Чезаре Павезе - Луна и костры

• Название: Луна и костры
• Автор: Чезаре Павезе
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1974

"Луна и костры" – "лебединая песня" Павезе. Это книга о возвращении из дальних странствий, возвращении к родным холмам, лесам, виноградникам, к лучшим воспоминаниям молодости. Радость узнавания – один из ведущих мотивов повести.

---

Нуто молчал и разглядывал двор, заваленный камнями, весь в пепле. Я побродил среди развалин, даже вход в винный погреб не найти, везде обломки. У берега чирикали воробьи, безнаказанно клевавшие виноград.

– Съем-ка я инжир, теперь все равно никому убытка не будет.

Сорвал и почувствовал давно мне знакомый аромат.

– Хозяйка виллы вырвала бы у меня этот инжир изо рта,– сказал я.

Нуто молча глядел на холм.

– Теперь и эти мертвы,– сказал он.– Сколько народу перемерло с тех пор, как ты покинул Мору.

Тогда я уселся на бревнышке, все на том же бревнышке, и сказал ему, что все покойники на свете не заставят меня позабыть о дочерях дядюшки Маттео.

– Ну, пусть Сильвия, она хоть дома умерла. Но Ирена? Связаться с этим негодяем… Испытать такое… И кто знает, как умерла Сантина?…

Нуто подкидывал на ладони камешки и поглядывал на вершину холма.

– Хочешь, заберемся на самую вершину Гаминеллы? – сказал он.– Пошли, отсюда недалеко.

Мы двинулись; Нуто шагал впереди меня между рядами лоз.

Я узнавал эту иссохшую, побелевшую от зноя землю; ноги скользили по траве, в воздухе стоял терпкий запах трав, цветов и зреющего на солнце винограда. Небо прорезали длинные полосы, ветер гнал белесую пену облаков, будто в небе лился расплавленный металл, прочерчивая Млечный Путь к звездам. Я думал о том, что завтра буду на виа Корсика, и вспомнил в эту минуту, что море тоже бороздят полосы течений и что еще мальчишкой, вглядываясь в облака и в звезды на небе, я, сам того не зная, уже начал своп странствия.

Нуто подождал меня на гребне холма и, когда я подошел, сказал:

– Ты Санту не видел, когда ей исполнилось двадцать. А стоило, право же, стоило поглядеть. Она была красивей Ирены, глаза как два темных цветка… Но оказалась сукой, подлой сукой…

– Неужто и вправду так? – Я остановился и взглянул на долину. В молодости я сюда пи разу не забирался. Вдали можно было разглядеть даже дома Канелли и вокзал, а справа темнела роща Каламандрана. Я понимал, что Нуто вот-вот все мне расскажет, и почему-то вспомнил о празднике в Буон Консильо.

– Был я там однажды с Иреной и Сильвией,– начал я.– Запрягли коляску. Я совсем еще был молодым. Оттуда видны были самые дальние деревни, усадьбы, дворики, каждое пятнышко. Были скачки, и все мы словно помешались… Теперь я даже не помню, кто победил, помню только усадьбы по склонам и платье Сильвии, розово-фиолетовое, в цветах…

– Санта тоже,– сказал мне Нуто,– однажды поехала со мной на праздник в Буббио. Был такой год, когда она ходила на танцы, только когда я играл в оркестре… Тогда еще была жива ее мать… Тогда они еще не покинули Мору…– Он обернулся ко мне.– Пойдем? – И снова повел меня вверх. Временами он оглядывался по сторонам, искал дорогу. Я думал о том, что все повторяется – перед глазами у меня был Нуто, который правил коляской, отвозил Санту на праздник. Как я когда-то возил сестер.

Среди туфа над виноградниками показался первый грот – один из тех, где обычно хранят мотыги, а если там родник, то в тени над водой растут бледные цветы. Мы прошли мимо худосочного виноградника, заросшего папоротником и маленькими желтыми цветками с жестким стеблем – растут они в горах, и я знал, что стоит их только хорошенько разжевать и приложить к ссадине, сразу заживет. А тропа вела все выше и выше по склону холма: мы миновали уже одну усадьбу, ушли далеко от жилья.

– Ну что же,– вдруг сказал Нуто, не поднимая глаз,– отчего же не рассказать тебе, как ее прикончили? Ведь я знаю, я был при этом.

Он зашагал почти ровной дорожкой, огибавшей гребень холма. Я ничего ему не ответил, ждал, что он сам скажет, глядел себе под ноги и поднимал голову, только когда вспархивала птица или пролетал майский жук.

Было время, начал Нуто, когда он приходил в Канелли, шел по ее улице и глядел вверх – занавешены окна или нет. Люди многое болтали. На Море тогда уже жил Николетто, Санта его терпеть не могла и тотчас же после смерти матери сбежала в Канелли, сняла себе комнату, стала учительствовать. Но такой уж была Санта – вскоре она нашла себе работенку в фашио [16] и пошел слух, что она путается то с майором чернорубашечников, с фашистским подестой, то с секретарем фашио, словом, со всей этой сволочью – все они у нее перебывали. Ей бы, такой красивой и ладной, разъезжать на машине, блистать на ужинах в виллах, в господских домах, отдыхать на водах в Акви, а она окружила себя этими мерзавцами.

На улице Нуто старался ее обходить, но всегда поднимал глаза к занавескам, когда проходил под ее окнами. Потом настало лето сорок третьего, сладкая жизнь кончилась и для Санты. Нуто по-прежнему бывал в Канелли, разведывал и передавал партизанам сведения, но больше не поднимал кверху глаз, проходя мимо ее дома. Говорили, что Санта сбежала в Алессандрию с офицером-чернорубашечником.

Потом пришел сентябрь, вернулись немцы, вернулась война. Солдаты, переодетые в гражданское, босые, голодные, расходились по домам, чтобы скрыться. По ночам фашисты не переставали стрелять, люди говорили: «Так и знали, что этим кончится». Однажды Нуто услышал, что Санта вернулась в Канелли, что она снова работает в фашио, пьянствует и спит с чернорубашечниками.

Нет, он не поверил. Он не верил до самого конца. Однажды он встретил ее на мосту, она возвращалась со станции. Санта была в серой шубке, раскрасневшаяся от мороза, в ботиках на меху, глаза ее весело искрились. Она его остановила:

– Как дела в Сальто? Ты по-прежнему играешь в оркестре?… О Нуто, я боялась, что и тебя отправили в Германию… Им там, должно быть, скверно приходится… Твоих не трогают?

В те времена пройти по улицам Канелли было делом опасным. Повсюду патрули, немцы. Да и такой девушке, как Санта, не стоило заговаривать на улице с простым деревенским парнем. У Нуто в тот день было неспокойно на душе, и он отвечал ей только «да» и «нет».

Потом он снова встретился с ней в кафе «Спорт», она сама вышла на улицу и пригласила его войти. Нуто пристально вглядывался в лицо каждого нового посетителя, но то было спокойное солнечное воскресное утро – в такое утро люди ходят в церковь.

– Ты меня знал, когда я была вот такой,– говорила Санта,– ты мне должен верить. В Канелли есть скверные люди. Будь их воля, они бы меня на костре сожгли… Им по душе, если девушка коротает свой век как дура. Они бы хотели, чтоб я, как Ирена, целовала руку, которая меня бьет. Но я не из таких, я горло перегрызу тому, кто на меня руку поднимет. Ох, уж эти людишки, из них и негодяев-то настоящих не выйдет.

Санта курила сигареты, которых в Канелли нельзя было достать, она и его угостила.

– Бери,– сказала она,– возьми себе все, у вас там, в горах, должно быть, много курильщиков без табака… Сам видишь, что получилось,– говорила Санта,– оттого что я сдуру кое с кем здесь водилась, даже ты отводишь глаза, когда встречаешь меня на улице. А ведь ты знал мою маму, знаешь меня… Ты меня на праздник возил… Думаешь, мало мне зла причинили подлецы, которые здесь раньше хозяйничали? Но я должна жить среди них, есть их хлеб, потому что я всегда жила своим трудом, меня никто не содержал… Если б я только могла сказать все, что думаю, что у меня накипело на сердце!…

Санта говорила ему это за мраморным столиком в кафе; она глядела па Нуто без улыбки, у нее, как у сестер, были влажные, обиженные глаза, нежные, зовущие губы. Нуто с ней долго говорил, чтоб попять, лжет она или нет, даже сказал ей, что в такие времена надо на что-то решаться, быть по одну или по другую сторону и что он, Нуто, сделал свой выбор: он с теми, кто бросил фашистскую армию, он с патриотами, он с коммунистами. Ему бы сказать ей, чтоб она вела для них разведку в штабах, но он не посмел подвергать опасности женщину, да еще такую, как Сайта, об этом он и подумать не мог.

А вот Санта подумала и передала Нуто уйму сведений – о переброске войск, о штабных инструкциях, о разговорах, которые вели фашисты. Как-то раз она дала ему знать, чтобы он не приходил в Канелли – опасно! И на самом деле, немцы в тот день устроили облаву на площадях и по кафе. Санта говорила, что ей ничто не угрожает, что ее прежние знакомые, всякая сволочь, сами приходят, чтоб излить ей душу; ей было бы тошно их слушать, если бы она не думала о том, какую пользу полученные от них сведения могут принести патриотам. В то утро, когда чернорубашечники расстреляли под платаном двоих ребят и бросили их там как собак, Санта на велосипеде добралась до Моры, а потом наведалась на Сальто, чтобы поговорить с матерью Нуто. Она сказала ей, что, если у них хранится ружье или пистолет, лучше зарыть их в песок у реки. Через два дня пришли чернорубашечники и перевернули вверх дном все в доме.

Настал день, когда Санта взяла Нуто под руку и сказала ему, что больше так жить не может. На Мору вернуться нельзя: жить в одном доме с Николетто невыносимо, а продолжать работу в Канелли после этих расстрелов опасно. Она просто боится потерять рассудок: если тотчас же не кончится эта жизнь, она сама возьмет пистолет и кого-нибудь застрелит. Ей лучше знать кого – может, и себя.