Григорий Покровский - Честь

• Название: Честь
• Автор: Григорий Покровский
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

Действие повести Григория Медынского «Честь» развертывается в наше время. В центре повествования – советский школьник, девятиклассник Антон Шелестов, вовлеченный преступниками в свою шайку. Автор раскрывает причины, которые привели Антона к нравственному падению, – неблагополучная семья, недостаточное внимание к нему взрослых, отход юноши от школьного коллектива, влияние улицы, разрыв с настоящими друзьями и т. д. Антон – юноша со слабым, неуравновешенным характером. Он делает попытку порвать с засасывающей его тлетворной средой, но ему не хватает для этого силы воли. И вот участие в грабеже приводит его вместе с другими преступниками на скамью подсудимых.

Дальнейший путь Антона Шелестова – возвращение к честному труду.

(Повесть впервые опубликована в журнале «Москва» (№4,5,10,11) за 1959 г.)

---

– А я почему-то люблю осень.

В лесу меня все привлекает —
Шорохи, груздя хруст,
А мысли вдруг наполняют
Какой-то восторг и грусть.
Красиво в лесу осеннем…
Так часто тянет туда
Бродить и бродить бесцельно,
Идти, не зная куда.

– Чьи это? – спросил Антон.

– А как ты думаешь? – Марина рассмеялась. – Мои.

Антон ничего не ответил и помрачнел.

– Почему ты такой невеселый? И почему ты со всеми как ежик? Почему ты не вступаешь в комсомол?

– А кто меня туда примет? – глухо ответил Антон. – И нельзя меня туда принимать.

– Ну, какие ты глупости говоришь! Почему нельзя? Ты какой-то чудной, стараешься показать себя хуже, чем ты есть. Я тебе уже говорила это. Помнишь?

– Да разве я могу этого не помнить? – горько сказал Антон. – Только на самом деле все наоборот, Марина!

Марина вспомнила Сережку Пронина, его сильные, нахальные руки и тот противный поцелуй, почти на виду у всех. А этот – сдержанный, не навязчивый, даже какой-то понурый, потупившийся, сидит и молчит. А считается хулиганом! Вот он полез в карман, вынул папиросу и нервно стал ее мять. Марина посмотрела на него, на папиросу и вдруг почувствовала какое-то свое право: она взяла из рук Антона папиросу и разорвала ее.

– Ладно?

– Ладно! – кивнул Антон. Потом вынул всю начну и подал Марине.

Марина разорвала эту пачку пополам и бросила ее куда-то назад, за лавочку.

– Да! Только все наоборот, Марина! – глубоко вздохнул Антон. – Как бы мне самому хотелось казаться лучше, чем я есть! Но ведь не спрячешься. Люди раскусят.

Марина не понимала такого самоунижения, но оно ей нравилось, оно только подтверждало ее мнение об Антоне: разве может подлинно плохой человек так стыдиться своих маленьких, в конце концов, недостатков?

– Ну, пусть! Хорошо! – сказала она. – Но ведь люди не рождаются хорошими. Они воспитываются.

Антон вдруг резко я решительно выпрямился.

– Наоборот! Люди рождаются хорошими, а потом портятся.

– Так это какая хорошесть? – возразила Марина. – Это – детство! Хороший тот, кто сознательно хороший!

– А может быть, тоже наоборот? – с еще большей горячностью спросил Антон. – Сознательно хорошим каждый может стать, если себя заставлять и следить за каждым шагом. А если не уследишь? Хороший тот, кто от души хороший, сам! А кто настраивает себя…

– Так что? Не нужно и настраивать?

– Нет, почему? – Антон пожал плечами и, снова ссутулившись, замолчал.

И Марине вдруг стало жалко его.

– Тебе, очевидно, очень трудно жить, Антон? – тихо спросила она:

– А жить, очевидно, вообще трудно! – не поднимая головы, ответил Антон.

– Что у тебя? – Марина положила руку на его рукав.

Этот жест потряс Антона, все загорелось в ней, и заговорила, кажется, каждая жилочка. Он глянул на эти пальчики – маленькие-маленькие, тоненькие-тоненькие – и готов был разреветься, разрыдаться и все рассказать. По разве это возможно! Это значит – потерять все и сразу! Как можно?

Он взял себя в руки и неопределенно ответил:

– Так… Дома!

– Я немного слышала, – сказала Марина. – Это, вероятно, очень тяжело. Я не знаю… Я не испытала. У нас, дома благополучно. У меня хорошие бутя и мутя… Прости! Это я папу с мамой так называю,

– А у меня… – Антон махнул рукой и отвернулся.

– А ты расскажи, легче будет! – опять тронув его на рукав, тихо проговорила Марина.

Антон воодушевился, он рад был тому, что хотя бы эту тяжесть он действительно сбросит со своей души… Он рассказал о своей поездке в Ростов, о встрече с отцом, о подслушанном ночном разговоре и своих думах на буфере вагона и только о слезах умолчал, но зато, взглянув на Марину, увидел, что она плачет. И он вдруг почувствовал, что это самый родной, самый близкий для него человек, но… И опять это проклятое «но»!

И все-таки хорошо! И луна, такая большая и круглая! Тепло, тишина и даже покой. Хорошо! Антон и не предполагал никогда, что может быть так хорошо на душе. Точно ничего не было. Ничего, ничего!

Так и остался этот вечер в его душе один-единственный, как святыня. И когда они расставались, Антон глухо, но в то же время с какой-то торжественностью сказал:

– Марина! Я никогда ни с кем так не говорил! Ты такая хорошая!

– Ну какая я хорошая? – смутилась Марина. – Я вот в десятый класс перехожу, а не знаю, кем буду. И то интересно, и то интересно, а решить не могу.

– Решишь и будешь, – с той же торжественностью сказал ей Антон. – Ты – не я!.. Можно тебя попросить, Марина?

– Можно! – поддаваясь его торжественности, тихо ответила Марина.

– Подари мне свою карточку. Хорошо?

– Хорошо.

– А знаешь что? Приходи к нам телевизор смотреть! – оживился Антон. – Как-нибудь. А? – добавил он уже нерешительно,

– Хорошо. Приду! – твердо сказала Марина и твердо знала, что придет.

И пришла и принесла спою фотокарточку. И, заглянув на ее оборотную сторону, Антон прочитал: «Где память есть, там слов не нужно».

И вот они сидят рядом и смотрят по телевизору новую заграничную картину, а сзади сидит мама и улыбается, и так все хорошо и спокойно. И тогда в передней раздается звонок.

Нина Павловна сделала движение, чтобы пойти и открыть дверь, но Антон быстро вскочил и совершенно для него новый, ласковым жестом тронул руку матери:

– Сиди. Я открою.

Это было очень трогательно. Пустяк: легкое прикосновение и тон! Нина Павловна уже не помнила того времени, когда сын говорил с ней так. От мальчика особой ласки не дождешься, да и не надо – на то мальчик! Но простой человеческий тон, тон дружбы и доверия – что ей еще нужно? Обрадованная, Нина Павловна осталась спокойно сидеть и смотреть, что происходит на экране телевизора.

Антону тоже не терпелось посмотреть, что будет дальше с героями фильма, он, быстро щелкнув замком, распахнул дверь и остановился как вкопанный: перед ним стояли Вадик и Генка. И что-то в улыбке одного и колючем взгляде другого было такое, от чего Антон еще больше оторопел и сжался.

– Ну, вот и он! – сказал Вадик. – Подожди-ка минутку.

– Мне нельзя. У нас гости. Мне нельзя.

Антон услышал свой голос и чувствовал, что звучит он растерянно, и видел, как недобро усмехнулся Генка Лызлов. Антон вышел на лестницу и, прикрывая дверь спиною, прошептал:

– Я потом приду. Сейчас нельзя.

– Приходи в воскресенье в семь вечера туда же, на Девичку, – коротко, по-деловому сказал Вадик.

– Туда же?.. – ссохшимися губами переспросил Антон.

«Туда же… За тем же… – быстро, как в вихре, неслось у него в голове. – Значит, за тем же! Значит, опять!»

Он молчал, оглушенный этим вихрем мыслей, и не знал, что ответить.

– Не знаю… Мне некогда.

– Трусишь? – со своей нехорошей улыбочкой спросил Вадик.

– Да нет, ребята! Что вы? – прислушиваясь к тому, что происходит за дверью, быстро заговорил Антон. – Зачем? Я не трушу. А только… Нет, ребята! А может, не стоит? А? Ведь попадемся!

– Значит, трусишь! – не спуская с него своих колючих глаз, бросил Генка.

– Нет, нет! Я не боюсь! А только…

Он запнулся, не зная, как выразить то, что он хотел им сказать, а они поняли все и без слов.

– Значит, в воскресенье, в семь! – жестко, но все же пытаясь сохранить на своем лице тень дружеской улыбки, подтвердил Вадик.

Антон хотел сказать, что нет, он все равно не придет, что лучше не ездить и им, но… Но в это время на переносье Генки Лызлова угрожающе сошлись брови, и он, как никогда угрожающе, сказал:

– Не выйдешь – на нож станешь!..

Много позже Антону пришлось столкнуться с человеком, который напомнил ему этот страшный и, может быть, решающий момент. Много позже этот человек рассказал ему свою историю, как затянула его такая же мертвая петля и как он решил вырваться из нее, вырваться хотя бы ценой жизни. Он рассказал, как бывшие дружки его тоже «поставили на нож» – затянули куда-то в темный угол и судили его за измену, как приставили к его горлу нож, как сделали этим ножом надрез по горлу и как он сказал тогда себе в эту последнюю минуту: «Ну что ж! Ну и умру! Ладно!» И, точно почувствовав эту непреклонную решимость чести, дружки дали ему по шее и отпустили. Все это рассказал потом Антону одни видавший виды человек, но это было много позже.

А сейчас Антон увидел взгляд Генки Лызлова и испугался. А в это время за дверью послышались мамины шаги. Спорить было некогда и нельзя.

– Хорошо! Хорошо! – сказал Антон, лишь бы они ушли, лишь бы отвязались. И, быстро юркнув обратно в переднюю, захлопнул за собою дверь,

Да, это была мама.

– Кто это, Тоник?

– Ребята. Гулять звали, а я не пошел, – ответил Антон.

– Вот и хорошо, сынок. Молодец! – проговорила Нина Павловна и поцеловала его.

30

Антон думал, что он действительно отговорился от своих дружков, отвяжутся и забудут. В школе у него кончились занятия и начинались экзамены, и он, решив наверстать упущенное, спокойно сидел и занимался, когда ему по телефону позвонил Вадик.