Дорис Дёрри - Синее платье

• Название: Синее платье
• Автор: Дорис Дёрри
• Издательство: FreeFly
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-98358-077-9

Дорис Дёрри (1955 г. р.) – известный немецкий режиссер, сценарист, писатель, кинокритик и продюсер. Ее произведения отличает поразительная психологическая точность, ее истории пленяют нежностью, остроумием и глубиной.

«Синее платье» – роман о любви и о смерти. О том, что потеря любимого лишает жизнь радости, смысла, красок. О том, как жить дальше…

Синее платье, как кусочек неба, незримо связывает между собой столь непохожих друг на друга героев романа: гея-модельера, недавно похоронившего друга, молодую вдову и анестезиолога, давно поставившего крест на личном счастье.

---

Дорис Дёрри Синее платье

Посвящается Анне и Даниэлю

* * *

Флориан звонил в дверь Бабетты Шредер и думал: «Синее платье, его надо вернуть. Оно точно у нее. Куплено 23 мая». У него с собой была копия кассового чека с номером ее кредитки. Адрес он нашел в телефонном справочнике. На этот раз ему повезло – в отличие от двух других покупательниц она оказалась дома. Синих платьев было всего три – 36, 38 и 40-го размеров. Альфред других размеров не шил. Женщин слишком крупных и слишком миниатюрных он не выносил в равной степени. Звал их козами и коровами. Для коз и коров он платья шить отказывался. Только кривил губы и улыбался нагловатой и при этом неотразимой улыбкой. «Ну, теперь только бы не сдрейфить», – убеждал себя Флориан, снова и снова нажимая на кнопку звонка. В марте Бабетта Шредер купила синее платье, в июне Альфред умер.

Флориан смог переступить порог магазина только через семь с половиной недель.

В тот вечер, когда Альфреда не стало, Флориан нарядил все манекены в витрине в черные платья из струящегося хлопчатобумажного джерси, по 759 марок каждое, и вывесил на двери табличку: «Закрыто по причине смерти владельца». Из больницы он выпорхнул странно радостный, успокоенный: Альфред лежал наверху, мертвый и голый, они оба отмучились, отстрадали свое. Куда же Флориану теперь податься, как не в бутик.

Идеальное маленькое черное. Под названием «Тиффани» – Альфред полагал, что оно способно из любой женщины сделать Одри Хепберн. Или почти из любой. Манекены в витрине умели носить эти платья с королевским достоинством. А людей в тот момент Флориан видеть был просто не в состоянии. Всюду ощущал он присутствие Альфреда, будто тот был жив: остались даже его следы на ковре, рисунок подошвы его кроссовок.

Да ведь Альфред здесь. Все еще не так плохо. Флориан недоверчиво наблюдал за собственным безудержным весельем. Да полно, он ли это радуется? Может, вовсе и не он, может, это мертвый Альфред торжествует наконец по поводу своего освобождения? Альфред умер у него на руках, и, когда сердце больного остановилось, Флориан совершенно четко увидел, как его друг легкими шагами удаляется в некое сияние. Так уж и увидел? Да, может быть. Во всяком случае, представил себе, что это так, пожелал, чтобы так оно и было. Чтобы снова все стало хорошо.

Но домой Флориан в тот вечер пойти не решился. А в ателье опустился на ковер и долго рассматривал отраженную в зеркале задом наперед надпись: «Владельцы – Альфред Брич и Флориан Вебер». Сначала Альфред. Вечно он первый. Он был из них двоих быстрее, изобретательнее, ему с самого начала предрекали блестящую карьеру, вертикальный взлет. А Флориан казался себе трамплином, с помощью которого Альфред оттачивал свои прыжки. И ему даже нравилось быть таким трамплином. Как правило, нравилось. А когда Альфред не смог больше прыгать, Флориан помогал ему ходить: маленькими шажками, пока тот не сумел сам добрести, шатаясь, до магазина и не встал снова за прилавок, румяный и сияющий, как будто только на минутку отлучался.

«Мой храбрый портняжка», – называл Флориан друга и осторожно целовал его: от химиотерапии у Альфреда на слизистых не осталось живого места. У его губ был вкус сальвиетмола, которым он смазывал воспаленные места. Он был благодарен Флориану за то, что тот все равно целовал его в губы. Они вообще продолжали жить, как раньше, насколько это было возможно. Альфред запудривал раны, знал об этом только Флориан. Всегда одним и тем же тоном. Ни одна живая душа ни о чем и не догадывалась. Выглядел Альфред румяным и свежим, а лысая голова – ну, так мало ли на свете лысых… Флориан тоже побрился наголо.

«Вот теперь мы классные, – говаривал он, – вот теперь мы крутые».

«Ты так думаешь? – сомневался Альфред, проводя рукой по своему голому затылку. – Черт, а ведь у меня были такие красивые волосы!..»

Теперь волосы у Флориана понемногу отрастают, отсчитывая время от смерти Альфреда. Стоит только провести ладонью по голове – сразу ясно: четыре недели прошло, пять, шесть, семь. Семь с половиной недель.

Ровно через семь с половиной недель Флориан снова переступает порог их бутика.

Пыль. Впрочем, ее гораздо меньше, чем хозяин ожидал увидеть. Манекены все так же терпеливо позируют в маленьких траурных платьях. Летняя коллекция еще висит на плечиках, но, кажется, уже устарела. Как вообще можно такое носить – голубое или фиолетовое? Их десятая совместная коллекция. Десять лет они с Альфредом были вместе. «Самый долгий период моей жизни», – кажется теперь Флориану. Жизнь свою до Альфреда он не помнил, жизнь после Альфреда не представлял. Конечно, у него было достаточно времени привыкнуть к мысли, что придется дальше как-то существовать без друга. Почти три года Альфред сражался, как боксер: снова и снова выходил на ринг, всякий раз оказывался на земле, окровавленный и ослепший дотягивал до своего угла, где падал на руки заботливого тренера Флориана, спустя время приходил в себя и опять бросался в бой.

А Флориану теперь кажется, что это он проиграл битву, а не Альфред. Кости ноют. Неужели скорбь по другу может так выражаться? Болят все кости, стонет каждая клеточка организма. Флориан ложится на ковровое покрытие, застилающее пол магазина, – серо-голубое, как крыло голубя. Они вместе выбирали его. Теперь ковер выглядит точно так, как предсказывал продавец: потертый, в пятнах весь, совсем как в дешевой гостинице. И почему только они не выбрали, как тот советовал, элегантный винно-красный или цвета морской волны?

– Нет, – вскричал тогда Альфред, – ненавижу винно-красный! Терпеть не могу цвет морской волны! Это цвета для вдов и капитанов дальнего плавания на пенсии!

– А серо-голубой – это чей цвет, простите? – почти с вызовом поинтересовался продавец.

– Это цвет королей! – Альфред гордо вскинул голову, вздернул подбородок. – Королей и императоров!

– Ах, ну да, конечно! – Брови продавца ковров удивленно взметнулись кверху. Парочка гомиков покупает себе коврик, как мило. Да на здоровье. – Пожалуйста, вот вам серо-голубой, цвета голубиного крыла.

Флориан разрыдался, уткнувшись лицом в этот самый ковер. Пахнет пятновыводителем и слезы не впитывает. Они повисают на ворсинках, как роса на траве.

«Ну, скажи же ты что-нибудь, черт тебя побери!» Пусть Альфред отпустит хоть какой-нибудь комментарий по поводу его, Флориана, возвышенного, патетического траура! Но Альфред молчит, молчит упорно вот уже семь с половиной недель. Флориан не видит друга во сне, тот не является ему нигде и никогда. Ни при каких обстоятельствах. Совсем. Другие его видят, говорят с ним, а потом еще сообщают Флориану: Альфред им поведал, что у него там все в порядке. Одна невыносимо болтливая покупательница вообще несет бог знает что: Альфред якобы отлично выглядел и, представьте, производил прекрасное впечатление. Флориан готов ее задушить. С чего это Альфреду вздумалось являться старой корове, а не ему, своему другу? Может, он вообще никому и не думал являться, может, все просто выдумывают, чтобы его, Флориана, утешить? Или Альфред исчез не совсем и продолжает существовать для тех, кто в это верит?

Они, конечно, об этом горячо спорили: Альфред – католик и некогда даже церковный служка, и Флориан – протестант, который последний раз был в церкви во время своего первого причастия. Альфред смущенно поведал другу после первой компьютерной томографии, что ему там, в той трубе, явилась на миг Пресвятая Дева, кивнула, улыбнулась и произнесла: «Все так, как оно есть». Да уж, отвечал Флориан, вот так утешила, нечего сказать. Если уж решила явиться, не могла, что ли, придумать чего-нибудь получше?

Потом Альфред побеседовал приватно со святой Терезой Коннерсройтской, у которой на Пасху из глаз текла кровь. Эта дама, как говорят, питалась исключительно церковными просвирами. Она посоветовала Альфреду отправиться в паломничество к святому Пию в Италию. Одним словом, чем хуже становилось состояние Альфреда, тем более истовым он становился католиком.

Флориан другу даже завидовал. Ведь самому ему не оставалось ничего, кроме страха. Пустого, глупого, панического страха. Вот и теперь: Флориан мечтал, чтобы Альфред подал какой-то знак, может, явился бы ему сам, без посредников, в нелепом, вычурном одеянии, с сиянием вокруг головы, как у святого. И чтобы ухмылялся, как всегда, чтобы избавил его от отчаяния и утешил.

Но ничего не происходило. Совсем ничего. Альфред не приходил.

В бессильной ярости Флориан переворачивается на спину, взгляд его упирается в потолок, который давно уже следовало бы заново побелить. Как документальный фильм, снятый трясущейся, неровной камерой, возникает на сероватом фоне показ мод в память об Альфреде. Флориан уже видит это дефиле. Из каждой коллекции – по одному шедевру: томатно-красное платье, струящееся вокруг тела, – из 1996-го; черные кашемировые брюки-клеш 1998-го; кремовое платье из креп-сатина 1999-го; вязаное крючком вечернее – длинное, в пол; потом маленькое «Тиффани», тут же, разумеется, желтая шифоновая пелерина и, наконец, синее платье «Адзуро» из летней коллекции 2001-го. Его последнее платье. Эти слова резанули по сердцу. Как звериными когтями. Его последнее платье. Флориан взвыл.