Томас Лер - 42

• Название: 42
• Автор: Томас Лер
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-699-20228-5

14 августа 2000 года в 12:47:42 на Земле остановилось время. Семьдесят человек, только что побывавшие на экскурсии в Европейском центре ядерных исследований, появляются из недр земли, куда упрятан детектор ДЕЛФИ, — и вокруг них замирает жизнь. Весь прочий мир погружается в ступор: в нем не существует времени, а также движения, звука, ощущений, дыхания — ничего, кроме музея вечно теплых человеческих восковых фигур и роскоши вселенского одиночества, в котором потерянно бродит горстка хронифицированных. Адриан Хаффнер, бывший журналист, пять лет скитается по застывшей Европе вместе с другими «игроками в мировой бисер», которые ищут спасения от времени в безвременье, и ведет летопись неслучившихся лет.

Томас Лер, ученик и преемник Набокова, Музиля и Малларме, написал один из самых значительных романов в современной европейской — и мировой — литературе. «42» — история постижения времени, научная сатира, роман о будущем, притча о просвещении и государственности и история кризиса среднего возраста в космическом масштабе.

---

Завтрак в столовой. Филе судака в имбирном соусе, рулеты из мяса косули, початая утиная грудка, жареный картофель, здесь и там еще парочка салатов или подпорченный креп, мороженое, кофе «шюмли». Успокаивающая симметрия на тарелках перед парными едоками. По всей видимости, предшественник или предшественники были не дилетанты или же не вышли к столу. Девятнадцать посетителей. Около колонны — пожилой официант в белой ливрее, молодой — перед 50-летней мадам Какаду и ее кучерявым случным жеребцом, который озадаченно уставился на этикетку бордо урожая некоего молниеносно поднявшегося в цене года. Все как вчера, на своих местах, как шахматный узор пола. Беззаботно спустившись к завтраку в пижаме, я мог бы и поступиться пересчетом гостей ресторана. В цюрихские дни осмотрительность и небрежность еще уравновешивали друг друга. Но с тех пор, как перед глазами встали Шрекхорн[14] и Айгер — заносчивые союзники того ледника, что раскинулся на летних просторах, — мне требуется общество. Разрез на лоснящейся материи купальника.

8

О робости воды перед нашими телами нам довелось узнать уже в здании ЦЕРНа. Первый кран мог быть неисправен, второй — не в духе. Дальнейшие эксперименты сделали из неверия аксиому: наша волшебная сила смехотворно ограничена долей секунды и длиной руки. Плевки кранов. Взмах крыла. Мобильный телефон, который мы одалживаем у фотоэкземпляра для звонка тете в Глазго, маме в Рим, любовнице в Берлин, жене во Флоренцию или на горячую линию Ведомства по борьбе с пиратством во времени (12-47-42-), теряет свое мерцающее сознание, прежде чем мы успеваем нажать кнопку. По мнению нашего великого (1,94—0,26) Мендекера, каждый предмет и каждое живое существо, попадая в нашу сферу, вспоминает — в высшей степени коротко — то энергетическое состояние, в каком его застигла катастрофа.

Даже здесь, в штаб-квартире Общества Цинизма, Ереси, Рвения и Неистовства, ничто не в силах изменить обстоятельства, тяготившие нас уже несколько жарких полуденных часов. Волнообразная жесть европейских флагов над головами. На тропинках и улочках на первый взгляд вполне безобидного научного городка, напоминающего большой университетский кампус или современную фабрику по производству взрывчатых веществ, приклеено несколько ЦЕРНитов или ЦЕРНиан («Бюллетень № 3»): поодиночке — деловито, бездвижно шагают, бесконечно слезают с велосипедов, и группками — углубились в рутинные споры о каонах и мюонах; бледные глубоководные рыбины с телескопическими глазами в ущельях Марианского желоба, несущие на плечах 8000 м застылого небесного океана. И одни мы, суверенные подводные лодки нулевого часа, разрезаем ультрамариновый кристалл.

Только Шпербер и — странным образом — Борис Жука производили на меня вменяемое впечатление после нашего тщательного обследования территории ЦЕРНа. Считающие, пишущие, пьющие, почесывающие в паху, рисующие человечков ЦЕРНисты были зафиксированы между диаграммами и компьютерами, в аудиториях, бюро, лабораториях, архивах, коридорах и туалетах с той точностью и натуральностью, о каких они и мечтать не могли во время своих экспериментов по столкновению частиц.

Два нападения на Мендекера. Один раз его защитили телохранители Тийе, другой раз — энергичная Пэтти.

Приступы слабости у забывчивых пожилых журналистов от недостатка питья в пустынном климате.

Пробка в столовой «Кооп» в главном здании, но перед этим — событие более яркое: «Митидьери и Дайсу-кэ стирают Повсеместно Протянутую Паутину» («Бюллетень № 1»), в так называемом «Микрокосме» — центре для посетителей, обещавшем «погружение в глубины материи». Они одновременно протянули руки к клавиатурам компьютеров. В ту же секунду с двух мониторов пропало изображение. Затем от их приближения почернели еще два монитора, в которые вперились взгляды бессмысленно-амбициозных юнцов. И тогда Митидьери воскликнул:

— Я выключаю Интернет! — широким жестом умертвив следующую пару экранов. Ему вторил ошеломленный Дайсукэ. Потом они принялись за световые табло и лампы. Вскоре зал лежал во мраке. Стыдливость кинескопов. Робость воды. Мы на ощупь выбрались наружу мимо погасших, но отчетливо сохранившихся в памяти вывесок «Энергия творения» и «Космология: ЛЭП имитирует Большой взрыв», чтобы под жгучим солнцем вновь взглянуть на наши наручные часы и на безупречные чучела пенсионеров, обтянутые летней одеждой и потрескавшейся дермой с запахом воды города Кёльна.

Голод и страх сойти с ума в одиночестве согнали нас в ЦЕРНовскую столовую сети «Кооп». Сквозь оконные стекла в полночь все еще сиял день, безжалостный и параноидальный, словно мы давно уснули и видели сны, а по извилинам нашего мозга пробирался поисковый отряд, вооруженный мощнейшими прожекторами. Надо было поесть. В тот день в меню предлагалось: за 7,40 швейцарских франков — жареные свиные сосиски, жареный картофель, шпинат и за 8,70 франков — рагу из конины перченое, картофельное пюре, тушеный перец. Блюда полу– или на четверть съеденные на тарелках сидящих за столами ЦЕРНистов; или нетронуто прекрасные, но в недостаточном количестве на раздаче, в живых и теплых руках глубокой заморозки; или в виде составных частей в стальных кастрюлях. Все кипит, бурлит, пребывает теплым или ледяным в ожидании нашего появления. Сидя за столом в ресторане отеля «Виктория-Юнгфрау», я пью из чашки горячий, уже пять лет не остывающий кофе и могу быть уверен, что чуть надрезанный рулет из косули в тарелке веснушчатой, драпированной зеленым крепом дамы напротив встретит меня за обедом в хорошо темперированном состоянии. В ЦЕРНовской столовой, в полночь, в тот — впервые дважды — нулевой час нам еще все было в новинку. Падали подносы, опрокидывались стаканы, ладони шлепали по горкам жареной картошки и перченой конине, прославленные физики падали на пол или в результате почти-столкновения с кем-то из наших повисали в воздухе, напоминая гостей на вечеринке, прыгающих при полном параде в бассейн, сию секунду и все последующие дни и годы.

Надо было есть поочередно, учитывая закономерности новой физики. Наше сбившееся в кучу, изголодавшееся стадо принесло с собой хроносферу размером с небольшой автобус, так что мы побудили некоторых оказавшихся неподалеку «безвременников» выплеснуть остатки их моторной и нервозной энергии — куклы-эпилептики, люди в момент апоплексического удара, пьяные на грани неизбежной комы. Опустошение, произведенное нами в знаменитой столовой, было первым серьезным уроком третьей фазы и, конечно, больно задело наших ЦЕРНистов. Они знали имя теоретика в кричащей футболке, который навис над салатным буфетом и затем повалился от хроносферной индукции, спровоцированной телохранителями Тийе. Только им было известно, что две женщины с сосредоточенными лицами, которых четверка журналистов сорвала с мест и низринула в похотливые объятья комнатного растения, — это феноменальные кипрские математики. И, разумеется, их ЦЕРНовские души были уязвлены при виде знаменитых бывших коллег, почтенных пожилых людей, у которых вырвали из рук стаканы и подносы с едой, так что в результате непорядочных сближений они красовались теперь со смехотворно и устрашающе вывернутыми шеями или упершись лбами в серую столешницу или хрупкое плечо соратника. Нобелевский лауреат повалился на пол, а на него сверху — два претендента на это звание, теперь уже пожизненные. Колыбель Нобелевских премий — такой громкий титул носила некогда столовая ЦЕРНа. Мы же присвоили этому безлично современному пейзажу пластиковых столешниц и стульев второй достославный эпитет: источник хроноэтикета — практической этики для поведения в безвременье, содержавшей, например, правила хорошего тона для массивной и хаотичной хроносферы, образованной в ту полуденную полночь нами, еще более неуклюжими вместе, чем каждый по отдельности. Мы опрометчиво шарахались из стороны в сторону, в приступе голода хватая еду, напитки, стаканчики с мороженым, горящие сигареты, пока наконец каждого — и каждую — из нас, беспощадно одновременных, не проняла картина бездумного разорения. Вообразите, что в людном месте взорвались несколько ручных гранат, которые пощадили мебель и столкнулись со сверхъестественной пластической сопротивляемостью у людей, и хотя их разбросало взрывной волной в самых невероятных позах, однако ни на ком не заметно ни малейшего повреждения, не говоря уже о ранах, — и вы получите представление о нашем хроносферном разгроме столовой. Сытые, смущенные и уставшие, мы, переругиваясь, выработали план отступления. Какой-то блондинке у входа, повисшей на автомате с напитками в таком ужасающем виде, что казалось, ее позвоночник в следующую секунду сломается, Борис с Анной придали наклон неандертальца. Хотя никто не понимал, имеет ли это смысл.