Александр Вампилов - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Александр Вампилов
• Издательство: Согласие
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-86884-020-8

Сборник рассказов прекрасного отечественного драматурга Александра Вампилова. Многие из рассказов публикуются впервые.

---

– Вы один, и я одна, – сказала она, – встретим Новый год вместе.

– Кому новый, а кому, может, последний, – сказал старик, но, конечно, согласился. Через пять минут он явился, чинно разделся, пригладил бороду и сел прямо к столу.

– Чего же ты одна? – спросил старик, наблюдая за Верочкой ласковым внимательным взглядом. – В клуб тебе надо. Федор тут цельный вечер крутился. Все интересовался.

– При чем тут Федор? Обманули меня, Михаил Зарипович. Обещали приехать сегодня и обманули.

– Как же так?

– Да так… Зарипыч сочувственно насупился, Верочка не выдержала, прерываясь и всхлипывая, она рассказала старику о своем несчастье. Тот слушал, переспрашивал, выпил рюмку, налил другую.

–Так ведь нельзя, может, было приехать, – сказал он.

– Я не верю, что нельзя было. Не утешайте меня, я и вам не верю. Верочка отвернулась от стола, положила руку на спинку стула, уронила на руки голову и затихла. Зарипычу стало ее жалко. Как успокоить человека, он знал хорошо, потому что сам нуждался в утешении.

– Чего убиваться? – начал он строго. – Со всяким бывает. Бывает и проходит. И у тебя пройдет. Еще, гляди… свидитесь… А куды вы денетесь? Звезды, к примеру, взять, над нами одни и те же… Куды денетесь. – Старик увлекся и стал рассказывать про свою жизнь. Когда он взглянул на часы, было уже без двух минут двенадцать. Верочка молчала. Зарипыч забеспокоился.

– Андреевна! – позвал он. Она не ответила. Зарипыч поднялся и заглянул ей в лицо.

– Вот тебе раз! Спит девка-то… Господи, чокнуться будет не с кем! Она в самом деле спала. Светлая прядь шевелилась на щеке от ровного дыхания. Неизвестно, что снилось Верочке, – она улыбалась. Старик хотел разбудить ее, но раздумал.

– Ишь ты какая… – пробормотал он, – намаялась… Пущай спит, что уж… Старик долго смотрел Верочке в лицо, потом, будто спохватившись, выпил рюмку, покосился на часы, оделся и тихо вышел. Мгла рассеялась, луна, в матовом венчике, пронзительно яркая, висела почти над головой, появились звезды. У калитки маячил уже подвыпивший Федя.

– А, лунатик! Все крутишь тут… Ну-ну. Ишь, вырядился… А не мерзнешь ты в этим колпаке, а? Не холодно тебе?..

– Вы, Михаил Зарипович, старый человек, а то бы я из вас за такие слова что-нибудь сделал такое… Ни один инженер по чертежам не собрал бы. Но я относительно не этого… Вера Андреевна в настоящий момент чем занимается?

– Дурак ты, Федька. Спит она.

– Как это спит? Девушка грустит, а вам все «спит». Никаких вы тонкостей не понимаете.

– Спит, говорю… Спит, и только. Старик вздохнул, запахнулся в полушубок и пошел прочь.

Эндшпиль

Над территорией дома отдыха висит свирепое послеобеденное солнце. Жарища. Сосны потускнели, их зелень не лоснится своим здоровым, молодым блеском. Ветви берез совсем сникли, свернулись и похожи сейчас на потрепанные веники. Отдыхающие, полураздетые, прикрывая головы газетными колпаками, спасаются от духоты и зноя бегством на озеро, в рощу. Любая из комнат деревянного корпуса представляет собой пекло, душегубку, орудие пытки. Никому не придет в голову в этот час искать кого-нибудь в комнатах. Но тем не менее, корпус не пуст. В девятой комнате бухгалтер Козьмин и столяр Крикунов распивают бутылку «можжевеловой», в семнадцатой комнате, кажется, кто-то спит, а в коридоре на подоконнике играют в шахматы администратор Ильин и студент Сомов. «Можжевеловая» и сон в данном случае слабость, страсть, потребность организмов. Другое дело шахматы. Можно с шахматной доской пойти на воздух, куда-нибудь в тень, к воде. Но Ильину и Сомову взбрело в головы играть именно здесь, и, изнывая от жары, поминутно прикладываясь к стоящему в коридоре бачку с водой, они тянут свою партию.

– Федор Акимыч, я вижу, вам жарко. Вы плюньте – идите купаться. На ничью я согласен. Идите, честное слово, мне совестно даже…

– А вы?

– Вы на меня внимания не обращайте. Я сгоняю вес… И вообще не люблю себя распускать. Угнетаю, извините, свою плоть. Сомов парень с манерами, с небрежностью в голосе и движениях. Он то застегивает, то расстегивает свою темно-красную рубаху. Рубаха модная, уже поношенная, слегка залитая дорогим вином. Его партнер мужчина лет тридцати пяти, высокий, с заметной внешностью. Имеет красивый, вкрадчивый баритон.

– Искупаться не мешало бы. Но тащиться до озера… Лень. Убейте меня, лень! Студент, обыгрывая Ильина, который из настольных игр более всего преуспел в преферансе, деликатно зевнул и спросил:

– Ну как, Федор Акимыч, вы не жалеете еще, что приехали сюда? Скучно ведь, а? Ильин сочувственно поморщился.

– Да, пожалуй, скучно… Ну ничего. У всех у нас есть здесь занятие: разлениться, поправиться килограммов на пять и года на два помолодеть.

– Э! Мне все это ни к чему…

– Вот вам и скучно.

– Вам шах, Федор Акимыч… Да, уж полнеть-то в домах отдыха принято. Почти каждый считает долгом чести поправиться. Возвращается потом домой – кичится. Неприлично даже – будто бы люди приезжают специально отъедаться. Еще туда-сюда пожилым и ответственным. Но девушкам-то! Заплывут, обленятся… Безобразие, как хотите! Вот та… как она… Вербова, по-моему, имеет такую тенденцию… Кстати, как вам она, Федор Акимыч? Ильин отвечал нехотя, стараясь не отрывать мыслей от доски:

– Вербова… Вербова. Ах да! Вербова! Это белокурая, все в ситцах щеголяет? Да как вам сказать… Хорошенькая. Колоритная даже… так сказать, в определенном жанре… Но ничего особенного я не вижу. Она как-то слишком, знаете… Мне кажется, в ней есть что-то не очень… что-то отталкивающее… впрочем, я не знаю. У вас, конечно, имеется по этому поводу свое мнение.

– Да-да, – обрадовался Сомов, – именно что-то отталкивающее. Я тоже сразу это заметил. И ведь далеко не красавица, а? А заметили, как держится? Как прима-балерина. Понимаете? Утром выходим из столовой, она впереди идет. Ну шутки тут, конечно, намеки, аллегории… специально. Она, видите ли, повела плечиком – вот так… и свернула в сторону. А ей надо было прямо идти. Понимаете? Терпеть не могу заносчивых женщин. Это ведь вредное явление. Парадокс. И потом у нее глаза, кажется, зеленые, вы заметили?

– Нет. Знаете, меня такие мало интересуют. Не люблю таких… Объявляю шах. Сомов закинул ногу на ногу и заговорил опять:

– Во внешности этой самой Вербовой все как-то, я бы сказал, утрировано. Приятно, конечно, когда нос чуть вздернут. Чуть! Ведь приятно, Федор Акимыч? А у ней это слишком. Как у куклы.

– А вы представьте ее через двадцать лет! Старухой представьте. Ужас. Того и гляди, сядет на метлу – и… фьють! Или дерево грызть… Ха-ха-ха!

– Да! Вчера, когда все собрались здесь поболтать, она два часа просидела в библиотеке! Скажите, что женщине там так долго делать!

– Учиться. С ее внешностью – учиться. Это единственный выход… Партия между тем приближалась к концу. Партия выходила неблестящая. Но партнеры были друг другом чрезвычайно довольны и невольно улыбались, как это делают люди, вдруг почувствовавшие друг к другу уважение.

– Она, я слышал, диссертацию пишет. Надо же!

– Ну, для женщины это последнее дело. В эту самую минуту дверь семнадцатой комнаты отворилась, и в коридоре появилась Вербова, веселая и вызывающе хорошенькая. Партнеры изменились в лице и почему-то оба вскочили на ноги.

– Вот, пожалуйста, – сказал студент, – взгляните… Я подойду к ней сейчас и скажу что-нибудь… дерзость какую-нибудь. И он направился было к ней. Но Ильин схватил его за руку.

– Нет, это я скажу ей дерзость. Вербова тем временем замкнула свою комнату и побежала по коридору. Заметив Сомова и Ильина, она улыбнулась.

– Шахматы! В такую погоду! Вы чудаки.

– А вы… – начал Сомов.

– А я иду кататься на лодке.

– Возьмите с собой меня, – вдруг сказал Ильин, – я гребу, как пират.

– О! Я взяла бы вас, но меня там ждут. Она взглянула на часы.

– Уже лодка взята. Счастливо! И она помахала сумочкой.

– Вы, Федор Акимыч, шулер, – сказал Сомов после ее ухода.

– Мальчишка! – прошипел Ильин, собирая шахматы. И они расстались с тем, чтобы уже больше никогда не встречаться.

Тополя

Я видел ее только раз. Может быть, потому я люблю ее всю жизнь. Совсем такой же, как сейчас, был вечер. Такой же пронзительно синий воздух, так же сверкали вмерзшие в лужи огни фонарей, эти же самые тополя – корявые черные гиганты, навсегда увязшие в синеве. Старая садовая решетка и сам сад – темные пятна сосен, серые паутины берез, незаметные акации, немая улочка. И над всем этим – тополя. Тогда я был беззаботный студент, сейчас мне сорок три. А тополя все те же, и, кажется, никогда они не могли быть тонкокожими, бледно-зелеными саженцами. Тот же от них запах – сладкая, прилипчивая горечь. Только ветерок – и ноздри раздуваются от этого запаха и непонятно сильно стучит сердце. Я был беззаботный студент. Голова кружилась от весны, от молодости, от удач. Я не гонялся тогда за счастьем, а наступал ему на пятки нечаянно, как наступаю сейчас на эти лужицы. В тот вечер я шел к своей невесте. Ничто не мешало мне считать себя счастливым. И только в запахе тополей, в их торжественных фигурах было предчувствие чего-то необыкновенного. И необыкновенное случилось. Она быстро шла навстречу. Она не остановилась, не замедлила шага. Она промелькнула мимо. Но я видел ее улыбку! Видел! И вижу сейчас. Улыбка говорила: «Как странно! Я предчувствовала, что сейчас тебя встречу… Как странно. Но меня ждут. Я спешу…» «Куда!» – закричал я беззвучно. «Куда!» – кричали тополя. Но она не слышала, и синь, вот эта мутнеющая синь затянула ее. А сейчас под этими тополями я бреду домой, к жене, к десятилетнему сыну. Женился я по любви, моя жена умная, красивая, добрая женщина. Я люблю сына, люблю жену, не могу представить себя без них. Но все летит к черту, когда приходят эти жуткие весенние вечера. Крадучись, как вор, непреодолимо, как лунатик, я прихожу сюда и шатаюсь здесь, под этими тополями. Здесь, именно здесь, когда таким вот безумно-синим сделался воздух и так торжественно застыли тополя – она быстро шла навстречу. Я видел ее! Я видел похожие на этот вечер глаза! Я видел ее улыбку! Такая тоска! Такая тоска! Где-то в груди боль, острая, страшная, вечная боль. Хочется закричать, хочется заплакать. Такая тоска! И потому хочется закричать и заплакать, хочется потому, что я ее никогда не видел. Ее не было. Были и есть только тополя.