Франц Кафка - Письма к Фелиции

• Название: Письма к Фелиции
• Автор: Франц Кафка
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-91181-316-1

Франц Кафка – один из столпов мировой словесности, автор одного из главных романов ХХ столетия «Замок», а также романов «Процесс», «Америка», множества рассказов. И в наше время Кафка остается одним из самых читаемых авторов.

Сновидчески-зыбкий художественный мир Кафки захватывает читателя в узнаваемо-неузнаваемое пространство, пробуждает и предельно усиливает ощущения.

В настоящее издание вошел один из самых загадочных шедевров Кафки – рассказ «Приговор», который публикуется в новом переводе М.Рудницкого.

В подоплеку этого рассказа помогают проникнуть автобиографические свидетельства из эпистолярного наследия Кафки, в частности «Письма к Фелиции» – его письма к невесте, по динамике развития интриги не уступающие увлекательному любовному роману

---

Франц.

Книгу Верфеля я Тебе выслал.

Февраль

11.02.1915

Я буду изливать душу, Ф., буду сетовать, пока мне не полегчает. Но Ты ведь не станешь надо мной смеяться? Еще за несколько дней до Боденбаха работа моя продвигалась относительно хорошо, но брата зятя забрали на фронт, и фабрика, вернее, горе мое, а не фабрика, опять свалилась на меня. Какие мучения она уже давно, почти с самого начала, мне причиняла (мучения напрасные, ибо фабрике от этого уж воистину никакого проку) – об этом до конца все равно не рассказать. Но теперь мне и вправду пришлось впрячься в дела и ходить туда каждый день, о работе, при всех отчаянных, из последних сил, потугах воли, нечего было и думать. Фабрика-то сама давно стоит, но как-никак там есть еще склад, приходят кредиторы и клиенты, которых надо утешать, и т. д., короче, работу, которую я в последнее время особенно крепко и ладно держал в руках, пришлось из рук выпустить. Но положение вскоре выправилось, по крайней мере сейчас, пока брат зятя служит здесь, в Праге, то есть может час или два в день за фабрикой присматривать, для меня это был знак немедленно отойти от дел. Опять я очутился в квартирной тиши и попытался сызнова зарыться в работу. Однако после перерыва мне это очень трудно дается, все равно как если бы ценой огромных мучений взломанная дверь вдруг ненароком снова захлопнулась на замок, – и это, конечно, дает мне основания усомниться в собственных способностях. Но все же мало-помалу мне удалось войти в работу, и я будто преобразился. Ну почему бы хоть раз на месте прирученной работы мне не обнаружить Тебя?! Однако счастье длилось всего два дня, ибо мне пришлось переезжать. Что такое поиски квартиры, оба мы хорошо знаем. Каких только комнат я опять не перевидал! Иногда поневоле кажется, будто люди то ли по недомыслию, то ли сознательно решили похоронить себя в грязи. Во всяком случае, создается впечатление, что всю эту грязь – я имею в виду пыльные загроможденные комоды, ковры вместо штор на окнах, иконостасы фотографий на забывших о своем предназначении письменных столах, груды белья на кроватях, пальмы по углам, будто в кофейнях, – что весь этот хлам они считают роскошью. Но мне-то до всего этого никакого дела нет, я хочу только покоя, но такого покоя, о котором эти люди понятия не имеют. Это вполне объяснимо, в обычном домашнем хозяйстве ни один человек не нуждается в том покое, который нужен мне; ни для чтения, ни для уроков, ни для сна здесь никому не нужен тот покой, который требуется мне, чтобы писать. Со вчерашнего дня я обретаюсь в своей новой комнате, и уже вчера вечером у меня были такие приступы отчаяния, что казалось, необходимость немедленно уйти из этой комнаты и уйти из жизни – это примерно одно и то же. И при этом ведь ничего особенного не происходило, все ко мне предупредительны, хозяйка ради меня готова превратиться в тень, молодой человек, квартирующий со мной рядом, вечером возвращается из своего магазина усталый, пройдется по комнате разок-другой и тут же ложится. И тем не менее – квартира-то маленькая, любую дверь слышно; хозяйка молчит целый день, однако шепотом перемолвиться перед сном хоть парой слов с другим квартирантом она имеет право и, пожалуй, даже обязана; саму хозяйку почти не слышно, но зато жильца, пусть и негромко, – вполне: стенки-то до ужаса тонкие, и хоть часы с боем у себя в комнате я, к великому огорчению хозяйки, сразу же остановил – это было первое, к чему я в комнате устремился, – однако тем усерднее бьют часы за стенкой, четвертинки часа я еще стараюсь не расслышать, однако получасовой бой настроен слишком громко, хоть и мелодично; но не могу же я выказывать себя полнейшим самодуром и потребовать остановить еще и эти часы. Да это и не поможет ничуть, какой-то шепоток будет в квартире всегда, дверной звонок будет звонить, вчера жилец кашлянул всего два раза, сегодня уже чаще, этот его кашель отдается во мне куда большей болью, чем в нем самом. Мне не на кого даже сердиться, хозяйка с утра за вчерашний шепот извинилась, мол, это был исключительный случай, и только потому, что жилец (из-за меня) сменил комнату и она хотела ему на новом месте все показать, да и дверь она тоже завесит тяжелой портьерой. Очень любезно, и тем не менее я, судя по всему, уже в понедельник от комнаты откажусь. Конечно, я донельзя избалован тишиной предыдущей квартиры, но, с другой стороны, жить иначе я просто не могу. Не смейся, Ф., и не считай мои страдания презренными, конечно, сейчас страдают столь многие, и причины их страданий куда серьезней, нежели шепот за стенкой, но даже в самом тяжком случае они борются за свое существование или, вернее, за отношения, связывающие их существование с людской общностью, – не иначе, чем я, не иначе, чем всякий. Так что напутствуй меня добрым пожеланием в дальнейших квартирных исканиях.

На письмо Твое я еще отвечу. Когда Ты снова уезжаешь? Недавно в какой-то газете в разделе культуры была заметка о преобразовании фабрики граммофонов в консервную фабрику, несомненно, по описанию это была Твоя фабрика, и мне было весьма отрадно все это читать. Ведь с этой фабрикой меня связывают куда более сердечные отношения, чем с моей собственной. Сердечные и добрые приветы.

Франц.

Как Тебе понравился Верфель?

Март

3.03.1915

Телеграмму и открытку отправил. Недели лености в работе, головных болей и мыслей, блуждающих по узкому кругу, у меня позади. Головные боли и сейчас еще свирепые (просто я сплю слишком мало), но в остальном мне уже лучше и будет еще лучше. Упорства мне вообще-то не занимать, только работает оно почему-то все больше против меня.

От комнаты я уже отказался, это стоило немалой решимости. Почти каждое утро старуха хозяйка являлась к моей постели и шепотом сообщала о новых своих идеях по части усовершенствования покоя в доме. Я, с заготовленным отказом от комнаты в голове, вместо этого вынужден был благодарить. Когда наконец в предпоследний день я совсем было раскрыл рот, чтобы отказаться, она как раз брала из шкафа театральную накидку своей дочери (есть такие желтоватые театральные накидки с кружевным воротником, которые наводят на меня тоску, эта была именно из таких), оказывается, вечером она собралась с дочкой на чье-то маленькое торжество, я не стал отравлять ей радость и перенес извещение об отказе от комнаты на завтра. Кстати, в итоге все сошло совсем не так скверно, как я ожидал, но старуха все же не преминула доверительно шепнуть мне, дескать, она-то надеялась, что я проживу у нее до самой своей смерти (о сроках которой она, впрочем, не стала распространяться). Комната, которую я теперь снял, быть может, не многим лучше, но все-таки это другая комната.[102] Прогнало меня из предыдущей комнаты не столько отсутствие тишины и покоя – в последнее время я в работе своей почти не продвинулся, то есть ни покоя, ни беспокойства в квартире толком оценить не мог, – сколько мое собственное внутреннее беспокойство, чувство, которое я лучше не стану даже истолковывать.

Зато могу истолковать Тебе Твой сон. Если бы Ты не легла на землю под все это зверье, то не увидела бы и звездное небо и не изведала бы избавления. Ты, быть может, вообще не смогла бы пережить страх прямостояния. Со мной тоже так бывает; это общий наш сон, который пригрезился Тебе за нас обоих.

В письме своем Ты в одном месте в шутку замечаешь, мол, надо бы мне перебраться в Берлин, в другом уже всерьез спрашиваешь, что-то с нами будет. Скажи откровенно: Ты считаешь, в Праге для нас вообще возможно совместное будущее? Если невозможно, то дело вовсе не в Праге. Дело вообще не во внешних обстоятельствах. Напротив. Если война обойдет нас хотя бы вполовину так же мягко, как обходила до сих пор, обстоятельства, надо полагать, будут вполне благоприятные. Сама подумай, я как раз сейчас получил прибавку, целых 1200 крон, очень неплохие деньги, которые меня, однако, совсем не радуют, от которых я даже чуть было не отказался, словно это усугубление препятствия. Что Ты скажешь?

Еще несколько вопросов. Почему Ты плохо спишь и в чем выражается Твой плохой сон? Откуда у Тебя этот конверт? С какой стати Ты читаешь столь старые и неудачные книги, как «Созерцание»?[103] Предложение: хочешь читать, но без исключений и полностью, только те книги, которые я буду Тебе присылать? Правда, начать Тебе придется с писем Флобера и томика Браунинг. А летом мы вместе поедем в отпуск.

Франц.

21.03.015

Все еще нет вестей, Ф., а времени уже прошло много. Как началась у Тебя весна? Я сегодня впервые за долгое время вышел на прогулку, благо воскресенье и погода хорошая, одно из тех мгновений, когда весь распорядок в зале суда меняется,[104] происходят самые нелепые перестановки, когда кажется, что с тобой обходятся особенно хорошо и все счета, невзирая на их несомненную, бьющую в глаза неправильность, почему-то сходятся. Но чувство это сейчас неуместно, по крайней мере в такой избыточной громоздкости, в это утро оно мне ни к чему, вот бы вчера и позавчера и вообще немедленно всякий раз, когда я буквально верчу в руках свою раскалывающуюся голову, ибо предоставить ее самой себе кажется затеей совершенно безумной. Сегодняшнее утро, возможно, все это восполняет, но вчера-то я об этом не знал, а завтра забуду.