы в магазине Глазукова под стразы а ля Кортье была отведена большая витрина. Наладилось дело и с обновлением жемчуга. Третий лишний – Михаил Арставин – был начисто выброшен из компании.

Но Леша по-прежнему проявлял осторожность.

«Как лиса хитер, – не без восхищения говорил о нем Глазуков. – Верьте – нет, а ведь и адреса его не знаю. Одни предположения. Так предполагаю, что живет он где-то у Солянки или на Хитровке. Завозил я его в те места раза два на извозчике. Но ручаться не могу: может, он там по каким-то своим делам бывал. Кто знает?»

– А как же вы его отыскивали, если он вам срочно по делу требовался?

– Через Мишку Арставина или через лавочника с Сухаревки.

– Как фамилия лавочника?

– Фамилии не знаю. А саму лавочку, если пожелаете, показать могу. Она впритык к Сухаревой башне. Ежели лицом стать, то по правую руку, там, где барахольные ряды начинаются… А лавочник тот – мой тезка по батюшке: я – Анатолий Федорович, а он – Иван Федорович. Лысый такой, его на Сухаревке Пушком зовут. Прозвище такое. Пушок да Пушок. А пуха никакого и нет. Голова что гусиное яйцо.

Так я вышел еще на одного небезынтересного для дознания человека – Ивана Федоровича Пушкова, того самого говорливого барыгу с Сухаревки, у которого были обнаружены стразы. Я показал те стразы Глазукову. «Лешина работа, – уверенно сказал он. – Мастер, чего там говорить. Золотые руки».

Теперь мне оставалось навести справки о связи Леши с «министром финансов и торговли вольного города Хивы» Маховым. Но тут меня ждала неудача: Глазуков Махова не знал. При нем Леша никогда не упоминал этой фамилии.

– Ну что ж, Анатолий Федорович, на этот раз – в меру своих возможностей, разумеется, – вы были со мной искренни, а искренность должна поощряться…

Прощаясь со мной и, кажется, не веря еще до конца, что эту ночь он уже будет спать в своей кровати, член союза хоругвеносцев прослезился:

– Век буду за вас бога молить, гражданин Косачевский! И я, и супруга моя, и дочка…

– Ну, вряд ли стоит беспокоить всевышнего по таким пустякам, – сказал я. – У него и других забот хватает. Только учтите, Анатолий Федорович: все, что здесь говорилось, должно остаться между нами. Впрочем, это в ваших же интересах.

– Да разве я не понимаю! Ежели Мишка Арставин и Леша узнают, большой беде быть, без покаяния помру…

– Кобельки у вас по-прежнему службу несут?

– А как же! – осклабился он. – Время такое, что в пору не то что волкодавов, а тигров заводить.

В кабинет вошел Сухов. При виде Глазукова его добродушное мальчишеское лицо сразу же приобрело строгое и замкнутое выражение. Он глубже запихнул предательски выглядывавшую из нижнего кармана френча привезенную из Петрограда книжку о драгоценных камнях, вытянул руки по швам и официально спросил:

– Прикажете подавать машину, товарищ заместитель председателя Совета народной милиции?

В голосе Сухова звучал металл. Он всегда говорил со мной таким голосом в присутствии «обломков старого режима» и крайне неодобрительно относился к сотрудникам, которые, по его мнению, фамильярничали с буржуями. Глазуков же подпадал под категорию «обломков».

– Сейчас поедем, – сказал я. – А пока познакомьтесь – Анатолий Федорович Глазуков, очаровательный человек и специалист по самоцветам. Вот вы все книгу о драгоценных камнях читаете, а тут перед вами живой человек, может проконсультировать по любому вопросу.

Павел залился своим девичьим румянцем, затолкал наконец в карман неподатливую книжку и уже совсем не по-официальному буркнул:

– Ну да, по любому…

– Ну почти по любому.

Сухов еще больше покраснел: он не любил, когда я подшучивал над его увлечением ювелирным искусством, и тоном, каким он допрашивал злостных рецидивистов, сказал:

– Так я передам шоферу, товарищ Косачевский.

II

Когда я допрашивал Глазукова, мне по телефону позвонил Рычалов и сказал, чтобы я перед встречей с анархистами к нему заехал.

Обстановка в Совдепе напоминала ту, которая здесь была во время октябрьских боев. Сизый махорочный дым, стук прикладов по паркету, треск телефонных звонков. В просторном вестибюле на привезенных из какой-то гимназии классных досках белели свеженаклеенные листки – обращение Совнаркома к трудящемуся населению России: «…Неприятельские войска, заняв Двинск, Венден, Луцк, продвигаются вперед, угрожая отрезать важнейшие пути сообщения и удушить голодом важнейшие центры революции… Мы хотим миpa, мы готовы принять в тяжкий мир, но мы должны быть готовыми к отпору, если германская контрреволюция попытается окончательно затянуть петлю на нашей шее…»