Эжен Сю - Жан Кавалье

• Название: Жан Кавалье
• Автор: Эжен Сю
• Издательство: МП «Останкино».
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-86018-032-2

В третьей книге серии мы знакомим читателя с малоизвестным романом французского писателя «Жан Кавалье», посвященном столь же малоизвестной странице истории Франции – восстанию камизаров, одной из последних вспышек религиозных войн, одной из последних отчаянных попыток гугенотов отстоять свое право на свободу мысли.

Это прекрасный образец жанра исторических хроник, неизменно пользующегося успехом у читателя.

---

Медная лампа с тремя рожками освещала следующую картину. Маркиз Танкред де Флорак, красивый молодой человек лет двадцати пяти, в зеленом камзоле с серебряными галунами, полулежал на кровати. Небрежно опираясь на одну руку, другой он играл кончиками своих вышитых золотом шелковых шнурков. Бессознательно покачивая ногой, он разрывал шпорами своих грубых сапог красивое одеяло из персидского полотна, сохранявшееся в целости в продолжении стольких лет. На красивом лице капитана отражались скука, усталость и нетерпение.

В большом кожаном кресле, предназначенном для гостей, сидел Денис Пуль. Не принимая никакого участия в допросе протестантов, он занят был изучением плана похода и занятия местности по топографической карте Лангедока, разложенной на краю стола. Этот партизан, известный своей жестокостью и испытанным мужеством, служил многим европейским правительствам. Недавно еще он воевал в Венгрии против турок. Казалось, своим странным одеянием он хотел придать своей наружности, и без того дикой, еще более ужасающий вид. Почти все части его одежды и вооружения были добычей, снятой с убитых им врагов. На столе подле него лежал большой железный шишак, с тылу которого висела сетка из стальных колец, защищавшая затылок. Этот род шлема был отнят им у одного черкеса, дравшегося в рядах турок. Его тяжелая и широкая армянская сабля в серебряных ножнах с дамасским клинком досталась ему в знак победы над эмиром, убитым им на поединке. Его богатый толедский кинжал был им отобран во Фландрии у капитана ландскнехтов[8]. Его длинные пистолеты принадлежали Барбанаге, предводителю «барбетов» в пьемонтской войне. Его железный нагрудник и дамасский наплечник были отобраны им у генерала Немецкой империи: он носил их по-старинному, поверх своей истрепанной буйволовой кожи с рукавами, отвратительно запачканными человеческой кровью, точно рубаха мясника. Наконец, тяжелые сапоги из кордовской кожи, с длинными, от времени почерневшими шпорами, почти совершенно скрывали ярко-красные штаны и доходили ему до половины бедра. Его короткие волосы, остриженные под гребенку, были ярко-рыжего цвета, так же как и борода, брови и усы. Удар копья выбил ему один глаз, а второй, словно стеклянный, светло-голубого цвета, наливался кровью при малейшем волнении. Нос у него был толстый и мясистый. Широкий рубец фиолетового цвета бороздил его лоб, испещренный глубокими морщинами от лет и трудностей военной жизни.

Денису Пулю было тогда лет около пятидесяти. Это был человек высокого роста, костлявый, ужасно худой. На одной из его косматых нервных рук недоставало указательного пальца. Потеря этого пальца была следствием страшных пыток. Турки, захватив его в плен, хотели заставить его рассказать в подробностях о положении императорской армии, он отказался. Чтобы принудить его говорить, они обмотали его палец фитилями, пропитанными расплавленной серой, которая медленно выжигала мясо до костей. Но этот несокрушимый человек и виду не показал, что ему больно. Пораженные таким героизмом и убедившись, что пытками от него ничего не добьешься, турки выпустили партизана на свободу. Неверующий, необузданных качеств, неумолимо жестокий, полный слепой и железной воли, неустрашимой храбрости, – вот каков был капитан Денис Пуль. Ему-то, совокупно с маркизом Танкредом де Флораком, поручено было следить за применением новых королевских указов, по которым все протестанты подпадали под наказания, установленные для раскольников.

Капуцин Руло носил одежду своего ордена. Это был бледный молодой человек. Черная редкая борода оттеняла его подбородок. Перед этим монахом стояли в ряд Жером Кавалье, его жена и двое детей. В чертах хуторянина-протестанта не замечалось ни малейшей боязни: они выражали сознание своего достоинства, спокойствие и решимость. Жена не разделяла его уверенности. Дрожа всем телом, с глазами полными слез, она держала его за руку, в то время как Селеста и Габриэль с ужасом прижимались к матери.

Когда вошел Ляроз, капитан обратился к нему:

– Ну, схватил ты их?

– Нет, г-н маркиз! Они услыхали нас и спаслись, как стая летучих мышей. Но они все собрались у подножия Кровавого Креста, как об этом предупреждали г-на маркиза. В то время как Пьер Лорифэ и Леру охотились за ними по покрытому вереском полю, я с Лоррэном спрыгнули с коней. И мы нашли повешенный на кресте полуобглоданный остов волка.

– Святотатство! – с ужасом воскликнул капуцин.

– Потом? – сухо спросил молодой капитан.

– После того, как мы нашли остов волка, г-н маркиз, Лоррэн сказал мне: «Бригадир Ляроз, ночь настолько светла, что я, кажется, вижу надпись на кресте». Чтобы убедиться, я высек огонь, зажег кончик папоротника и над венком прочел на одной из перекладин креста: «Так да погибнет первосвященник Вала!» Они написали Ваала с одним а, неучи! – мимоходом вставил Ляроз, пожимая плечами. – Так да погибнут хищные волки! Я прежде всего нашел; крайне глупым называть г-на аббата первосвященником «Вала», так как считаю г-на аббата неспособным ни на какую пляску и...

– Так и было написано?... На кресте были слова: «Так да погибнет первосвященник Ваала?» – с негодованием спросил капуцин, прерывая драгуна.

– Да, ваше преподобие. Но я думаю, г-н аббат неспособен замолчать.

Потом он повернулся к протестанту со словами:

– Спешите, спешите! Без сомнения, и ваш сын отлучился сегодня ночью с целью принять участие в этом гнусном и святотатственном преступлении?

– Правда, сударь, моего сына нет дома. Но ведь ничто не указывает на его участие в этом деле.

– Тогда где же он? Почему уверяли вы, по нашему приезду, что он у себя в комнате?

– Потому что я был в этом уверен, сударь!

– Г-н интендант уже давно выследил вас и вашего сына, – сказал капуцин.

Помолчав немного, он вынул из кармана небольшую книжку, очевидно содержавшую какие-нибудь тайные разъяснения относительно этой протестантской семьи, и, перелистывая ее, прибавил:

– Вы присутствовали на собраниях, запрещенных королевскими указами?

– Да, сударь!

– Вы дали приют Бруссону, перед тем как он понес в Монпелье наказание за свое омерзительное лжеучение?

– Никогда дверь моего дома не будет закрыта перед тем, кто попросит убежища.

– Ваш отец служил в религиозных войнах, под начальством герцога де Рогана, с того времени как вспыхнуло восстание. Он поднял оружие на королевские отряды?

– Да, сударь, мой отец был ранен в день «Жнецов».

– Ваш дед также принимал участие в кальвинских волнениях, предводителем которых был принц Кондэ?

– Да, сударь, – сказал со вздохом старик. – Мой дед умер при нем в долине Кутро.

– Черт возьми! – сказал маркиз. – Это, по крайней мере, целое храброе и военное поколение мятежников. Ну а вы, мой храбрый гугенот: со времени отмены Нантского эдикта, вам не случалось подстеречь, спрятавшись за забором, одинокого бедного солдата, чтобы подстрелить его, как зайца в логовище?

– Душа моя не запятнана никакой низостью, как и мои руки – кровью, сударь! Когда король, наш господин, отменил права, дарованные нам его дедом, когда закрыли наши храмы, я ходил слушать проповеди наших священников в леса или в горы. И если это – преступление, я в нем сознаюсь и горжусь им.

– Указ, изданный в этом году его величеством, гласит, что в его государстве нет более протестантов, – сказал капуцин. – Все считаются обращенными. Те, которые по объявлении этого указа продолжали исполнять обряды своей религии, считаются еретиками и, следовательно, подпадают под наказания, установленные против таковых.

– Я, не жалуясь переносил все преследования, – ответил старик. – Они не поколебали моей веры. Король считает меня обращенным, это неправильно, я никогда не отрекался от моей веры. Я говорю во всеуслышание: я хочу умереть и умру в вере моих предков.

Чтобы понять всю жестокость слов капуцина, во всем, впрочем, соответствовавших духу и содержанию королевских предписаний, надо указать на «предупредительные меры», которые приговаривали к наказаниям, установленным против раскольников, протестантов, объявивших, что они желают умереть в своей вере, – невзирая на то, произнесли ли они отречение, или нет. Вот эти меры: «Все те, которые принадлежат к так называемой реформатской религии или происходят от родителей гугенотов, своим пребыванием в нашем государстве, после того как мы запретили служение по обрядам вышеупомянутой религии, подтверждают более чем достаточно свой переход в католическую апостольскую римскую церковь. Иначе они не могли бы быть терпимы в государстве». Таким образом эти гугеноты, которые пытались покинуть государство, были приговорены к ссылке на галеры или к смертной казни[9]. Если они оставались во Франции, их подневольным пребыванием пользовались, чтобы объявить их обращенными, а когда они твердо заявляли свое желание жить и умереть в своей вере, к ним, как к раскольникам, применяли ужаснейшие наказания, установленные против тех, которые, уже отрекшись от ереси, вновь впадали в нее.