Томас Лер - 42

• Название: 42
• Автор: Томас Лер
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-699-20228-5

14 августа 2000 года в 12:47:42 на Земле остановилось время. Семьдесят человек, только что побывавшие на экскурсии в Европейском центре ядерных исследований, появляются из недр земли, куда упрятан детектор ДЕЛФИ, — и вокруг них замирает жизнь. Весь прочий мир погружается в ступор: в нем не существует времени, а также движения, звука, ощущений, дыхания — ничего, кроме музея вечно теплых человеческих восковых фигур и роскоши вселенского одиночества, в котором потерянно бродит горстка хронифицированных. Адриан Хаффнер, бывший журналист, пять лет скитается по застывшей Европе вместе с другими «игроками в мировой бисер», которые ищут спасения от времени в безвременье, и ведет летопись неслучившихся лет.

Томас Лер, ученик и преемник Набокова, Музиля и Малларме, написал один из самых значительных романов в современной европейской — и мировой — литературе. «42» — история постижения времени, научная сатира, роман о будущем, притча о просвещении и государственности и история кризиса среднего возраста в космическом масштабе.

---

Давно не виделись: Анри Дюрэтуаль, любитель бразильских трансвеститов. Разжирел, старина. Неумело заверяет, что уже три года как не был в Париже. Вместе с ним за столиком — Стюарт Мюллер и шотландец Джордж Бентам с посеревшим лицом, в солнечных очках с желтыми стеклами. За соседним — маниакальный семьянин ЦЕРНист Оливье Лагранж, чья жена Мария и дочери (Мария-Анна, Мария-Тереза, Мариэлла) вянут и тлеют на роскошной вилле с прекрасным старым садом, потому что, не в силах от них оторваться, он тем самым заживо убил их, некротизировал, превратив дом свой в светлый склеп. Тем не менее или как раз поэтому он, по-видимому, отлично ладит с супругами Штиглер, коренастыми бывшими референтами Тийе, которые не надышатся на свою дочку-эльфенка и одевают ее как китайскую принцессу, а в день рождения подарили сто шестьдесят тысяч кукол в натуральную величину. Я замечаю, что образовались новые группировки и союзы, например, между базельцем Шмидом, ковавшим железо пока горячо, и Каролиной Хазельбергер, экс-секретаршей Мендекера, чьи невысокий рост и заметная пуче-глазость подошли бы скорее Стюарту Миллеру, или между наконец-то объявившимся (некогда голубым?) математиком Берини и по-мальчишески дерзкой Моник Серран, всегда одетой исключительно «от кутюр», которую Кубота называет не иначе как «эта злая женщина» (помилуй, Хронос, тех болванчиков, что попадутся им на пути!). Пятнадцать, двадцать людей постоянно встречаются на набережных, точнее, уже только на набережной Монблан, сконцентрированное и гипернервозное общество, похожее на сжатые в коробке? Планка элементарные частицы. Кто-то не носит не только часов, но и почти никакой одежды, точно готовясь к скорой кремации, в то время как другие, и их большинство, внезапно вспомнили про былые тщательность и аккуратность и, кажется, ожидают комфортабельной яхты, которая должным образом перенесет их в пространство-время повсеместно стреляющих бутылок шампанского.

Опять забвенье ритма, опять страдаем от путаницы в летнюю ночь. Вдруг чувствуя в кафе легкую усталость, понимаешь, что сейчас четыре часа (гипотетического) утра или семь вечера, причем вторично, за тридцатипятичасовой пылающий день. Тогда валишься в сон, безудержно, как прежде набрасывался на бордель или, оголодав, на закусочную. Просыпаешься в чулане или в дорогих апартаментах. Так я — почти случайно — вновь встретил графиню с ее росистым норковым мехом, которая, как встарь, была влажна и радушна, хотя и без приветствия. Не прикоснувшись к ней, я провалился в сон, как истукан, через четыре часа очнулся для услад, но тут же позабыл, чего, собственно, в ней ищу. Рассеянно простившись, оделся, но развернулся у двери и, присев на кровать, умиленно рассматривал ее мечтательное, тонко очерченное лицо, веснушки, аристократически орлиный нос, узкий рот. Чтобы она вспоминала меня в мое отсутствие, я подарил ей хронометрического зайца Пьера Дюамеля, мой верный талисман все эти ложно-годы. Прочие зомби рассказывали о похожих бессмысленно-щедрых жестах. Кубота попросту забыл где-то свой рюкзак оценочной стоимостью десять миллионов швейцарских франков.

Наверное, никто не знает больше, чем Пэтти Доусон. Я почти уверен, что кто-нибудь из прежних приятелей по ЦЕРНу поделился с ней планами опытов на Пункте № 8. И все же ее не расспрашивают, веря, что лучше дождаться Шпербера с полным отчетом. В результате наших, говоря словами Катарины, саранчовых набегов многозвездные прибрежные рестораны страдают от продуктового дефицита эры социализма, так что горячий кофе, столь необходимый для трудоемких дебатов и аритмических фаз, приходится приносить от вокзала Корнавен. В трезвом состоянии Пэтти отказывается упоминать о мосте Эйнштейна — Розена. Наконец-то пришло время экспериментов, после пяти лет изматывающих, безысходных теорий. По этому пункту царит общее согласие, видимо замечательно подтверждающее Шперберово учение о фазах. Зомби эпохи безумных световых лет все без исключения стали фанатиками, фанатиками (спасительного, как они надеются) дела или фанатиками-фаталистами, как мы с Куботой, которых целое море отделяет от их возлюбленных (чудовищная, непроходимая громада стеклянных осколков между Кореей и Японией с миллиардами впаянных рыбо-мобилей и бесконечность, которая внезапно легла между мной и Карин в том гостиничном номере, ибо, согнувшись над ней, как зубной врач — может быть, имитируя ее саму? — я понял, что не смогу больше до нее дотронуться). Принудительно сплоченная команда полуденных призраков желает добраться до выхода, прорваться к бездыханным болванчикам, которые скованно стоят вокруг наших столиков и над ним, на балконах отеля, или сидят (все еще?) за рекой спиной к спине на газоне острова Руссо, или запаяны в автомобильные клетки, мешая свободной ходьбе по улицам. С чисто математической точки зрения, говорит одетый в безупречный летний костюм коричневого цвета и лоснящийся, как маньяки в кино, Лагранж за столиком с двумя одетыми на четверть в ярко-розовое (посещенными) англичанками, гигантской расширяющейся вселенной соответствует крошечная сжимающаяся, следовательно, из точки перехода, из мертвой точки, где мы, похоже, несколько лет находимся, есть два пути, возвращение, обратный взрыв большого воздушного шара или хлопок взорвавшейся горошины, который, возможно, спровоцирует что-то вроде бешено мчащегося будущего, словно временное измерение на полосе обгона. Ради того, чтобы снова сесть за руль, откликается «леди Диор» (Моник Серран), она готова рискнуть чем угодно. Упоенное одобрение всех прочих безумных автомобилистов вокруг. Берини и Джордж Бентам, откинувшись, как шаловливые мальчишки, на спинки стульев, принялись крутить воображаемые рули и переключать несуществующие передачи. Если бы вдруг одним РЫВКОМ их АТОМы рванули бы вперед и, перестроившись за грязно-белым грузовичком «Метплер, аварийный электроремонт», свернули бы налево на улицу Монту, мы, вероятно, не остолбенели бы от изумления, но быстро сами нащупали бы ногой педаль газа. Тень Хаями, очевидно, вдохновила автомобильные мечтания, затмив перспективу разрывания нас в клочья за счет инфляции времени. Хаями появился внезапно, хотя без спецэффектов, отделившись вдруг от мавзолея герцога Брауншвейгского[70].

Зомби обыкновенный социально непригоден. Мы еще можем сконцентрироваться, когда полусонными призраками сидим в кафе, предчувствуя то ли страх смерти, то ли дрожь предстартовой лихорадки. Но вот уже несколько лет никто из нас не видел настоящего боевика.

Поэтому сориентироваться было нелегко. Итак, первым возник Хаями, шагая вразвалочку со стороны мавзолея, безо всякой маскировки, но какой-то обесцвеченный и полупрозрачный, словно призрак герцога Карла, — белые кеды, голубые джинсы, бледно-розовая футболка с пришитой аппликацией салатовой черепахи, дымчатые очки. Для большинства прибрежных зомби явление вполне привычное, только по ревизорам из Грин-дельвальда пробежал холодок. Зато появившийся слева, на улице Альп, доктор Магнус Шпербер — событие чрезвычайной важности. Борода по-прежнему всклокочена, красные уши на месте, как и вечная ковбойка, вельветовые брюки, константа сандалий. Он прост, уникален, в единственном числе. Никаких искажений и деформаций. Как раз намеревается поприветствовать Хаями, который, в свою очередь, здоровается с ним аккуратным легким кивком. А у доброго десятка зомби, попивающих кофе и прохладительные напитки, явление знатной особы может вот-вот спровоцировать сомнительный экстаз и исступленную жажду спасения, словно у Шпербера открылись стигматы. Но внезапно все меняется, потому что лица Шпербера и Хаями одновременно искажаются, вопросительно (никто из нас ничего не говорил), тревожно (неужели с нами или болванчиками вокруг что-то случилось?), испуганно, черт возьми, страшный хлопок (вроде бы знакомый мне) и вспышка внутри нашей хроносфер-ной палатки буквально подбрасывают нас. Вытянув дрожащую руку, наш полукруг мстительным пугалом пересекает маленькая черноволосая женщина в синем платье и кедах, вновь стреляя (и опять хлопок мне знаком, я же и сам пользовался пару раз), вновь бессмысленно, ведь и моего мощного «Кар МК9», который я опознал раньше, чем увидел Софи Лапьер, хватает лишь на метр согласно законам НБ (новой баллистики), так что обоих вольнодумцев (за секунду грозящей расплаты нас пронзают — зрительно, безболезненно, внутренне — калейдоскоп голых фигур в шале, воспоминания о черной и белой королеве и о школьнице Машеньке из Шильонского замка, о постыдном, хотя и упраздненном четвертом киоске для «Бюллетеня») еще спасает надежное удаление, поэтому они бросаются врассыпную, насколько можно рассыпаться двоим. При этом выясняется, что для Софи существует лишь Хаями. Пулеголовый, к которому пули и стремятся, все-таки физик, поэтому полагается на спасительную даль, однако уступает Софи по силе ускорения и энергии. Мы уже больше ничего не слышим, когда они бегут через поток транспорта к кулисе пестрых лодочных парусов, все сильнее сближаясь, причем количество беззвучных вспышек выдает знатоку стрелкового оружия, что опасность для Хаями, который, похоже, решил прыгнуть в озеро, сводится к двум последним патронам стандартной обоймы. Но даже их хватило бы для мести, если бы Софи не попалась в открытую засаду, которую устроил потрясающий Антонио Митидьери. Получив возможность по пути с озера насладиться сценой погони, он замер рядом с туристкой вполне подходящего ему средиземноморского вида и, когда бегущий пули японец промчался мимо, легко и небрежно выставил влево ногу. Он все-таки врач. Софи упала, выронила оружие, скользнувшее в следующую хроносферу. Когда Митидьери помог ей встать, Хаями уже схватил мой пистолет. За рукоятку, двумя цепкими пальцами.