Юлиана Суренова - Тропа каравана

• Название: Тропа каравана
• Автор: Юлиана Суренова
• Жанр: Фэнтези

---

"Она на самом деле умирает, — мелькнуло в голове Евсея. — Никто бы не смог так притворяться…"

С ней рядом сидел лекарь-раб, пытавшийся, раз уж был не в силах спасти, хотя бы облегчить страдания несчастный.

На миг глаза мага и врачевателя встретились. Затем последний проговорил:

— Это страшный яд, действующий медленно, но верно. Господин, ты знаешь сей мир. Что это могла быть за тварь?

Шамаш молчал. Несколько мгновений он пристально смотрел на больную, затем, забравшись в повозку, опустился с ней рядом, окликнул:

— Послушай меня, девочка, — его голос был тих и, в то же время, так пронзителен, что, казалось, мог докричаться даже до мертвого. Рабыня подняла на него взгляд измученных глаз, с трудом заставляя себя что-то видеть и слышать, не скатываться вновь и вновь в холодную пронзительную бездну боли и страха, — ты здорова, — он не обращал внимания ни на караванщиков, замерших, боясь шевельнуться и разрушить невидимое ими, но, несомненно, существующее, заклинание, ни на встрепенувшегося, услышав последние слова Шамаша, ни на лекаря уверенного в своем диагнозе, видя все симптомы… — яд, убивающий твой организм, исходит от мыслей, а не от чего-то другого.

Рабыня испуганно глядела на него, забыв от боли. Она не могла поверить… Но ведь эти слова были произнесены Шамашем, а Рамир сама слышала, как маленькая хозяйка говорила, будто колдун никогда не лжет. Но как это могло быть правдой?

Маг же продолжал:

— Ты не боишься смерти, возможно, даже зовешь ее. Этот мир, подобный сну, представляется твоей душе настолько прекрасным, что она не хочет его покидать, — голос Шамаша стал более твердым и резким. Теперь он не звал, не влек к себе, а, подчинив, приказывал. — Ты не можешь так умереть. Ты не просто призываешь смерть, а убиваешь себя, возможно, не столь осмысленно, как вскрывая ножом вены или набрасывая на шею петлю, но так же верно. Эрешкигаль, — к удивлению всех и, в первую очередь той, к кому обращались эти слова, он назвал богиню подземного мира ее полным, заклятым именем, как равную, а не госпожу и повелительницу души, — наказывает самоубийц не менее строго, чем тех, кто посягает на жизни других. Ты ведь не хочешь, чтобы твою душу ждали вечные муки? — и Евсей, и Атен знали, что Шамаш, хоть он и прочел все легенды, не принял веры этого мира, оставшись приверженцем своих неведомых богов. Но в этот миг его слова были полны неведомой простым смертным убежденности, что была способна укрепить в вере кого угодно, даже самого закостеневшего скептика.

— Да… — Рамир была не в силах отвести взгляда, не смела моргнуть. Из ее глаз потекли слезы, но, о чудо, они принесли душе и телу такое облегчение, словно с ними тело покидал яд, уходила мучительная боль.

"Да, — рабыне ничего не оставалось, как признаться себе в этом. — Все — правда".

Она действительно призывала смерть — уже давно, с тех самых пор, как ее — совсем юную — купили на невольничьем рынке в одном из городов… как она надеялась — для того, чтобы продать в другом, более сильном и богатом городе. Но время шло. Караван брел все дальше и дальше в неизвестность снежной пустыни, по тропе холода и страха. И ничего не говорило о том, что когда-нибудь ее мечты исполнятся.

Все это время она жила, потому что боялась умереть, не зная, будет ли на том свете лучше, ведь когда явь столь мрачна, а ночи наполнены кошмарами, вряд ли стоит надеяться на светлые беззаботные сны в вечности. Но когда утром она очнулась в этой стране… Ее уши слышали разговоры караванщиков, и сердце не сомневалось — да, это тот самый край, уготованный благим душам, куда приводит их госпожа Кигаль в миг, когда холод смерти навек заморозит тела.

Эта вера подстегнула в ней желание умереть — прямо здесь, сейчас, не мучаясь более в мире людей, оставив позади страдания и сомнения. Потом мысли ушли, поблекли в солнечной яви. В этот миг она видела, чувствовала, как кто-то стирает их, словно влажной тряпицей грязь с лица и рук.

Наконец, она смогла облегченно вздохнуть. Боль ушла, оставляя лишь слабость и усталость.

— Молодец, — проговорил Шамаш. На его губы легла улыбка. — Теперь все будет хорошо. И всегда помни — какой бы ни была жизнь — это все, что у тебя сейчас есть. Жизнь дают боги. Они же, в свой день и час, посылают смерть — начало чего-то нового. Если ты поспешишь умереть, то этим не только нарушишь волю богов, навлекая себе на голову их гнев, но и лишишь себя будущего, каким бы оно ни было… А теперь спи, — он коснулся лба рабыни холодной как лед и, в то же время, горячей, словно огонь, ладонью, возвращая в душу умиротворение и покой. И та, подчиняясь, мгновенно провалилась в легкое, как перистые облака над городом, забытье, чтобы увидеть во сне детство, заботливые, постоянно пахнувшие хлебом руки матери-стряпухи, тепло и свет домашнего очага…

Лекарь на миг склонился над ней, проверяя биение сердца и ровность дыхания. Когда он поднялся, на его лице, повернувшемся к колдуну, горело нескрываемое удивление. "Как это возможно?! - кричали его глаза. — Она кажется совсем здоровой, хотя еще мгновенье назад была безнадежно больна! И что ее вылечило? Одно лишь слово?"

— Хозяин, она будет жить? — стоило Шамашу выбраться из повозки, к нему подошла все та же рабыня, которая однажды уже осмелилась заговорить с ним. Остальные продолжали стоять чуть в стороне, не спуская с Шамаша настороженных взглядов горевших благоговейным трепетом глаз.

— Да, — кивнул колдун. Затем, бросив на женщину быстрый взгляд — словно скользнув порывом ветра по тонкой кромке леденистого снега, он спросил: — Тебя беспокоит ее судьба так, словно она — родной для тебя человек. Ты давно ее знаешь?

— Нас свел караван, объединило то, что хозяин купил в один день. Рамир была так мала… А меня разлучили с дочерью, — с ее губ сорвался горький вздох, глаза затуманились. Ее душа тянулась к Шамашу, чувствуя, что с ним она может быть по-настоящему откровенной, надеясь на понимание.

Он всегда был добр к людям, не различая свободных и рабов. Увы, последние не смели заговорить с ним первыми и всегда проходили мимо молчаливой тенью. Сейчас же, казалось, сами боги были готовы дать возможность одной из самых несчастных созданий, лишенных даже собственной судьбы, излить душу…

Но тут взгляд женщины упал на стоявших рядом мужчин, на сумрачное лицо хозяина каравана. И в тот же миг, вспомнив, кто она и как должна говорить со свободным человеком, тем более, магом, она, ссутулившись, опустив голову на грудь и припав взглядом к земле, прошептала: — Прости меня, хозяин, я не должна была отвлекать тебя своими воспоминаниями.

— Ничего, — прозвучал в ответ ровный успокаивавший голос. — Я лишь хотел спросить: ты не знаешь, ее никогда прежде не жалили змеи или ядовитые жуки? Воспоминания о подобном не стираются. Возможно, она рассказывала…

— Нет, — рабыня растеряно развела руками. Она не понимала, почему Хранитель спрашивает ее об этом, и вообще почему спрашивает, когда ему было достаточно просто заглянуть в ее память или память Рамир. И, в то же время, она чувствовала себя неуютно от того, что не смогла помочь Шамашу, когда он просил о такой малости — ответить на вопрос. Она мучительно искала… И, вдруг, вспомнила: — Постой, хозяин! Рамир рассказывала, — ее глаза засверкали; волнуясь, говорила сбивчиво, быстро, словно опасаясь, что, остановившись, она потеряет мысль, забудет с таким трудом найденное в недрах памяти, — ее мать умерла оттого, что ее ужалила змея. Она так переживала… Но как это связано… — нет, несмотря ни на что, она не решилась спросить, остановившись на половине фразы.

Колдун обернулся к успевшему выбраться из повозки и, стоя рядом, внимательно следившему за разговором, лекарю. Тот сразу понял, к чему вел наделенный даром, как и то, что теперь Шамаш хочет, чтобы все собравшиеся услышали разъяснения из уст врачевателя, а не Хранителя.

— Это вполне вероятно, — чуть наклонив голову, проговорил он. — Ее разум нес воспоминания о том, как все происходило с матерью, и в миг на грани яви и бреда выплеснул их наружу, перенося чужое прошлое на свое настоящее, — возможно, это было слишком сложным объяснением, но для живших днем чудес людей было возможно во что угодно.

Какое-то время все молчали.

— Ладно, — наконец, нарушил тишину голос хозяина каравана. — Нечего здесь стоять, тратя драгоценное время. Скоро полночь.

Склонив перед ним головы, рабыни двинулись к повозке, но Атен остановил их. Поморщившись, он устало бросил:

— Вот что, если хотите, можете постоять снаружи… Только не подходите к кострам! — его глаза сверкнули угрозой. Меньше всего ему хотелось, чтобы рабы участвовали в обряде свободных.

— Спасибо, хозяин! — его благодарили с неподдельной искренностью. Еще несколько минут в этом замечательном мире, под бескрайним, полным ярких сверкающих звезд, небом, вдыхая дух древесных костров, травы, листвы — всего того, что прочно связалось в разуме, душе с образом родного города.