Поль Феваль - Черные Мантии

• Название: Черные Мантии
• Автор: Поль Феваль
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1995
• ISBN: 5-85585-195-8

В 1825 году в Кане – провинциальном французском городке – происходит дерзкое ограбление местного банкира. В преступлении обвиняют молодого чеканщика Андре Мэйнотто и его жену Жюли. Суд выносит обоим суровый приговор. Но кто же в действительности организовал ограбление? И какое отношение к нему имеет тайная организация под загадочным названием «Черные Мантии»?

Об этом читатель узнает, прочитав роман «Черные Мантии» известного французского писателя прошлого века Поля Феваля.

---

По гвоздям развешаны носильные вещи, правду сказать, не очень приглядного вида. В центре стола письменные принадлежности, трубки и два стакана возле графина с водой. Единственная свеча скупо освещает этот суровый пир интеллекта. На панелях никакой позолоты, потолок без изящной росписи, пол, не застеленный турецким ковром, источает холод, кровати без роскошных занавесей и совершенно голые окна.

В этих простых декорациях, не требующих особых расходов, легко представить себе двух молодых людей, парижан, конечно, хотя оба они родом с берегов Орна (парижан из Парижа не бывает), двух поэтов, двух избранников будущего. Первый одет не без некоторого кокетства: на выглядывающие снизу кальсоны ниспадают многочисленные складки халата из набивного кашемира, не сохранившего даже намека на былое приличие. Другой в брюках, на которые напущена цветная рубашка, перепоясанная шарфом с серебряной бахромой, добытом, видимо, на маскараде.

Первый молодой человек: двадцать лет, волосы светлые, шелковистые, черты лица тонкие, немного женственные, но очень удачного рисунка, интересная бледность, большие голубые глаза, скандалист и мечтатель одновременно. Пенковая трубка.

Второй молодой человек: трубка фарфоровая, волосы темно-русые с пепельным оттенком, слегка курчавые, голова круглая, шея крепкая и коротковатая, нос вздернутый, глаза смышленые, рот детский, двадцать два года, бородка, которая ему совсем не идет. Зовут Этьеном. Другого зовут Морисом, и свежепробившиеся усики очень украшают его лицо.

Этьен и Морис такие же закадычные друзья, как Эшалот с Симилором. Мелодрама, парижское бедствие, треплет их не менее жестоко, чем покровителей упакованного в картонку младенца Саладена, но на другой манер. Это простаки рангом выше: друзья имеют честь быть начинающими авторами и подвергают свое воображение жестоким пыткам в надежде постичь наконец тот невинный механизм, что заставляет каждый вечер рыдать самых цивилизованных дикарей вселенной.

Ах! Быть драматургом труднее, чем состоять в жандармах! Однако они обладают хорошей памятью, немалым остроумием и полным отсутствием здравого смысла; с таким вооружением в театре можно далеко пойти, если не собьет с избранного пути прискорбная идея заняться французской прозой.

Единственная дверь – ведущая в комнату Мишеля – выкрашена в темно-коричневый цвет и напоминает школьную доску. На ней мелом выведено эффектное заглавие будущего шедевра:

«ЧЕРНЫЕ МАНТИИ»

Действующие лица:

Олимпия Вердье, светская львица, 35лет;

Софи, влюбленная барышня, 18лет;

Маркиза Житана, жанровая роль, возраст ad libitum;[14]

Ааьба, инженю[15], 15-16лет, дочь Олимпии Вердье;

Молодчик Черных Мантий (роль для Мелинга);

Вердье, миллионер-парвеню, муж: Олимпии, эльзасский акцент;

Господин Медок (переделанный Видок), жанровая роль, весьма и весьма интересная;

Эдуард, первый любовник, 20 – 25лет;

Комики.

Это уже кое-что – иметь такое заглавие и столько действующих лиц. Остальное придет с Божьей помощью.

В тот момент, когда мы отважились войти в санктуарий, двое авторов пребывали в состоянии лихорадочного возбуждения, вызванного отнюдь не содержимым графина, а флюидами святого искусства. Они спорили пылко и ожесточенно, человек несведующий мог бы забояться катастрофического исхода.

– Это бурлескно! – негодовал хорошенькой Морис.

– Вот еще, бурлескно!

– Бурлескно насквозь! Я утверждаю это!

– А я утверждаю, – вскричал Этьен, запуская пятерню в курчавые волосы, – что в этом главное. Это держит пьесу, делает ее прочной. Как монумент! Как собор!

Морис пожал плечами и презрительно бросил:

– Понимал бы ты что в этом деле!

Этьен с яростью необычайной вскинул правую ногу, но, как оказалось, только для того, чтобы поместить ее на столе, между чернильницей и графином.

– Честное слово, – начал он сострадательным тоном, – ты просто уморителен со своим профессорским видом… Ты что, знаешь больше меня?

– Вот именно, дорогой мой.

– И где же ты все это узнал?

– Не в той школе, в которую ходил ты, это уж точно. Ты видишь только костяк, схему…

– А ты вообще ничего не видишь!

Высказавшись таким образом, Этьен испустил крик и подпрыгнул, словно его кольнуло в зад выскочившим из стула кинжалом.

– Идея! – взревел он, отбрасывая свои кудри назад. Морис постарался принять равнодушный вид, но дети всегда проигрывают в этой игре – любопытство одержало верх.

– Выкладывай свою идею! – разрешил он, кривя розовые, как у юной девицы, губы.

Этьен принял вдохновенный вид и изрек торжественно:

– Я предлагаю сделать Софи сестрой Эдуарда!

И тут же поспешно опроверг самого себя:

– Нет, можно сделать лучше, голова у меня прямо пухнет от идей! Давай сделаем Эдуарда сыном Олимпии Вердье!

– Слишком взрослый, – возразил Морис. – Она у нас дама без возраста.

– И пускай себе будет без возраста. Вспомни-ка свою тетушку Шварц! В двадцать пять лет немногим удается выглядеть как она!.. Что, не правда?

– Правда, но не в этом дело, мой бедный мальчик, – глубокомысленно вымолвил Морис. – До тех пор пока ты будешь абстрагироваться от искусства…

– Да с чего оно у тебя берется, это самое искусство? – покраснел от злости Этьен.

– С натуры.

– А у тебя есть на что пообедать завтра?

– Речь не о том…

– А о чем, черт возьми? Да пропади оно пропадом твое искусство! Будешь ты писать драму или нет?

Морис взял стакан и грациозно покачивал его, словно в нем играло шампанское.

– Я хочу славы! – гордо заявил он, в свой черед впадая в одушевление. – Я сплету из нее блестящий венок для своей любимой кузины Бланш. Я хочу аплодисментов всего мира, чтобы их слышала она. Я хочу лавров всей земли, чтобы устелить ими ее путь. Я хочу победить, слышишь ты, только для того, чтобы бросить победу к ее ногам! Я пишу стихи не ради стихов и, уж разумеется, не ради того, чтобы золотишко бренчало в моем пустом кошельке. Что мне в золоте? Поэзия нужна мне, чтобы любить и быть любимым, чтобы воспевать мое божество, чтобы воскурять фимиам моему идолу…

– Решил посмешить публику? – прервал его Этьен. – Что ж, одна такая тирада в кальсонах, и зал просто помрет со смеху!

– Я могу произносить по десять таких тирад в день, – с достоинством отпарировал Морис. – Я могу произнести сто таких тирад, если угодно…

– Произнеси тысячу таких тирад и уймись наконец* несчастный болтун!… В нашем рагу не хватает зайца… Лучше бы в нем не хватало соуса!

– Как ты, однако, вульгарен! – заметил Морис с легким презрением.

– Пустомеля! Возвращайся в коллеж и срывай награды за успехи в ораторском искусстве. Я сразу прикидываю, как будет выглядеть вещь на сцене. Драма – значит действие, вспомни греческий. Не мешай мне действовать, и я предоставлю тебе случай поболтать. Чего нам действительно не хватает, так это драматической ситуации, крепкой, серьезной, капитальной…

– И что же такое драматическая ситуация? – Это… это…

– Сам не знаешь!

– Знаю!.. Представь, что Софи безумно влюбляется в Эдуарда и узнает внезапно, что он ее брат… Вот!

– Бах!

– Вот ситуация!

– Если считать удар кулаком в глаз ситуацией, тогда конечно… Но я такого не признаю. Ситуация – это производная от характеров и событий.

– Когда бессмертный Шекспир создавал…

– Ты мне надоел!

– Заставить двигаться интригу быстро, ловко, заманчиво…

– О Боже мой!

– Тогда давай напишем комедию, раз ты так убиваешься по характерам. На сцену еще не выводили почетного лауреата большого конкурса: все жизнь примерный ученик, набитый знаниями, гордость своих дядюшек, образец для своего квартала, до самой кончины нежно перебирающий красоты и глубины своей знаменитой латинской речи…

Красивый рот Мориса распахнулся в угрожающе широком зевке.

– Нам никогда ничего не сделать вместе, – объявил он. – Я поэт, а ты шут гороховый.

– Благодарю, – ответил Этьен, – свободный перевод: господин Этьен Ролан мало чего умеет, а господин Морис Шварц не умеет ничего. Продано!

Еще один Шварц, о читатель, что за семейство! Морис прогуливался большими шагами, охорашивая жалкие складки своего ветхого халата.

– Это знамение времени, – важно произнес он, – призвания начинают сбиваться с пути. Ты стал бы вполне приличным клерком в нотариальной конторе, из меня получился бы блестящий биржевой маклер. Мы были прекрасно устроены у господина Шварца, который собирался озаботиться нашей карьерой из уважения к родителям. Как мы с тобой сглупили! Решили лучше помереть от голода и бессилия, чем стать порядочным клерками!

– Вот тебе и наша пьеса, черт возьми! – с энтузиазмом вскричал Этьен. – Изредка в тебе проклевывается гениальность, когда ты перестаешь важничать. Заблудившиеся призвания! Так и назовем! И затолкаем туда всю современную жизнь! Эдуард может нам пригодиться, это ясно, и Софи, и Олимпия Вердье тоже. Не будем терять наших типов, еще чего! Барон Вердье будет просто великолепен! А Медок! А маркиза Житана! А развязка! Все нотариусы делаются поэтами, а все поэты нотариусами… Принято!