Эдуард Лимонов - В плену у мертвецов

• Название: В плену у мертвецов
• Автор: Эдуард Лимонов
• Жанр: Контркультура

Текст на обложке

…мой будущий Иуда, один из двух моих Иуд, оказался сидящим сразу за мной. Так мы с ним познакомились. Он сразу щегольнул отличным знанием моего творчества: «А почему Вы, Эдуард Вениаминович, написали стихотворение „Саратов“? Вы что бывали в Саратове?» – спросил он меня. Для того, чтобы прочесть стихотворение «Саратов» необходимо было получить в руки хотя бы единожды сборник стихов «Русское», изданный в штате Мичиган в 1979 году тиражом всего три тысячи экземпляров. Он читал, следовательно, этот редкий сборник. Тогда я не мог ответить ему ничего путного, пробормотал лишь что-то вроде… «Саратов? Ну поскольку это типично русский город…»

Теперь я могу ответить: «Из глубины времени я узрел будущее, Дима. 33 года тому назад (стихотворение написано в 1968 году) я узнал, что ты предашь меня в Саратове».

Когда за мною закрылась дверь в камеру №24 крепости Лефортово, 9 апреля, я вдруг припомнил концовку этого пророческого, как оказалось, стихотворения, и похолодел от ужаса...

---

Я: Ты остался позади, Иосиф. Я тебя уделал в нашем соревновании. Тюрьма меня возвеличивает. Даже страшно. Здесь я омываюсь водами вечности, здесь я превращаюсь в бронзу, начиная снизу, с ног. Верхняя часть тела, где сердце и голова, ещё живые, а внизу уже статуя самого себя начинается.

Бродский(мрачно): я всегда тебе говорил, что ты расчётливый тип. Всё рассчитал и проигрываешь свою жизнь как по нотам.

Я: Я не рассчитывал свою жизнь. Я её пророчески предвидел. Вот, из «Истории его слуги» строки, попытаюсь вспомнить: «Если ты хочешь написать книги, основать партию или религию, скорей, скорей поторопись. Всё должно быть закончено до 2000-2005 года, до превращения в ничто, до возвращения из солнечных каникул в вечность». Это написано в 1980 году. За 21 год, прошедшие с тех пор я основал газету, партию. Правда, ещё не основал религию, но у меня остаются четыре года. Где, как не в казематах тюрьмы 18 века основывать религию.

Бродский(так же мрачно): Скажи спасибо ГэБэ. Они сделались ещё тупее, чем в моё время.

Я: У нас с тобой общее время. Просто ты почувствовал, что стал ненужен и ушёл. Ты мог ещё тянуть. Но твои неспешные философские мудрые стихи никому стали не нужны в лихорадочную эпоху войн и сказочного обогащения. Ты знал это. Признайся, что ушёл по собственному желанию. Тебе ли, Иосиф, таиться от меня. Мы ведь с тобой друг друга без слов понимали, сознайся. Взглядами. Молчаниями оперировали.

Бродский (грустно смеётся): Отстань от мёртвого, Эдик!

Я: Меня тоже трудно назвать живым. Я уже полубронзовый снизу.

Бродский: Не заебало тебя ещё всё это?

Я: У меня долг перед ребятами. Перед партией. Хочу снабдить их всем необходимым для Победы.

Бродский: Героя хочешь доиграть?

Я: Хочу забраться как можно выше. Учить хочу. Есть чему учить. Собрал за свою жизнь некоторое увесистое количество правд, истин и мудростей. Хочу в последнюю треть жизни научить этим правдам, истинам и мудростями пацанов. А что, есть куда спешить, у вас там что, крайне интересно?

Бродский : Да нет тут ни хера, Эдик. Мгла какая-то серая. Слышатся шорохи, шаги, свет, хуйня какая-то. Мы возникаем только вследствие сильного импульса от вас, живых. Мы – в вашем представлении, вы – в нашем. Ну то есть как в связи по рации. Приём? Как меня слышите? Приём? – Конец связи.

Я: Я так и думал. Слушай, тебе ведь нравился мой «Дневник неудачника». Ты сам бы хотел такое написать… я видел в кафе «Моцарт», ты ревнивыми глазами листал «Дневник». Остановился ты, помнишь, на куске "Какое неземное было адски-райское время… когда Елена ушла от меня… На зимнем нью-йоркском ветру бродили саблезубые тигры и другие звери ледникового периода… Трещали раздираемые небеса… И я тёплый, влажный и маленький едва успевал отпрыгивать от зубов, утроб и когтей… И страшным грохотом звучали… слова философа-горбуна «Несчастнейший – он же и счастливейший… Несчастнейший – он же и счастливейший…»

Бродский : Твоя лучшая книга, Эдик «Дневник неудачника»

Я: Там столько оказалось пророчеств, Джозеф! Я писал её в 1976 и 1977, несколько кусков добавлены в 1978 году. Я тогда был так беден, так унижен, так несчастен, как Гитлер в Вене, что обрёл дар дальнобойного страшного ясновидения, сквозь толщу годов далеко вперёд увидел. Там даже видения разрушенного Нью-Йорка есть. После всего, что случилось в сентябре…

Бродский : А что случилось?

Я: Три гражданских самолёта, угнанных неизвестными, предположительно, мусульманами, вонзились, два – в Мировой Торговый Центр, один – в западное крыло Пентагона. Мировой Центр в результате обрушился. Погибли около 7 тысяч человек…

Бродский : Ни фуя себе! Довыёбывались! Долго напрашивались.

Я: Ясно было, что они величественно падут. Что их постигнет участь Карфагена.

Бродский: Эдик, они себя всегда за римлян принимали. Хм… И что, велики разрушения?

Я: Весь «даун-таун» был завален обломками. Вплоть до Канал-стрит доступ был закрыт полицией.

Бродский: Ровно за 225 лет до этого, в сентябре 1776 года Нью-Йорк выгорел ровно на ?, пятьсот домов выгорели. В городе тогда стояли англичане. Англичане поймали и повесили за поджог несколько человек, в том числе и молодого колониста Натаниэля Хейла. Генерал Джордж Вашингтон стоял на Гарлемских высотах и обозревал пожар с удовольствием. Он хотел выкурить англичан из Нью-Йорка. Вашингтон тогда обмолвился: «Провидение или какой-нибудь добрый человек сделал для нас больше, чем мы были готовы сделать сами». Ты, предполагаю, рад катастрофе, Эдик, как Вашингтон?

Я: Как сверхъестественно сбывшемуся одному из моих желаний – рад. Я также рад, что восторжествовала справедливость. Я всегда на стороне справедливости. Ведь Соединённые Штаты давно нарушили все законы, и божьи и международные. Вот их и постигла заслуженная кара. К тому же, перед подобным глобальным разломом человеческой психики поневоле преклонишься. А с Вашингтоном мы родились в один день оба, 22 февраля, с дистанцией в 211 лет.

Бродский (задумчиво): Вот как..?

Я: Так что я с удовольствием повторяю за генералом слово в слово: «Провидение или какой-нибудь добрый человек сделал для нас больше, чем мы были готовы сделать сами».

Бродский: В твоём «Неудачнике» есть что-то про маму, 1999 год, электрический стул, тюрьму…

Я (неуверенно): «Электрический стул – это больно и неприятно, как живот перед экзаменом схватило… Маму, привезённую из России в каком-нибудь 1999 году… Я – мечтатель, „дример“, как сказала мне девушка Вирджиния… Я умру в тюрьме или на виселице, как увидел я сам»… Куски вот всплыли, многое забыл.

Бродский: Тюрьма у тебя есть, самого жёсткого свойства, но что, электрический стул, виселица у чекистов имеются в наличии?

Я: Статьи у меня, Джозеф, как тяжкие каменные плиты. 205-я – «терроризм», предусматривает до 20 лет заключения, 208-я – создание незаконных вооружённых формирований – до семи лет, и даже 222 – покупка оружия и взрывчатки – до восьми лет. Вот уже путём сложения все тридцать пять.

Бродский: Они что, ввели путём сложения, как в Штатах?

Я: Ну да. В первоначальном тексте обвинения предполагалось также обвинение по 278 статье – захват власти, но от предъявления этого обвинения следствие отговорила прокуратура.

Бродский (свистит): Да не маслице-фуяслице… Это тебе не маслице-фуяслице, круче чем у Исаича, портянку его дери.

Я (ехидно): И это не тунеядство, не ссылка в Архангельскую область на 101-й километр от Петербурга.

Бродский: Кончай подъёбки... Ну и что общественность?

Я: И в хуй не дуют.

Бродский: Чего и следовало ожидать. Никогда, мягко говоря, храбрыми не были так называемые «русские интеллигенты». Скорее трусливое отродье.

Я: Но тебе-то грех… Тебя-то они защитили…

Бродский: Меня защитил Запад. И евреи. Тебя Запад защищать не будет. Запад теперь в одной лодке с Россией плывёт. И евреи тебя защищать не станут, зачем ты им сдался. Ты за палестинцев всё писал. Напророчил сам себе со страшной яростью. И ясностью. Надо же… Свою судьбу, следовательно, знал. Я вот свою никак не предвидел. Приблизительно… (Думает) Ты хочешь, что б я тебя пожалел? Заступиться с того света я за тебя не могу… Я думаю, такая судьба должна тебе страшно льстить, выглядеть для тебя как полное подтверждение твоего морального превосходства, величия и гениальности. Ты же не собирался умирать в постели… Ну вот, добился… За что боролся, на то и напоролся (последние слова звучат с заметным раздражением)

Я: Тебе неприятно, что я тебя обставил, а ты уже ничего не можешь сделать, поскольку ты ушёл раньше. Прoклятый поэт всегда будет предпочтителен юношам следующих времён. А поэт-лауреат, пусть даже и Нобелевской премии, выглядит как геморроидальный старикашка – филолог, перед Байроном – властителем душ.

Бродский (с обидой): Сиди тогда, прoклятый поэт, в своей вонючей камере с этим Ихтиандром один… (исчезает).

Я (закрываясь одеялом с головой): Когда я начинал писать, я не рассчитывал на такие результаты. На такую судьбу сверх-супер-стар, судьбу мега-стар, культовой фигуры. Разумеется, я больше чем писатель, я – культовая фигура. И здесь я гениально напророчил в понимании себя. Разве не я написал текст «Мы – национальный герой», ещё в 1974 году, когда мало что ещё предвещало в несомненно одарённом богемном поэте того мрачного узника, наполовину бронзового, каковым я лежу в этот вечер 19 октября в тюремной камере №32, в русской Бастилии. Как я сумел 27 лет тому назад приподнять угол довольно обычного холста «Сегодня» и увидеть за ним «Будущее»? Как? «Стока стока о тебе в Интернете» – пишет мне моя крошка Настенька. А о ком ещё можно беседовать этим пассивным педикам из Интернета? Есть там правда и горстка нормальных пацанов, плавают в виртуальности.. Привет, пацаны, вам от полубронзового истукана…

Когда я начинал писать, я не рассчитывал на такие результаты. Жизнь мне испортил, к стихам меня пробудил Александр Блок – самый испорченный русский поэт. Я обнаружил старую, аж жёлтую хрестоматию русской литературы для старших классов школы на полу в нашей общей для всей квартиры ванной комнате. Горячей воды в посёлке ещё не было, и ванная комната использовалась, как склад. Умывались же на кухне. Хрестоматия, жёлтая массивная как кусок сыра бессистемно выглядывала из-под чугунного тела ванной (Мне бы догадаться, что её подсунули как приманку, как сыр! Колченогий Дьявол подсунул) Именно в «Хрестоматии» я обнаружил стихотворение «Незнакомка», совратившее меня. Как могла «Хрестоматия» попасть в ванную комнату квартиры номер 6, дома номер 22, по Поперечной улице Салтовского посёлка города Харькова?