Игорь Акимов - Легенда о малом гарнизоне

• Название: Легенда о малом гарнизоне
• Автор: Игорь Акимов
• Жанр: О войне
• Год: 1970

---

А эти еще не знали. Им не пришлось. Их подняли на рассвете – обычная боевая тревога, сколько уж было таких: вырвут прямо из постели – и с ходу марш-бросок с полной выкладкой на полета километров, да все по горам и колдобинам лесных дорог; сколько уж так случалось, но на этот раз слух пошел: война. Действительно, стрельба вдалеке, «юнкерсы» прошли стороной в направлении города. Только мало ли что бывает, сразу ведь в такое поверить не просто. Может, провокация…

Они не протопали и трех километров, как их окружили танки. Настоящего боя не получилось: их части ПТО шли во втором эшелоне, да еще и замешкались, похоже. Роты бросились в кюветы, но танки стали бить вдоль дороги из пулеметов и осколочными. Уже через минуту половины батальона не стало…

Все вместе они не успели убить ни одного врага…

Их унизили столь внезапным и легким поражением. Сейчас в их сознании за каждым конвоиром стояла вся гитлеровская армия. Каждый был силен, ловок и неуязвим. Каждый мог поднять винтовку и убить любого из них; просто так убить, из прихоти, потому что он сильнее, потому что он может это сделать…

Впрочем, побыв среди них недолго, уже через какой-нибудь час Тимофей понял свою неправоту. Да, в плен их взяли; но сломать не смогли, даже согнуть не смогли. Им надо было очнуться от шока, прийти в себя – и только. И тогда они докажут, что не перестали быть красноармейцами, и не понадобится помощи извне, и ни стократное превосходство врагов не остановит, ни отсутствие оружия.

Их построили в колонну по три и повели вдоль шоссе на запад. Они шли по ту сторону кювета, по кромке поля. Тимофей знал, что сначала будет поле яровой пшеницы, потом – овса, а перед самым лесом делянка высокого – хоть сейчас коси – клевера. Этот мир был знаком Тимофею, ведь почти два года стояли здесь, с сентября тридцать девятого, но сейчас Тимофей удивлялся всему: знакомому дереву, изгибу шоссе, ландшафтам по обе стороны его. Он удивлялся, потому что как бы открывал их заново. Он узнавал их, они были, значит, и он был тоже. Он был жив, и к этому еще предстояло привыкнуть.

Однако нервного возбуждения, взвинченности, вызванной встречей с жандармами, благодаря которой он двигался почти без труда, хватило ненадолго. Потом внутри его что-то стало стремительно таять, совсем опустело; он даже не заметил, когда исчез зримый мир и летел куда-то в приятной сверкающей невесомости, а потом так же неуловимо сознание возвратилось к нему, и он понял, что идет, навалившись на Герку, который его правую раненую руку перекинул себе через плечо, а левой поддерживает под мышкой. Герке ноша была явно не по силам, он таращил глаза и мотал головой, стряхивая с бровей пот; напряжение исказило его лицо, тем не менее он успевал следить и за ближайшим конвоиром, и за дорогой, и за состоянием Тимофея.

– А, дядя, еще живой? – обрадовался Залогин, увидев, что сознание вернулось к Тимофею. – Ловко это у тебя выходит – с открытыми глазами. Хорошо еще – у меня во какая реакция классная.

– Я сейчас… сейчас… сам…

– Ну, ну! Ты только ноги не гни в коленях. Это первое дело!

Тимофей шел в крайнем ряду, дальнем от дороги; только поэтому жандармы не заметили его обморока. А может, не придали значения. Мол, колонну не задерживает – и слава богу; хоть на руках друг друга несите по очереди.

Жандармы по-прежнему почти не уделяли пленным внимания; они плелись парами по тропке, которая вилась сбоку от проезжей части, болтали, дремали на ходу; их было одиннадцать человек – слишком много для такого количества пленных, и работа знакомая, приевшаяся. Война только началась, а они уже знали наперед, что с ними будет сегодня, и завтра, и через месяц. Они знали, что главное – не зарываться, не лезть вперед, потому что на войне умный человек всегда предпочитает быть вторым, чего бы это ни касалось: мнения на совете или инициативы в атаке. Правда, именно первые загребают львиную долю крестов; но среди них попадаются и березовые.

Колонна двигалась медленно. Пленные увязали в рыхлой земле; их ноги путались в стеблях пшеницы; стебли казались липкими и не рвались – уж если заплело, их приходилось вырывать с корнями; от этого над колонной, не опадая, висело облако пыли, она оседала на губах, на небе, а смыть ее было нечем. Из заднего ряда кто-то легонько хлопнул Залогина по плечу; и он и Тимофей обернулись одновременно. Это был приземистый, но крепкий парнишка с круглым лицом, белобрысый, курносый; с таких лиц, похоже, улыбка не сходит никогда ни при каких обстоятельствах; и сейчас эта улыбка – добродушная, щедрая – настолько не вязалась с обстановкой, что совместиться, ужиться они никак не могли. И улыбка брала верх. Она опровергала самый дух плена…

– Слышь, паря, – сказал он Залогину, – давай сменяемся местами.

– Ага, – задыхаясь, выдохнул Герка, – замечательная идея. В самую десятку.

С этим парнем Тимофею идти было легче; он был крепче, и не просто вел – на него можно было навалиться, опереться по-настоящему, не боясь, что он через несколько шагов рухнет. Потом Тимофей увидел, что опирается на совсем другого красноармейца, но уже не удивлялся этому, и когда, наконец, после нескольких смен возле него опять оказался Залогин, он только спросил:

– Ну как, Гера, перевел дух?

– Шикарно провел время, товарищ комод!

Как ни странно, по клеверу пошли легче. Может, приноровились, а может, подгоняла близость леса. Все уже мечтали о передышке в тени деревьев, но метров за двадцать от него немцы повернули колонну влево и погнали пленных вдоль его кромки по заросшему подорожником проселку. Там в двух с половиной километрах был совхоз, но это мало кто знал, и пленные опять упали духом.

Перед лесом у Тимофея всплыла мысль о побеге. Она была такая же слепая и беспомощная, как и остальные. И появилась только потому, что на это не потребовалось усилий: «лес – побег», – эта связь была настолько прямая, чем-то уж настолько само собою разумеющимся стереотипом, первым, что могло прийти в голову и пленным и конвоирам, – что особой чести эта мысль не могла принести. Вот реализовать ее – другое дело! Но конвоиры отрезали пленных от леса. Чтобы пробежать эти метры, нужно всего несколько секунд. Шанс неплох, и все же очевидно, что по тебе успеют пальнуть, может, даже и не раз. Выходит, надо рисковать, а чтобы пойти на это – надо принять решение, надо определиться; то, чего никто из пленных, похоже, просто не успел сделать.

А потом проселок, отжатый картофельным клином, отвернул от леса на полторы сотни метров, и мимолетный призрачный шанс испарился.

Потом Тимофею стало совсем худо. Он этого не почувствовал, но это было так, потому что он почти совсем перестал соображать, где он и что с ним. Про него уже нельзя было сказать, что он идет; шли только его ноги; ноги несли его тело, между тем как Тимофей покоился в каком-то теплом и светлом небытии, и какие-то неясные картины наполняли его сознание; должно быть, они были прекрасны или приятны во всяком случае, но он не помнил ни одной, уже через секунду не знал, что перед тем было.

Потом Тимофей увидел перед собой прямоугольный провал. Он чернел бездной на фоне ослепительно белого, и Тимофей летел в эту бездну, пока не очнулся среди благодатной прохлады; очнулся почти в блаженном состоянии, потому что лишь мгновение назад был маленьким мальчиком, беззаботным и отчего-то счастливым.

Тимофей лежал в полумраке возле сырой кирпичной стены. Под ним был смешанный с соломой навоз. По запаху понял: конюшня; и сразу вспомнил только что забытый эпизод из детства и улыбнулся.

Рядом шел тихий разговор.

– Ты нас не подбивай, граница, не подбивай, тебе говорю. Тут не маневры: синие против зеленых. Тут чуть не то – и проглотишь пулю. И прощай, Маруся дорогая…

– Канешно, канешно, об чем речь! Жизня – она одна, и вся тутечки. Она против рыску. Это когда ты до бабы подступаешь, тогда рыскуй, скоки влезет. А жизня – она любит верняк, как говорится – сто процентов.

– Цыть, – отозвался первый, – чо встряешь со своей глупостью? – Он передразнил: – «Сто процентов!..» Скажи еще: сто три, как в сберкассе. Так тут те, слава богу, фронт, а не сберкасса. Тут, дурак, своя арифметика.

– Канешно, канешно, кто бы спорил…

Но по голосу чувствовалось, что второй остался при своем мнении, с которого не стронется.

– Я не подбиваю. – Это Герка Залогин. – Только, дядя, ты сам сообрази: сколько нас, а сколько их. И они даже не смотрят в нашу сторону. И вот, по сигналу, все сразу…

– Ну, ты прав, граница, хорошо, считай, все по-твоему получилось. Душ двадцать мы потеряем, – это, уж ты мне поверь, как в аптеке. Но зато воля. И куда мы после того подадимся? – засеки: у нас только десять винтов, ну и столько же раненых.

– Ясное дело – к своим. Оружие понадобится – отобьем.

– Оно, геройство, красота, канешно. Тольки все это ярманок. А германец прослышит – и нам хана. Всем в одночасье.