Дмитрий Галковский - Бесконечный тупик

• Название: Бесконечный тупик
• Автор: Дмитрий Галковский
• Жанр: Философия

«… книга на самом деле называется „Примечания к „Бесконечному тупику““ и состоит из 949 „примечаний“ к небольшому первоначальному тексту.

Каждое из 949 «примечаний» книги представляет собой достаточно законченное размышление по тому или иному поводу. Размер «примечаний» колеблется от афоризма до небольшой статьи. Вместе с тем «Бесконечный тупик» является всё же не сборником, а цельным произведением с определённым сюжетом и смысловой последовательностью. Это философский роман, посвящённый истории русской культуры XIX-XX вв., а также судьбе «русской личности» – слабой и несчастной, но всё же СУЩЕСТВУЮЩЕЙ.

Структура «Бесконечного тупика» достаточно сложна. Большинство «примечаний» являются комментариями к другим «примечаниям», то есть представляют собой «примечания к примечаниям», «примечания к примечаниям примечаний» и т.д. Для удобства читателей публикуется соответствующий указатель, помещённый в конце книги…»

---

193

Примечание к №191

И ведь если было бы хоть что-нибудь.

«Вишнёвый сад» очень нежное произведение (196), так что его ни в коем случае не следует ставить на сцене. Реальная постановка неизбежно вытянет предсмертную вязь чеховской мысли в нечто протяженное во времени, длящееся, имеющее начало и развязку, существующее.

Но если всё-таки играть «Вишнёвый сад», то вытягивать сюжет следует, конечно, не в сторону социальной трагедии, драмы или фарса, так как сословия в пьесе воспринимаются героями вполне по-русски – они «играются». И чем выше уровень развития героя, тем отчетливее он играет купца, помещика или студента. И следовательно, тем несерьёзнее его социальная роль. По-моему, наиболее благородный вариант постановки этой пьесы – это акцентировка действия на взаимоотношениях между Лопахиным и Варей. Социальный факт выхода замуж Вари за Лопахина из-за денег даже не пародируется их реальным поведением – это слишком грубо, – а просто сводится к чему-то тысячестепенному. Суть же заключается в том, что эти люди любят друг друга, но никак не могут внутренне встретиться, продраться сквозь постоянно возникающую ситуационную безлепицу. Варя стесняется и боится, а Лопахин, умный и тонкий человек, не знает, как ухаживать за девушкой, у него, человека, вышедшего из другого социального слоя, нет соответствующей культуры заигрывания (197).

Всего Лопахин встречается с Варей 4 раза.

В первом действии он заглядывает в комнату, где Варя, плача, говорит с Аней Раневской, и мычит: ме-е-е… Это отчаянная попытка обратить на себя внимание. Варя сквозь слёзы грозит скрывшемуся Лопахину кулаком: «Вот так бы и дала ему…» Но гнев вовсе не из-за того, что… а просто:

«Я так думаю, ничего у нас не выйдет. У него дела много, ему не до меня… и внимания не обращает. Бог с ним совсем, тяжело мне его видеть… Все говорят о нашей свадьбе, все поздравляют, а на самом деле ничего нет, всё как сон…»

Мать Ани всё старается помочь сближению, и во втором действии, после нелепой истории с пьяным попрошайкой, вдруг как-то немотивированно говорит:

"– А тут, Варя, мы тебя совсем просватали, поздравляю.

Варя (сквозь слёзы) (расстроенная, что Любовь Андреевна отдала прохожему ни с того ни с сего последние деньги. – О.): Этим, мама, шутить нельзя.

Лопахин: Охмелия, иди в монастырь…

Гаев: А у меня дрожат руки: давно не играл на бильярде.

Лопахин: Охмелия, о нимфа, помяни меня в твоих молитвах.

Любовь Андреевна: Идёмте, господа. Скоро ужинать".

Вот и всё.

Потом Варя говорит Раневской:

"Я смотрю на это дело серьёзно, мамочка, надо прямо говорить. Он хороший человек, мне нравится.

Любовь Андреевна: И выходи. Что же ждать, я не понимаю!

Варя: Мамочка, не могу же я сама делать ему предложение. Вот уже два года все мне говорят про него, все говорят, а он или молчит, или шутит. Я понимаю. Он богатеет, занят делом, ему не до меня".

В третьем действии Варя случайно ударяет суженого палкой по голове. Нелепость двойная, так как нелепый случай не стал предлогом, а тоже окончился ничем.

Наконец, в четвёртом действии Раневская предпринимает решительные действия. Она прямо говорит Лопахину, что мечтает выдать за него свою приёмную дочь и что Вера тоже любит его:

"Она вас любит, вам она по душе, и не знаю, не знаю, почему это вы точно сторонитесь друг друга. Не понимаю!

Лопахин: Я сам тоже не понимаю, признаться. Как-то странно всё…"

Раневская зовёт Варю для решительного разговора, а сама уходит. Последующая сцена, как мне кажется, и является подлинной кульминацией пьесы:

"(за дверью сдержанный смех, шёпот, наконец входит Варя.) Варя (долго осматривая вещи): Странно, никак не найду…

Лопахин: Что вы ищете?

Варя: Сама уложила и не помню. (Пауза.)

Лопахин: Вы куда же теперь, Варвара Михайловна?

Варя: Я? К Рагулиным… Договорилась к ним смотреть за хозяйством… в экономки, что ли.

Лопахин: Это в Яшнево? Вёрст семьдесят будет. (Пауза.) Вот и кончилась жизнь в этом доме…

Варя (оглядывая вещи): Где же это… Или, может, я в сундук уложила… Да, жизнь в этом доме кончилась… больше уже не будет.

Лопахин: А я в Харьков (для Чехова еще по «Скучной истории» символический город неудачи и краха) уезжаю сейчас… вот с этим поездом. Дела много. А тут во дворе оставляю Епиходова… Я его нанял.

Варя: Что ж!

Лопахин: В прошлом году об эту пору уже снег шел, если припомните, а теперь тихо, солнечно. Только что вот холодно… Градуса три мороза. («Вот вам и зима наступила. Пора печи топить…» – О.)

Варя: Я не поглядела. (Пауза.) Да и разбит у нас градусник…

(Пауза. Голос в дверь со двора: «Ермолай Алексеевич!..»)

Лопахин (точно давно ждал этого зова): Сию минуту! (Быстро уходит.)

(Варя, сидя на полу, положив голову на узел с платьем, тихо рыдает.)"

Вот и всё. Конец. Нет, ещё последняя, четвёртая встреча: «Варя (выдёргивает из узла зонтик, похоже, как будто она замахнулась; Лопахин делает вид, что испугался): Что вы, что вы… Я и не думала». И жизнь пропала. Из-за чего? Варя, 24-летняя девушка, вместо того чтобы стать заботливой, любящей женой, пойдёт к чужим людям работать экономкой. А оттуда, скорее всего, в монастырь, как она сама говорит.

Гаев и прочие «симпатичные белоручки» лишь роятся вокруг этой центральной ситуации, лишь подчеркивают собственной нелепостью нелепость основную. Из-за этой же нелепости, какой-то фатальной несправедливости Лопахин упирает на своё социальное происхождение: «Я хам», «Отец в лаптях ходил».

Просто он прячется за это. Да и чувство любви, не находя выхода, истекает злобой. Он из-за Вари и сад этот дурацкий купил. Тоже «ме-е-е» своего рода.

И конец пьесы: стук топора. Символ того, как русские САМИ СЕБЕ испортили жизнь.

194

Примечание к №116

»…казаки тащат молоденького офицера на виселицу … и говорят: «Небось, небось» … И комично, и прелестно.» (Ф.Достоевский)

Циолковский, как вертлявый бесёнок-меньшевик из киноленинианы, постоянно в своих «трудах» верещит: «Безболезненно, безболезненно». По его мысли, верховные гомункулусы-солярии будут уничтожать целые планеты с «неправильным» населением, а на месте выкорчеванной «картошки» сажать культурные ананасы. И везде к словам «устранение», «уничтожение», «выкорчёвка» добавляется «безболезненное».

«И комично, и прелестно».

195

Примечание к №152

У отца была звериная потребность проникнуть в душу чужого человека и разворошить её, разломать.

Чехов писал:

«У животных постоянное стремление раскрыть тайну (найти гнездо), отсюда у людей уважение к чужой тайне, как борьба с животным инстинктом!»

И ещё:

«Каждое личное существование держится на тайне и, быть может, отчасти поэтому культурный человек так нервно хлопочет о том, чтобы уважалась личная тайна».

Отец был неудачником. Неудавшейся личностью. И поэтому постоянно ворошил чужие муравейники, коверкал чужие миры. Для него удавшихся личностей, может быть, и не существовало вовсе. И главная жертва – я. Но отец был всё же неудавшейся ЛИЧНОСТЬЮ. И прекрасно понимал, что такое личностное начало. И во мне, своём сыне, всячески его развивал. Уничтожал и развивал. Играл. Как кошка с мышью играл со мной отец. Он ушёл, а я, его гениальная шутка, остался. И зачем-то живу.

196

Примечание к №193

«Вишнёвый сад» очень нежное произведение, так что его ни в коем случае не следует ставить на сцене.

Театр это огрубление смысла. Не рисунок – чертёж, схема. Время прочтения навязывается извне, возникает ощущение длительности. Длительность же разрушает соотнесённость. Ещё хуже – кино, где вдобавок отсутствует хотя бы опосредованное включение в действие. Действие окончательно переходит в изображение, причём изображение, бесконечно девальвированное своей многократностью. Если в статичной картине возможна соотнесённость, продуманность композиции, то в фильме речь идёт, в лучшем случае, об элементарной стилизации. Уровень восприятия катастрофически понижается. Кино не трогает, оно слишком далеко, как это ни парадоксально – слишком слабо, блекло. Естественная реакция на это – перенасыщенность фильмов ужасами и порнографией. Тонкий, «символический» кинематограф невозможен, как невозможен диалог на расстоянии 20-ти метров. Возможна краткая информация и обмен эмоциями, причём эмоциями максимально примитивными.

Впрочем, достижим некоторый баланс, то есть чередование похабщины и философии. Чем и занимаются «великие кинорежиссёры». Конечно, это напоминает исполнение симфонии на барабане: кино – грубый вид искусства. Очень грубый. Чем грубее кино, тем оно глубже проникает в сознание. Грубость всегда удачна в кино. Разве можно сопоставить по воздействию порнографический роман с порнофильмом. Но чем тоньше, чем выше, тем бессильнее становится кинематограф. Возможен палиатив – смешение низменного с возвышенным. Но это непоправимо нарушает Меру. А мера в искусстве – главное.