Зоя Журавлева - В двенадцать, где всегда

• Название: В двенадцать, где всегда
• Автор: Зоя Журавлева
• Издательство: Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1969

"В двенадцать, где всегда" – повесть о молодых слюдяницах.

---

А у топки Валентин редко позволял Женьке помогать. Так редко, что подкатить ему тележку с углем или засунуть шуровку в пламя, чтоб аж взревело, так и осталось для Женьки удовольствием. У топки Валентин управляется один, привык за зиму. Как зверь уставал, но приспособился. Мужское дело – давать людям тепло. Костры зажигать в походе, реки бросать на турбины, чтобы вода превращалась в свет, сталь плавить и бить дикого зверя на шубу любимой. В котельной, конечно, проще и прозаичней. Но все равно – огонь в руках. Огонь будоражил, у огня Валентин чувствовал себя сильным, уверенным в теле своем и духе. Ничего не стоило ему поднять Женьку, высоко, на вытянутых руках, и нести ее бесконечно, через всю землю. Чтобы она смеялась и щурилась от быстроты у него на руках. Чтобы Женькино дыхание щекотало ему шею. И лицо сияло над ним, навстречу ему. Только ему, Валентину.

Когда Женька появлялась в котельной, Валентин отсылал ее в закуток. Как можно скорей. Пока он не бросил к черту, в угол, шуровку.

А Женька удалялась в закуток, как в ссылку. Обижалась, что он ее отсылает. Следила за Валентином в раскрытую дверь. Видела, как размеренно и спокойно он работает. Как волосы влажно волнятся у него на висках от жары. Как аккуратно он выгребает шлак. Как загружает топку углем. Сосредоточенно, будто Женьки нет вовсе. Как весело хмыкает, когда пламя взрывается в недрах и трубы отвечают ему волнующим гудом. Как тень его, длинная и ловкая, движется по стене, даже не оборачиваясь на Женьку. Даже тень его нравилась Женьке. Только, сидя вот так в закутке, Женька думала иногда, что Валентин слишком теперь спокоен, когда она рядом, она бы так не могла. Слишком редко, обидно редко, он взглядывает на Женьку, и взгляд его прям и блестящ, будто он на товарища смотрит. Будто на парня, а не на Женьку.

Женька сидела и вспоминала, как она шла сюда первый раз, в котельную. Ночью. Двадцатого декабря, даже число запомнилось. С тех пор как мать вернулась из Ленинграда, они еще ни разу не оставались с Валентином вдвоем под крышей. Не считая, конечно, чужих подъездов. Женька шла, и чем ближе она подходила, тем больше ноги у нее слабели. Делались будто не свои. Слабые-слабые. Смешно. Если бы кто-нибудь случайно толкнул ее тогда на улице, Женька упала бы. Честное слово, упала бы. Она вошла в котельную и даже ничего в ней не заметила – ни топки, ни пламени, ни черной горы угля у стены, ни крикливого плаката «Боритесь за чистоту!» на стенке, ни огнетушителя рядом с ним, яркого, как петух. Ничего не заметила, не поняла и не разглядела. Только Валентина. Одного Валентина. Он стоял, будто в пустоте, крупно, для одной Женьки, закрывая собой весь мир. Волосы, тогда еще очень короткие, торчали на его голове прямо, победительно и ершисто. Лихо закатанные рукава ковбойки открывали сильные загорелые руки. Красивые руки. На длинном носу, чуть сдвинутом влево, будто мячом ему засветили в нос и он сбился с правильного пути, плясали жаркие блики.

«Я тут», – сказала Женька, чувствуя, как слабость в ней дошла до полного, невозможного предела. Она даже прислонилась к косяку. Валентин быстро повернулся, и огромная, медленная улыбка заполнила все его лицо. Он шагнул к Женьке навстречу, так и не выпуская шуровки, и потерся подбородком о ее волосы. Задышал Женьке в макушку. Сильно и часто. Сердце у Женьки уже колотилось где-то в горле. Потом он вдруг остановился, и Женька увидела, как на его лице, медленно стирая улыбку, проступили твердые скулы. Он отстранился совсем и сказал, как часто говорил и потом:

«Подожди, Жень, в закутке, я сейчас». И почти бегом кинулся к топке.

Женька, ватно ступая, прошла в пристройку и присела на краешек не то скамьи, не то нар. Зазвонил телефон, но она так и не взяла трубку. Сидела неловко, на краешке, будто на секунду зашла, и ждала. И руки у нее мерзли, хотя было жарко. Ждала и боялась, что вот сейчас он войдет. Бросит в огонь последнюю лопату угля и войдет. И они останутся в узком закутке одни. Впервые с тех пор, как приехала мать. Под крышей и в тепле. Вдвоем и одни. И до утра, до сменщика, никто больше не постучится в котельную. А телефону можно и не отвечать. И у печей, когда все в порядке, не обязательно находиться неотлучно. Конечно, все будет, как он захочет, знала Женька.

Но где-то, подсознательно, она чувствовала: что-то хрупкое и светлое, непереводимое словами, они потеряют этой ночью, если все так будет. Здесь. В котельной. Рядом со служебным телефоном. И поэтому Женьке было страшно. Как-то скорбно радостно, будто она жертвовала собой. Она мерзла, щурилась и ждала. Хотела и боялась, чтоб он пришел.

Валентин все возился у топки. Много, быстро и резко двигался. Нагибался, хватал, совал, поднимал. Женька краем глаза следила за ним, и ей даже казалось, что он тратит на все это слишком много энергии. Неоправданно много. И слишком долго все это длится. Наконец он вытер руки черным полотенцем и вошел в закуток. Женька сжалась, и что-то в ней больно и прерывисто затукало. Как в часах перед тем, как остановиться.

«Подходяще», – сказал Валентин, улыбаясь Женьке одними глазами. И опять на лице его твердо проступили скулы, которых Женька не замечала раньше. Женька ответила ему слабой, почти насильственной улыбкой. Он поднял табуретку, легко выставил ее вон, будто выкинул, и вдруг сел на пол. Возле Женьки, как дома. Большой, смешно умостился на крохотном пятачке. И затих, близко и ровно дыша. И чем дольше он молчал, рядом, совсем близко, тем теплее, свободнее и счастливей делалось Женьке. Пока счастье и теплота не охватили всю ее, целиком. Тогда она засмеялась, ткнула Валентину куда-то в бок ладонью и сказала, абсолютно непринужденно, как днем: «Непыльная работенка. Умеют же люди устраиваться». И они легко засмеялись, уже вместе.

Так прошла их первая ночь в котельной. И с тех пор Женька полюбила сюда приходить. Смотреть на Валентина, когда ему не до нее, и думать. С этой котельной им тоже повезло. Много было желающих тут подработать, а взяли Валентина, как сказал начальник ЖКО, склонный к точным формулировкам, «по деловым качествам».

Это значило, что если вдруг после ночного дежурства в котельной Валентин сразу выходил в цех, на основную работу, к восьми утра, то в цехе он был так же подтянут, насмешлив и свеж, как обычно. И все его подшефные прессы выстукивали ритмично и дружно, как обычно. Значит, совместительство не отражалось на Валентине в плохую сторону, и ему разрешили это нелегкое совместительство. Исходя из «деловых качеств», здоровья и прожорливости кооператива. Женьке даже жалко было, что сегодня – последняя ночь. Но и так топили дольше всех в городе. Да и Валентин не железный, сколько можно…

– В банк вместе пойдем? – спросил Валентин. Он уже принял душ и теперь переодевался. Свежий, как после хорошего сна. Молодой, сильный, ужасно симпатичный. Женька даже отвернулась, до того симпатичный. Сказала не глядя:

– Если вообще – пойдем. Еще сто двадцать рублей надо. Забыл?

Суббота быстро приблизилась, стремительно. Уже послезавтра. И зарплату получили вчера, все сложили и посчитали сто раз. Все равно – не хватило. Женькино пальто, правда, так и не продали.

– Изыщем внутренние резервы, – сказал Валентин. – Магазин ограбим. Или вообще украден.

– Надо знать – где, – наставительно сказала Женька.

Пришел сменщик Валентина на последнюю вахту. Маленький, рыжий и неказистый. Чтобы чувствовать себя крупнее, он занимался спортом, как дьявол. Бицепсы у него были – Женька сроду таких не видела. Но девчонки все равно не шли с ним даже танцевать, потому что без каблуков и то были выше, тут уж ничего не поделаешь. Поэтому сменщик Валентина утешался только коллекцией великих людей маленького роста. Интересная коллекция, он хранил ее в столе, под телефоном. Особенно его успокаивал Наполеон, который был весь в него, сантиметр в сантиметр. Насчет покорения мира перспективы, следовательно, были. А вот танцевать подлые девчонки никак не шли…

– Ты Наташку знаешь из центральной лаборатории? – спросил сменщик прямо с порога.

– Знаю, – сказала Женька. – А что?

– Ничего, – сказал сменщик. – Познакомишь?

– Можно, – засмеялась Женька, сообразив, что эта Наташка, новенькая у них, тоже совсем коротенькая, даже меньше его. И тоненькая, как кошачий ус. Интересно, что бы они родили, Наташка и этот сменщик с бицепсами. Батон, наверное, родят за пятнадцать копеек. Или сизаря. Грех думать так про хороших людей, но больно уж пара была бы забавная – он и Наташка. Женька фыркнула.

– Ты чего? – сразу обиделся сменщик.

– Я готов, – объявил Валентин.

На прощанье они еще постояли в закутке и пошли. Женька держала Валентина за локоть, именно не под ручку шла, а держала. Локоть был теплый, уютный. Женька чувствовала его рядом, и тогда ей казалось, что не на работу они идут, а просто гуляют послеобеденным воскресеньем. И весь город на них оглядывается. Все завидуют. Женьке завидуют. Что такой рядом с ней исключительный парень. С Женькиной косынкой на шее вместо галстука. Неотразимо привлекательный. Видят, как он наклоняется к Женьке. Сам, первый. Как покорно, словно на привязи, поворачивает за ней, если она свернет. Просто так – возьмет и свернет. Как весело и часто с ним здороваются на улице. Даже чаще, чем с Женькой, хоть она на фабрике дольше. А он отвечает легко и невнимательно, хоть и улыбается знакомым. Невнимательно, потому что слушает только Женьку. Женька, может, самую чепуху говорит, первое, что пришло в голозу, но он слушает так, будто она ему глаза открывает каждым своим словом. Пускай все завидуют.