Вольфганг Борхерт - За дверью

• Название: За дверью
• Автор: Вольфганг Борхерт
• Жанр: Драматургия

Человек вернулся на родину.

Он давно не был дома, этот человек. Очень давно. Может быть, слишком давно. И вернулся совсем другим. Внешне он смахивает на одно из тех созданий, что пугают на полях птиц (а в сумерках порой и людей). Внутренне – тоже. Тысячудней он ждал за дверью, на лютом холоде. И отдал свое колено за то, чтоб войти. А теперь, после тысячи ночей, проведенных там, на холоде, он все-таки пришел наконец домой.

Человек вернулся на родину.

И здесь попал в безумное кино. И пока оно шло,все время щипал себя за руку, чтобы узнать, не сон ли это. Но потом увидал, что вокруг есть и другие, кто чувствует то же. Тогда он решил, что, наверное, все это должно быть правдой. Да. И когда под конец он, голодный и замерзший, опять оказался на улице, то понял, что это всего лишь вполне заурядное кино, вполне обычное. О человеке, который вернулся на родину, об одном из многих. Из тех, кто вернулся домой и все-таки не вернулся, потому что для них больше нет дома. Их дом теперь за дверью. Их родина – за дверью, в ночи, под дождем, на улице.

Это их родина.

---

СЦЕНА I

Вечер. Бланкенезе. Слышен свист ветра и плеск воды. Бэкманн. Другой.

Бэкманн. Кто это? Ночью, у воды. Эй! Кто тут?

Другой. Я.

Бэкманн. Спасибо. И кто это – «я»?

Другой. Я – Другой.

Бэкманн. Другой? Какой другой?

Другой. Вчерашний. Прежний. Тот, что был всегда. Утверждатель. Отвечающий.

Бэкманн. Прежний? Тот что всегда? Другой, тот, со школьной скамьи? Другой, с катка? С лестничной клетки?

Другой. Из той снежной бури, под Смоленском. Другой, из блиндажа под Городком.

Бэкманн. И тот, под Сталинградом, тот другой – тоже ты?

Другой. Да. И еще тот, что был сегодня вечером. И тот, что будет завтра.

Бэкманн. Завтра. Завтра не будет. Завтра будет без тебя. Вали отсюда. У тебя просто нет лица.

Другой. Ты меня не прогонишь. Я – Другой, я всегда рядом: завтра. В полдень. В постели. В полночь.

Бэкманн. Да пошел ты. Нет у меня постели. Я лег здесь, в грязи.

Другой. Другой, из грязи, – тоже я. Я тот что всегда. И ты от меня не отвяжешься.

Бэкманн. У тебя нет лица. Уходи.

Другой. Ты меня не прогонишь. У меня тысячи лиц. Я голос, который каждому знаком. Я – Другой, я всегда рядом. Другой человек, Отвечающий. Тот, кто смеется, когда ты плачешь. Кто понукает тебя, когда ты устаешь. Я – погонщик, я – подстрекатель, заноза. Я оптимист, я нахожу в беде удачу и в самой тьмущей тьме вижу свет. Я тот, кто верит, смеется, любит! Я тот, кто будет шагать вперед, даже если хром на обе ноги. Я говорю «ДА», когда ты отвечаешь «нет», я – Утверждатель. И тот, кто…

Бэкманн. Утверждай, сколько влезет. Только отстань. Ты мне не нужен. Я говорю НЕТ. Нет. Нет. Уходи. Я говорю «нет». Слышишь?

Другой. Да. И остаюсь. Ты сам-то кто, ты, Отрицатель?

Бэкманн. Я Бэкманн.

Другой. А имени у тебя нет, Отрицатель?

Бэкманн. Нет. Со вчерашнего дня. Со вчерашнего дня меня зовут просто Бэкманн. Только Бэкманн. Как стол зовут просто стол.

Другой. И кто тебя так зовет?

Бэкманн. Жена. Нет, та, которая была моей женой. Я был далеко. В России. Целых три года. А вчера вот вернулся. К несчастью. Три года – это много, знаешь ли. «Бэкманн», – сказала мне жена. Просто «Бэкманн». А меня три года не было дома. Она сказала «Бэкманн», как о столе говорит «стол». Бэкманн – просто мебель. Подвинься, мебель Бэкманн. Вот. Теперь у меня нет имени, понимаешь?

Другой. А почему ты лежишь тут, в песке? ночью? у самой воды?

Бэкманн. Не могу встать, вот и лежу. Я раздобыл себе негнущуюся ногу. На память. Такой, знаешь, полезный подарочек, чтоб не сразу войну позабыть. А я как раз и не хочу забывать. Больно славно все вышло. Ребята, было здорово, так ведь?

Другой. И вот поэтому ты ночью лежишь в воде?

Бэкманн. Я упал.

Другой. Ах ты упал. В воду?

Бэкманн. Нет же, ты! Нет! Слышишь, я специально. Нарочно я. Не могу больше выносить это. Это увечье, эта хромота. И потом, она, которая была моей женой. Сказала мне просто «Бэкманн», как стол назвала «столом». А тот, другой, который был у нее, он сидел и скалил зубы. И эти развалины. Эта свалка здесь, дома. В Гамбурге. И мальчик мой где-то внизу, под ней. Обломки, осколки, обрывки. Осколки костей, обрывки мяса. Ему всего годик был, я никогда не видел его. А теперь вижу – каждую ночь. Под сотней тысяч камней. Мусор, ничего кроме кучки мусора. Я думал, больше не выдержу. Хотел покончить со всем. По-моему, было просто: с понтона вниз. Бултых. И все. Кончено.

Другой. Бултых? И все? Кончено? Тебе привиделось. Ты ведь тут лежишь, на песке.

Бэкманн. Привиделось? Да. Это от голода. Мне привиделось, что она вышвырнула меня назад, она, Эльба, эта старая… Не приняла меня. Решила, что я должен попытаться еще раз. Что не имею права. Говорит, я сопляк. Говорит, ей на мою беспросветную жизнь на… В самое ухо мне сказала, что ей на мое самоубийство на… На… – сказала мне эта грымза и выругалась, как базарная баба. Она решила, что жизнь прекрасна, и вот я лежу тут, на берегу Бланкенезе, мокрый до нитки, и мне холодно. Вечно мне холодно. Я так долго замерзал в России. Сыт по горло этой вечной мерзлотой. И Эльба, старая карга, – да, она привиделась мне с голоду. Что там?

Другой. Идет кто-то… Девчонка или что-то такое. Точно. Сейчас увидишь.

Она. Есть тут кто-нибудь? Только что я слышала голос. Эй, есть тут кто-нибудь?

Бэкманн. Да, лежит здесь один. Здесь. Здесь, внизу, у воды.

Она. А почему Вы не встаете? Что Вы там делаете?

Бэкманн. Лежу, как видите. Отчасти на суше, отчасти в воде.

Она. Но почему? Вставайте. А я-то как увидела у воды что-то темное, так и подумала: труп.

Бэкманн. Правильно. Что-то совершенно темное и есть, могу Вас уверить.

Она. Как Вы странно говорите. Теперь ведь часто по ночам в воде находят мертвецов. Они такие бывают распухшие и скользкие. И белые-белые, как привидения. Вот я и напугалась. Но Вы, слава Богу, живой пока что. Только, наверное, мокрый до нитки.

Бэкманн. Точно. Мокрый и холодный, как настоящий труп.

Она. Ну так поднимайтесь. Или Вы ранены?

Бэкманн. И это тоже. У меня отняли колено. В России. Так что я должен хромать по жизни со своей больной ногой. Вот я все падаю и падаю. О том, чтобы встать на ноги, и речи быть не может.

Она. Ну, поднимайтесь. Я помогу. А так Вы превратитесь в рыбу.

Бэкманн. Если Вы полагаете, что падение прекратилось, давайте попробуем. Вот так. Спасибо.

Она. Видите, можно сказать, воспарили. Но Вы промокли совсем и замерзли. Если б не я, быть бы Вам рыбой и очень скоро. Вы, кажется, и язык проглотили. Знаете что, я тут живу недалеко. И дома у меня есть сухая одежда. Пойдемте ко мне? Пойдем? Или Вы гордый и не дадите себя переодеть? Вы, полурыба? Ну, Вы, мокрая, немая рыба, Вы!

Бэкманн. Хотите взять меня с собой?

Она. Ну да, если пойдете. Но только потому что Вы промокли. Может, Вы совсем неприглядный тихоня, и я не пожалею, что позвала Вас. Я Вас беру с собой, оттого что Вы промокли и замерзли, понятно? И потому…

Бэкманн. «Потому»? Что еще за «потому»? Нет, только оттого что я замерз и вымок. И больше никаких «потому».

Она. Нет. Есть еще одно. Потому что у Вас такой безнадежно печальный голос. Такой тоскливый и безутешный. Что, глупость сказала, да? Ну, идемте, Вы, старая, мокрая, немая рыба.

Бэкманн. Стойте! Не тащите меня так. Моя нога – она не поспевает. Потише.

Она. Ах да. Ладно: потише. Как две древние, ископаемые, мороженые рыбы.

Другой. Ушли. Вот они, двуногие. Какие занятные существа живут на Земле. Сначала кидаются в воду, потому что дико хотят умереть. Но тут совершенно случайно из темноты являются другие двуногие – с юбкой, грудкой и длинными локонами. И жизнь опять прекрасна и удивительна. И умирать больше никто не хочет. А все из-за пряди волос, белой кожи и запаха женщины. Тут уж они и со смертного ложа скачут так резво, как десять тысяч оленей по весне. И добрая половина утопленников, которым невмочь было на этом скучном, жалком шарике, оживают мгновенно. Даже утопленники – и все из-за пары глазок, чуточки тепла и сочувствия, мягких лапок и нежной шейки. Даже утопленники, эти двуногие, самые занятные человеки на свете.

СЦЕНА II

Комната. Вечер. Скрипит и захлопывается дверь. Бэкманн. Она.

Она. Ну вот, а теперь я хочу поглядеть на свой улов при свете. Ой ты! (Смеется.) Господи, что это?

Бэкманн. Это? Очки. Да. Смейтесь. Это мои очки. К сожаленью.

Она. По-вашему, это очки? Вы что, разыгрываете меня?

Бэкманн. Это мои очки. Вы правы: конечно, они смешны. С этим серым металлом вокруг стекол. И потом, эти серые тесемки за ушами. И серая перемычка на носу. Лицо выходит совсем серое, обмундировочное. Лицо ржавого робота. Противогазное лицо. Но это ж противогазные очки.

Она. Противогазные?

Бэкманн. Противогазные. Их выдают солдатам-очкарикам. Чтоб они под противогазом тоже все видели.

Она. И что Вы с ними носитесь? У Вас что, нормальных нет?