Жоржи Амаду - Жубиаба

• Название: Жубиаба
• Автор: Жоржи Амаду
• Жанр: Современная проза

Роман «Жубиаба» — фольклорный, он построен по принципу баллады и весь пронизан мотивами и символами народной поэзии.

---

Командор, от природы человек добрый, в гневе бывал страшен:

— Ах ты, гаденыш, я его воспитываю, как сына, забочусь о его будущем, а он что себе позволяет…

Амелия поспешила подлить масла в огонь:

— Этот черномазый совсем стыд потерял, просто ужас берет. Подумать только — когда дона Линдиналва моется в ванной, он подглядывает за ней в замочную скважину.

Линдиналва выбежала из комнаты со слезами на глазах. Балдуино хотел закричать, что Амелия врет, но он увидел, что все ей поверили, и промолчал.

Его избили до полусмерти, — он не мог встать, все тело у него болело. И ладно бы только тело. У него разрывалось сердце при мысли о том, что никто, ни один человек ему не поверил. А ведь они были первые в его жизни белые, которых он успел полюбить. И он возненавидел их, а вместе с ними и всех других белых.

А ночью он увидел во сне Линдиналву. Он увидел ее обнаженной и проснулся. Он вспомнил, что рассказывали о своих похождениях мальчишки с холма, и почувствовал себя одиноким и потерянным. Но нет, он не будет одиноким! Он поскорее заснул, и во сне Линдиналва, словно сошедшая с рождественской открытки, улыбалась ему, и под его рукой содрогались ее белые узкие бедра и расцветали еще детские груди. И отныне и навсегда, с какой бы женщиной ни был близок Антонио Балдуино, это была Линдиналва, всегда только Линдиналва.

* * *

На рассвете он покинул переулок Зумби-дос-Палмарес.

НИЩИЙ

Теперь Антонио Балдуино ждала вольная жизнь в благочестивой Баие Всех Святых и Жреца Черных Богов Жубиабы. И жизнь эта была полна головокружительной свободы. Его домом стал весь город, и он занимался тем, что обследовал его улица за улицей. Город принадлежал ему, сыну убогого и нищего холма.

Город католиков, город завоевателей, город негров. Пышные, блещущие золотом церкви, дома, выложенные голубыми изразцами, древние особняки, где роскошь давно уже уступила место нищете, улицы, мощенные булыжником, улицы, лезущие в гору, старые крепости, исторические памятники и гавань, главное — гавань, — все это принадлежало негру Антонио Балдуино. Он был истинным хозяином города, потому что он знал его весь, целиком, знал все его тайны, все его закоулки, знал обо всех происшествиях и катастрофах, случавшихся на его улицах. Город принадлежал ему, и он хозяйским глазом следил за его жизнью. Это было его дело, его работа. Он видел все, что происходило в городе, ему были известны все городские знаменитости, он ходил на все городские празднества, встречал и провожал все пароходы. Он знал по имени всех лодочников и был в дружбе с владельцами каноэ в Порто-да-Ленья. И он обедал в самых дорогих ресторанах, ездил в самых роскошных машинах, жил в самых новых небоскребах. И мог все это менять каждый день. Ведь он был хозяином города, и ни обеды, ни квартиры, ни машины ничего ему не стоили.

Свободный, как воздух, он царил среди жилых громад большого города, он был его властелином. Но люди, проходившие мимо, об этом, разумеется, даже не подозревали. Никто не обращал внимания на негритенка, одетого в лохмотья, в кепке, налезающей на глаза, с окурком в зубах. Элегантно одетые женщины, бросавшие ему монетку, старались не подходить к нему близко, боясь запачкаться.

И все же именно он, негр Антонио Балдуино, был императором этого негритянского города. Пятнадцатилетний император, весельчак и бродяга. Быть может, и сам Антонио Балдуино не подозревал об этом.

* * *

Он подбирал окурки и носил кепку, налезавшую ему на глаза. И штаны из черного кашемира, рваные и все в пятнах, и огромный не по росту пиджак, видимо, с плеча какого-то великана, пиджак, служивший зимой и пальто и подушкой, — таково было одеяние «императора». А его окружение, его верноподданные, его гвардия: вместо гвардейской формы они были одеты в обноски и обуты в опорки, извлеченные из мусорных ящиков. Но в боевой отваге эта гвардия не уступила бы любой гвардии в мире.

* * *

Антонио Балдуино, опережая прохожего, канючит:

— Подайте, Христа ради…

Дородный господин меряет негра с головы до ног взглядом расчетливого дельца, застегивает пиджак и иронически качает головой:

— Этакий детина и просит милостыню! Работать надо, а не бродяжничать… Бессовестный… Иди работай…

Антонио Балдуино оглядывается: толпы прохожих текут мимо. Тогда он затягивает снова:

— Я издалека, сеньор. В сертане засуха, сеньор, ни капли дождя. А здесь сразу работу разве найдешь… Подайте хоть на глоток кофе, сеньор, я вижу — вы человек душевный…

Он выдерживает паузу: подействовало или нет? Но господин не замедляет шага:

— Я уже не раз слышал эти басни… Иди-ка лучше работай…

— Клянусь вам светом этого солнца, я говорю правду. Там люди мрут от голода и жары… Может, у вас найдется для меня работа… Я работы не боюсь… Но я со вчерашнего дня ничего не ел… Я еле на ногах держусь… от голода. Вы добрый человек, сеньор…

Желая отвязаться, господин шарит в кармане и бросает Антонио монету.

— Вот, возьми… И отстань, ради бога…

Но Антонио тащится следом за дородным господином. У господина во рту сигара, и он уже выкурил ее больше чем наполовину. А Балдуино — страстный любитель сигарных окурков. Господин идет, размышляя о том, что услышал от негра. Все попрошайки в городе твердят одно и то же, но, может быть, это так и есть? Он вспоминает их злые, голодные лица, и его охватывает страх. Он бросает недокуренную сигару, снова застегивает пиджак и спешит в кафе выпить и собраться с духом. Антонио завладевает окурком и разжимает кулак с монетой. Два мильрейса серебром. Антонио весело подбрасывает монету, ловит ее и присоединяется к группе приятелей, — они спорят о футболе.

— А ну-ка, братцы, отгадайте, сколько нам перепало?

— Пятьсот рейсов?

Антонио Балдуино звонко хохочет:

— Доллар!

— Два мильрейса?

— Клюнул, как миленький. — На лице Антонио презрительная гримаса. — Я уж ему напел…

И все хохочут до упаду. В глазах прохожих все они — черные, белые, мулаты — всего лишь нищие бродяги. Прохожие не знают, что перед ними — император в окружении императорской гвардии.

* * *

Когда улицы начинали пестреть элегантно одетыми дамами в дорогих шелках, с ослепительными улыбками на подкрашенных лицах, Антонио Балдуино собирал свою гвардию условным свистом. Они выстраивались в шеренгу. Толстяка выталкивали вперед: у него был на редкость жалобный голос — сразу верилось, что человек помирает с голоду. И физиономия — идиотски застывшая, с неподвижным взглядом. Толстяк прижимал руки к груди, делал скорбное лицо и направлялся к проходившим мимо дамам. Он останавливался прямо перед ними, не давая им пройти, остальные мальчишки окружали их плотным кольцом, и Толстяк затягивал:

Подайте слепым сиротинкам, нас семеро: мал мала меньше…
Мы, старшие, ходим и просим, а младшие дома остались.
Отец наш — калека убогий, а мать занедужила сильно…
Подайте слепым сиротинкам, нас семеро, мал мала меньше, и все от рожденья слепые…

Стараясь разжалобить слушательниц, Толстяк сам едва не плакал, физиономия его морщилась, скорбный взгляд был неподвижен, как у слепого, настоящего слепого, с шестерыми слепыми братишками и сестренками, больной матерью, калекой-отцом, без крошки съестного в нищей лачуге. И он начинал сначала:

Подайте слепым сиротинкам, нас семеро: мал мала меньше…
Он тыкал пальцем в того, кто стоял ближе всех:
Мы, старшие, ходим и просим…

В конце он жестом пухлых рук обводил собравшихся мальчишек и взывал: нас семеро, мал мала меньше, и все от рожденья слепые…

Мальчишки подхватывали: и все от рожденья слепые…

Толстяк раскачивался всем своим жирным телом и протягивал грязную ладонь за подаянием, обычно очень обильным. Одни дамы жалели детей, голодающих в ужасных трущобах, другим хотелось поскорее вырваться из плотного кольца чумазых мальчишек, в чьих глазах им мерещилась угроза. Те, что были посмелее, пытались обратить все в шутку:

— Но как же так? Вы просите на семерых, а вас тут больше десятка… Говорите — сироты, а есть калека-отец и больная мать… Все слепые, а вы все видите преотлично… Как же это получается…

В ответ парни только теснее сжимали кольцо, и Толстяк снова заводил жалобным голосом:

Подайте слепым сиротинкам…

Тут уже раскошеливались все, как одна. Кольцо становилось все плотнее, и немытые уродливые физиономии парней неотвратимо приближались к холеным, накрашенным дамским лицам. Парни устрашающе открывали рты, подхватывая последние слова певца. Толстяк, набрав воздуха, тут же начинал все сначала. Дамы поспешно открывали сумки, и монеты сыпались в протянутую ладонь Толстяка. Кольцо размыкалось, и Толстяк рассыпался в благодарностях:

— Дай вам бог, сеньора, красивого жениха, вот увидите, он приплывет к вам на корабле…