Светлана Алексиевич - Последние свидетели. Соло для детского голоса

• Название: Последние свидетели. Соло для детского голоса
• Автор: Светлана Алексиевич
• Жанр: Публицистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9691-0230-9

Вторая книга (первой стала «У войны не женское лицо») знаменитого художественно-документального цикла Светланы Алексиевич «Голоса Утопии». Воспоминания о Великой Отечественной тех, кому в войну было 6-12 лет – самых беспристрастных и самых несчастных ее свидетелей. Война, увиденная детскими глазами, еще страшнее, чем запечатленная женским взглядом. К той литературе, когда «писатель пописывает, а читатель почитывает», книги Алексиевич не имеют отношения. Но именно по отношению к ее книгам чаще всего возникает вопрос: а нужна ли нам такая страшная правда? На этот вопрос отвечает сама писательница: «Человек беспамятный способен породить только зло и ничего другого, кроме зла».

«Последние свидетели» – это подвиг детской памяти.

---

Слышим – собаки лают, слышим – команды чужие, слышим – стреляют. А лес у нас – это такой бурелом, елки перевернутые, за десять метров ничего не видно. То рядом все было, а то слышим – голоса дальше и дальше. Когда стихло, мама встать не могла, у нее отнялись ноги. Папа нес ее на себе. Так-так…

Через несколько дней встретили партизан, они отца знали. Мы уже чуть шли, голодные. Ноги сбиты. Идем, и один партизан спрашивает у меня: «Что б ты хотел найти под сосной: конфеты, печенье? Хлеба кусочек?» Я отвечаю: «Пригоршню патронов». Партизаны потом долго это вспоминали. Так я ненавидел немцев за все… И за маму…

Шли мимо сожженных деревень. Жито не сжато, картошка растет. Яблоки лежат на земле. Груши… А людей нет. Кошки и собаки бегают. Одинокие. Так… Людей нет. Ни одного человека. Голодные кошки…

Помню, что после войны у нас в деревне был один букварь, а первая книга, которую я нашел и прочитал, был сборник задач по арифметике.

Я читал ее, как стихи… Так-так…

«Слезы рукавом вытирает…»

Олег Болдырев – 8 лет.

Сейчас – мастер.

Это вопрос… Что лучше – вспоминать или забыть? Может, лучше молчать? Я много лет забывал…

…До Ташкента добирались месяц. Месяц! Это был глубокий тыл. Отца направили туда, как специалиста. Туда перевозили заводы. Фабрики. Вся страна перемещалась в тыл. В глубину. Хорошо, что страна большая.

Там я узнал, что старший брат погиб под Сталинградом. Рвался на фронт, а меня не хотели даже на завод брать, потому что малый. «Тебе до десяти еще полгода расти, – качала головой мать. – Выбрось эти детские мысли из головы». Хмурился и отец: завод – не детский сад, работать надо, как все, по двенадцать часов. Да как работать!

Завод выпускал мины, снаряды, авиабомбы. Подростков допускали на шлифовку… Отлитые из металла заготовки шлифовались вручную… Способ простой – из шланга, под высоким давлением направлялась струя песка, раскаленного до ста пятидесяти градусов, отскакивая от металла, песок обжигал легкие, бил в лицо, в глаза. Редко кто выдерживал больше недели. Нужен был характер.

Но в сорок третьем году… Мне исполнилось десять лет, и отец все-таки взял меня к себе. Привел в свой третий цех. На участок, где сваривали взрыватели для бомб.

Работали мы втроем: я, Олег и Ванюшка, они всего-то на два года постарше меня. Собирали взрыватель, а Яков Миронович Сапожников (фамилия врезалась в память), отличный мастер своего дела, его сваривал. Потом надо было подняться на ящик, чтобы дотянуться до тисков, зажать муфту взрывателя и воротом с метчиком откалибровать внутреннюю резьбу муфты. Делать это мы наловчились… Быстро… А дальше и того проще: вставить пробку и – в ящик. Как полный наберется – на место его. Под погрузку. Тяжеловатый, правда, до пятидесяти килограммов весом, но вдвоем управлялись. Якова Мироновича не отвлекали: у него самая тонкая работа. Самая ответственная – сварка!

Самое неприятное – огонь электросварки. Вроде и стараешься не глядеть на синие сполохи, а за двенадцать часов наловишь «зайчиков». Глаза от этого будто песком засыпанные. Трешь, а все без толку. От этого ли, от монотонного ли гудения динамо-машины, которая давала ток для сварки, просто ли от усталости, только иногда по-страшному хотелось спать. Особенно в ночные часы. Спать! Спать!

Если Яков Миронович видел, что есть хоть малая возможность дать нам передышку, командовал:

– Марш в электродный!

Уговаривать не приходилось: не было на всем заводе уголка уютнее и теплее, чем тот, где сушили горячим воздухом электроды. Забравшись на теплую деревянную полку, мгновенно засыпали. А минут через пятнадцать приходил в электродный Яков Миронович, будил.

Однажды я проснулся раньше, чем он начал побудку. Вижу: дядя Яша смотрит на нас… Тянет минуты… И слезы рукавом вытирает…

«Он висел на веревочке, как ребенок…»

Люба Александрович – 11 лет.

Сейчас – рабочая.

Не хочу… Я не хочу даже повторять это слово «война»…

Война докатилась до нас быстро. Девятого июля, через несколько недель, я помню, уже шел бой за наш районный центр Сенно. Появилось много беженцев, так много, что людям некуда было деваться, не хватало домов. У нас, например, разместилось семей шесть с детьми. И так у каждого.

Сначала шли люди, а потом началась эвакуация скота. Это мне очень хорошо запомнилось, потому что было страшно. Страшные картины. Ближайшая станция от нас – станция Богдань, она и сейчас есть, это между Оршей и Лепелем. Сюда, в этом направлении, эвакуировали скот не только из нашего сельсовета, а со всей Витебской области. Лето было жаркое, скот гнали большими табунами: коровы, овечки, свиньи, телята. Лошадей гнали отдельно. Гонщики, которые их гнали, настолько устали, что им было все равно, сколько есть скота, куда он идет. Коровы шли недоенные, они заходили во двор и стояли до тех пор возле крыльца, пока их не выдоят. Их доили на дорогу, на землю… Особенно страдали свиньи, они не выносят жары и длительной дороги. Они шли и падали. От жары все эти трупы увеличивались, и это было так страшно, что вечером я боялась выходить из дому. Везде лежали мертвые лошади… овцы… коровы… Их не успевали закапывать, и они каждый день от жары росли… Увеличивались, надувались… Я кричала от этого страха по ночам…

Крестьяне, они знают, что такое вырастить одну корову, какой это труд. Терпение. Сколько надо времени. Они плакали, видя, как гибнет живое. Это же не дерево, что упало и молчит, это все кричало, ржало, блеяло… Стонало…

Запомнились слова дедушки: «Ну, а эти, безвинные, за что гибнут? Они и сказать-то ничего не могут». Дедушка у нас был книжник, он всегда по вечерам читал.

Моя старшая сестра до войны работала в райкоме партии, и ее оставили в подполье. Она принесла домой много книг из райкомовской библиотеки, портреты, красные знамена. Мы их закапывали в саду под яблонями. И ее партийный билет. Закапывали ночью, а у меня было такое чувство, что красное… красный цвет… и из-под земли будет виден. Что земля у нас в саду красная…

Как пришли немцы, почему-то не помню… Помню, что они уже были, давно были, и вот согнали всех нас, всю деревню. Поставили впереди пулеметы и приказали отвечать, где партизаны, к кому они заходили. Все молчали. Тогда они отсчитали каждого третьего и вывели на расстрел. Расстреляли шесть человек: двух мужчин, двух женщин и двух подростков. И уехали.

За ночь выпал свежий снег… Это Новый год… А под этим свежим снегом лежат убитые. Хоронить было некому, гробы делать некому. Мужчины прятались в лесу. Старые женщины жгли бревна, чтобы хоть немного разогреть землю и вырыть могилы. Они долго стучали лопатами по зимней земле…

Скоро немцы вернулись… Через несколько дней… Собрали всех детей, нас было тринадцать человек, поставили впереди своей колонны – боялись партизанских мин. Мы шли впереди, а они за нами ехали. Если надо было, например, остановиться и взять воду из колодца, они сначала запускали к колодцу нас. Так мы шли километров пятнадцать. Мальчишки не так боялись, а девочки шли и плакали. А они за нами на машинах… Не убежишь… Помню, что мы шли босиком, а еще только начиналась весна. Первые дни…

Хочу забыть…

Немцы ходили по хатам… Собирали матерей тех, у кого дети ушли в партизаны… И отрубили им головы посреди деревни… Нам приказали: «Смотрите». В одной хате никого не нашли, поймали и повесили их кота. Он висел на веревочке, как ребенок…

Хочу все забыть…

«Теперь будете мои дети…»

Нина Шунто – 6 лет.

Сейчас – повар.

Ай-ай-ай! Сердце сразу заболело…

До войны мы жили с одним папой… Мама умерла. Когда папа ушел на фронт, остались с тетей. Тетя наша жила в деревне Задоры Лепельского района. Через месяц, как папа нас привез к ней, она наткнулась глазом на сук, выколола глаз. У нее получилось заражение крови, и она умерла. Наша единственная тетя. И мы остались одни с братом, а брат был маленький. Мы с ним пошли искать партизан, почему-то мы решили, что там наш папа. Ночевали, где придется. Помню, когда была гроза, мы ночевали в стоге сена, вытянули сено, сделали ямку и прятались там. Таких детей, как мы, было много. И все искали своих родителей, даже если они знали, что родители убиты, все равно говорили нам, что тоже ищут папу с мамой. Или кого-нибудь из родственников.

Шли… Шли… В какой-то деревне… В одной хате было открыто окно. И там, видно, недавно пекли картофельные пироги. И когда мы приблизились, брат услышал запах этих пирогов, он потерял сознание. Я зашла в эту хату, хотела попросить кусочек для брата, потому что он бы не поднялся. А я бы его не понесла, сил мало. В хате никого не нашла, но не удержалась и отломила кусочек пирога. Сидим и ждем хозяев, чтобы не подумали, что мы воруем. Пришла хозяйка, она жила одна. Она нас не отпустила, она сказала: «Теперь будете мои дети…» Как она это сказала, мы тут же с братом за столом заснули. Так нам стало хорошо. У нас появился дом…