Роберт Рэнкин - Мир в табакерке, или чтиво с убийством

• Название: Мир в табакерке, или чтиво с убийством
• Автор: Роберт Рэнкин
• Жанр: Научная Фантастика

Какими были люди, которые внесли свой вклад в уродование Истории Человечества? Люди хорошие и плохие, знаменитые и не очень. И особенно каким был один из них, чьи уникальные способности, замечательные достижения и эксцентричное поведение стали теперь легендой? Человек, что принес радость миллионам, дав им непревзойденную нюхательную смесь. Его знали под многими прозвищами. Чемпион по Чихательной Части. Гроссмейстер Гремучей Гнуси. Супермен Смеси, Несущей Негу Народу. И так далее, и тому подобное, и все такое. Почти всем он известен просто как «Табачный Титан». Звали его Тот Самый Давстон. «Стиль Роберта Рэнкина – это неповторимая смесь бородатых анекдотов, городских мифов, каламбуров, изумительно безумных идей и вряд ли достоверных историй из собственной жизни» – Independent.

---

Он низко кланяется, получает охапку цветов, и на этом представление заканчивается.

Если, конечно, не считать выходов на поклоны. Мы дружно освистываем злобного дядьку, и развеселых мальцов, и Князя Зла, и радостно приветствуем откормленного ангела, и мерцающих эльфиков, и еще раз – Отрока.

Вот теперь все.

Ну, почти все.

Под гром аплодисментов появляется профессор Мерлин. Он взбирается на сцену и кланяется. В очень непродолжительной речи он благодарит зрителей и вытаскивает из кармана табакерку. Очень изящную серебряную табакерку, в форме гробика. Он трижды стучит по крышке – Отцу, Сыну и Святому Духу – потом берет понюшку табаку и засовывает его сначала в одну ноздрю, потом в другую.

И разражается громоподобным а-а-а-п-ЧХИ!Литавры бьют в последний раз. Сверкает молния, поднимается столб дыма.

И вот он был – и вот его нет.

Исчез.

24

– А-апчхи!

– Будьте здоровы.

Народное

Стихли крики и аплодисменты. Погасла рампа, и снова зажегся свет в зале. Как по сигналу, появились официанты с подносами, полными яств. Там были шкварки и шоколадки. Клубника в кокаине и кубки, полные абсента и мескаля.

Оркестр– марьячи снова зашелся развеселой мелодией, и народ вокруг принялся дрыгаться и извиваться. Мало кто, впрочем, пытался подняться на ноги, и действительно пуститься в пляс. Слишком много было сожрано. И еще больше выпито.

– Ну и фигня, – сказал Норман.

– Брось, – сказал я. – Это было великолепно.

– Ну и в чем тогда смысл?

Я многозначительно поводил руками.

– Ясно. Ни фига ты не понял, – сказал Норман. – Но с ослом мне понравилось.

– Ладно, пойду скажу «спасибо большое» профессору Мерлину. Интересно, куда он делся?

– Исчез. Сделал ноги. А-апчхи, и всем привет.

– Который час? – спросил я.

Норман вытащил из кармана пижонские часы, щедро украшенные деталями конструктора.

– Без четверти двенадцать, – сказал он. – Как летит время, когда веселишься, а?

– Ладно. – Я поднялся, расправил плечи, и сделал несколько глубоких вдохов. Вдох через нос, выдох через рот, как дышат, когда им предстоит что-то значительное, что-то БОЛЬШОЕ.

Прыгнуть с вышки, к примеру. Или на мотоцикле – через горящее кольцо.

А может даже, броситься в водопад. Или в атаку на русские пушки под Севастополем, верхом на коне, с саблей в руке.

Или…

– Ты чего это? – спросил Норман.

– Я же сказал – пойду схожу…

– Ты считаешь, меня интересует состояние твоего мочевого пузыря?

Я снова показал Норману кулак, и изобразил, как я наношу им серию сокрушительных ударов.

– Бац-бац-бац, – сказал я. – Норман в нокауте. Начинайте считать.

Норман закатил глаза и тоже поднялся.

– Ладно, – сказал он. – Вот что нам нужно сделать. Нужно найти женщину с зеленой помадой. Если на ней еще осталась эта помада. Наверно, всю смазала, когда запихивала в глотку чибисовые члены.

– Вот уж не слыхал про чибисовые члены.

– Скорее всего, их почти и не осталось. Я почти все съел на обед.

– Пошли, – сказал я Норману. – Подкрути свой павлиний костюм, и покончим, наконец, с этим делом. Я с гораздо большим удовольствием буду звать Санта-Клауса, когда мы поймаем эту бабу, свяжем ее и посадим под замок.

– Справедливо. – Норман возился с пультом управления. – Что-то разладилось, – сказал он, тряся пульт. – Похоже, контакты отошли. – С этими словами он нанес пульту – который с виду требовал крайне осторожного обращения – несколько сильных ударов. – Ага, заработало, – заявил он.

– Тогда пошли.

Я объяснил Норману свой хитрый план, которого, как мне казалось, мы должны придерживаться. План был прост, но очевидно эффективен. Я сказал, что все, что нам нужно сейчас делать – прогуливаться посреди развлекающейся толпы как можно беззаботнее, чтобы не возникало и тени подозрения, и так небрежно по ходу дела перебрасываться парой слов с каждым индивидуумом женского пола, одновременно украдкой разглядывая его (ее?) губную помаду. И тот, кто ее найдет, просто заорет другому: «Вот она, сучка зеленогубая!» – и мы вместе произведем гражданский арест.

Ну что могло не сработать в этом плане?

Ничего.

Кроме того, рассудил я, у меня будет возможность поболтать со всякими там звездами-знаменитостями, а может быть, даже настроить себя соответствующим образом, чтобы наилучшим образом звать Санта-Клауса.

По– моему, справедливо рассудил. В конце концов, это была моявечеринка.

– Пошли, – сказал я. – Начинай.

Норман начал, весьма незамысловато, со слов «Ну как настроение?», и я начал с того же.

– Как настроение? Нравится вечеринка?

– Все нормально?

– Будьте добры, сигары не тушите об пол. Вот, пожалуйста, идет пепельница.

– Еще порошочку к клубнике, ваше королевское высочество?

И так далее, и так далее, и тому подобное.

По– моему, все шло совсем неплохо. Мы обрабатывали зал квадратно-гнездовым методом, слаженно и единообразно двигаясь параллельным курсом, что выглядело как помесь знаменитых танковых «клещей» Роммеля и недоброй памяти «Танца маленьких утят».

Я бы предпочел, чтобы это происходило позже. Когда народ дошел бы до кондиции, и взялся хором исполнять нетленные «Поедем, красавица, в Виндзор» и «Хорошо живет на свете Винни-Пух». На мой взгляд, именно тогда начинается главное веселье.

После примерно полусотни об-какнастроенинных гостей женского пола я решил посмотреть, как продвигаются дела у Нормана. Дела у него шли лучше некуда, с какой стороны ни гляди. А именно: после всех моих «как настроение?» и «все нормально?» я продолжал движение в одиночку. А Норман – нет. Похоже, все женщины, которых об-какнастроенил Норман, двигались за ним следом.

Двигались следом, словно длиннющий хихикающий хвост из одних женщин, плящущих летку-енку.

Я вздохнул, покачал головой, и продолжил свое занятие. Признаться, мне уже обрыдло как-настроенить, и я уже подумывал о том, чтобы переключиться и начать привет-давно-не-виделись-как-делишкать, просто чтобы было не так скучно.

Обратите внимание, я вообще не понимаю, чего ради я старался рассыпать любезности. Ни одна из этих дамочек – в роскошных платьях, в туфлях на высоком каблуке, в самой дорогой макияжной штукатурке, в состоянии крайнего алкогольного опьянения – ни одна из них не выказала мало-мальски значимого интереса к моей персоне.

Должен признаться, я был в ярости.

Ну сами посудите: это, значит, моявечеринка, они тут нажираются за мойсчет, и наливаются моейдармовой выпивкой, и ловят кайф с моейтравки. Минимум, чего я был вправе ожидать от этих расфуфыренных великосветских шлюх: предложения отсосать у меня.

И что вы думаете – предложили?

Как же!

Я решил притвориться ирландцем. Как правило, дамочки без ума от ирландцев. У ирландцев, видите ли, такой особый шарм, или такая особенно цветистая манера выражаться, или такое привлекательное от них исходит ощущение опасности. Или еще что-то такое от них исходит. Я думаю, все-таки цветистая манера.

По крайней мере, решил я, стоит попробовать.

– И как в такую пору не сказать «С добрым утречком!»? – обратился я к Потру-и-станет-больше [Сами догадайтесь.].

Непонятно почему, но это не произвело на нее большого впечатления.

Ее приятелю, однако, это явно не понравилось.

– Отвали, придурок криворожий. – Таков был его ответ.

Я наклонился к нему. Я сразу его узнал. Это было одно из литературных светил, Сам-толст-и-волосат [Эрнест Хемингуэй?].

– Иди, куда шел, – продолжал он, картинно растягивая слова. – Или нарвешься сам знаешь на что.

Я уставился ему прямо в глаза, а потом ударил его головой. Прямо в лицо. День, понимаете, выдался длинный. И трудный.

Сам– толст осел на пол, как груда тряпья, а я широко улыбнулся, повернувшись к Потру-и-станет-больше.

– Обморок, – объяснил я. – Пива перепил. Вы же его знаете.

И я, бочком-бочком, двинулся дальше.

И вдруг, знаете, точно гром среди ясного неба меня вдруг пронзила мысль. Я вдруг остановился и подумал: Что я здесь делаю? Нет, понимаете, чтоя здесь делаю? (А не что я здесьделаю?)

И я подумал: Черт побери, я знаю, что я здесь делаю.

Бочком– бочком, потихоньку, я втираюсь!

Втираюсь. В высшее общество. Я не делал этого много лет. И вот – снова занимался этим. Я потихоньку, бочком-бочком, втирался в общество всех этих богатеев. Всех этих действительнознаменитых богачей. Я им чужой. Чужой на этом празднике.

Мелкая сошка, вот я кто. Всегда был, и остаюсь мелкой сошкой. И даже все то богатство, которое мне оставил Т.С. Давстон, не могло изменить того, что гнездилось у меня в душе. Я был просто мелкой сошкой. Точно так же, как в свое время Т.С. Давстон был мелкой сошкой. Точно так же, как мелкой сошкой был Отрок из показанной нам пиесы. Точно такой же сошкой.